Николай Дежнёв - В концертном исполнении

• Название: В концертном исполнении
• Автор: Николай Дежнёв
• Жанр: Современная проза

Николай Дежнев закончил первую редакцию своего романа в 1980 году, после чего долго к нему не возвращался — писал повести, рассказы, пьесы. В 1992 году переписал его практически заново — в окончательный вариант вошел лишь один персонаж. Герои романа выбрали разные жизненные пути: Евсей отдает себя на волю судьбы, Серпина ищет почестей и злата на службе у некоего Департамента темных сил, а Лука делает все, чтобы приблизить триумф Добра на Земле. Герои вечны и вечен их спор — как жить? Ареной их противостояния становятся самые значительные, переломные моменты русской истории. И лишь одна сила может склонить чашу весов в ту или иную сторону — Любовь.

«Chicago Tribun», 22 ноября 1999 года

 «Роман развлекает и несет радостное настроение, как ни одна другая книга за многие годы».

«Herald Sun», 5 марта 2000 года

 «Автор не боится рассказывать запутанную историю, затрагивая с юмором трудные вопросы. Результат — причудливый рассказ, полный остроумия и согревающих человеческим теплом откровений. Читаешь роман с карандашом в руке».

«Publishers Weekly», 27 сентября 1999 года

 «Блестящая русская сатира в переводе на английский и десяток других языков делает ее автора заметной фигурой в международном литературном мире».

«Los Angeles Times», 12 декабря 1999 года

 «Эта книга — мозаика из элементов философии, политики и сюрреализма. В ней принявший человеческий образ черт выпивает с профессором физики и подсовывает ему изменяющую жизнь формулу».

«Kirkus Reviews», 15 сентября 1999 года

«Сказочный роман — в самом точном смысле этого слова — между русской женщиной и падшим ангелом. Книга остроумна, грамотно выстроена и не оставляет равнодушным».

---

— Да, пожалуй… Вы же знаете, что скоро премьера «Булычова», и этой вещи придается особое значение — нечто вроде короны, венчающей все его сорокалетнее творчество. Алексей Максимович нынче в большом фаворе! Многие считают, что именно благодаря ему Иосиф Виссарионович благоволит к театру. Правда, сам он чаще ездит в Большой да во МХАТ, но один раз был и у нас.

— Давно?

— Давно. Задолго до моего прихода в труппу, в двадцать пятом, кажется. К нам все больше приезжают люди из ЦК, руководители второго ранга. Знаете, — оживилась Анна, — я сама слышала, как один из них сказал, что Нижний переименуют в Горький и юбилей будут праздновать по всей стране.

— Этого надо было ожидать, — усмехнулся Лукин. — За лояльность и поддержку режима надо щедро платить.

— Вы его не любите?

— Нет! Он позволил им сделать из себя живую икону, оказался среди тех, кто обслуживает сиюминутную политическую идею — так сказать, «чего изволите». Люди, льнущие к власти, всегда продажны, вопрос только в цене. Не подумайте, что я его осуждаю, — кто я такой, чтобы осуждать! Каждый решает за себя. Время такое: делит всех на холуев и тех, кто закрывает на происходящее глаза. Ну, конечно, есть и святые, только их мало…

— Почему вы так говорите? Вы, наверное, чем-то раздражены? — Анна остановилась, снизу вверх посмотрела на Лукина. — Русская интеллигенция никогда не ходила в услужении!

— Ах, русская интеллигенция! — передразнил Лукин. — Русская интеллигенция в массе своей всегда была инфантильна и труслива, и дальше хорошего доброго царя мечты ее не шли. Залезть целиком в себя и покопаться сладострастно гвоздиком в собственных чувствах и переживаниях, растравить себя жалостью к себе же и себе подобным — это да! А отстоять свое человеческое достоинство, право жить по собственному разумению, да просто и банально — защитить свое имущество! — тут позиция страусиная. Почитайте нашу великую литературу, и вы увидите, что я прав! В этом смысле все мы — ущербные — вышли из гоголевской «Шинели». Отсюда и переворот семнадцатого. Все, что произошло и происходит с нами, глубоко закономерно. От неумения и нежелания защитить собственное достоинство до холуйства и прихлебательства — всего один шаг, и этот шаг нашей творческой интеллигенцией сделан. Поэтому и неясно, где кончается наша мессианская литература и начинается ОГПУ. Поэтому и соревнование ее деятелей — кто быстрее и прямолинейнее отразит в своих бессмертных произведениях последнее по времени решение партии! Успел, ухватил, а дальше начинается угар, жизнь одним днем, с водкой, ресторанами и бабами. Извините, Аня, я не должен был вам это говорить…

— Знаете, не хочется верить, что все это правда! Человек живет надеждой, а это… Чем же жить? — Анна шла, понурив голову, глядя себе под ноги. — Неужели везде одно и то же?

Спустившись по лесенке, они пошли вверх по переулку.

— А вы слышали, говорят, Сталин запретил платить Демьяну Бедному больше, чем по полтиннику за строчку? Не слышали? Это на него Алексей Максимович нажаловался…

Лукин промолчал. Анна не знала, слушает он ее или думает о чем-то своем. Рядом с ним она чувствовала себя под защитой, испытывала приятное, забытое с детства ощущение покоя. «То, что будет завтра, — думала она, — будет завтра, а сегодня, сейчас, мне просто и хорошо». Они остановились у подъезда. Лукин повернул ее к себе лицом, внимательно и, как показалось Анне, сурово посмотрел в глаза.

— Сегодня был длинный день, вы устали, — сказал он, — но тем не менее мне еще кое-что надо вам сказать. Начнем с Сергея Сергеевича. Его во что бы то ни стало надо положить в больницу. Сердце, легкие, печень — что угодно, но из института его надо срочно убрать. Этим займетесь вы! Если понадобятся деньги, скажете. Второе… — Он обернулся, оглядел пустую улицу. — Все, о чем мы с вами тут беседовали, включая пауков в литературной банке, ни с кем не обсуждать! Думайте — когда, с кем и о чем вы говорите. Это значительно серьезнее, чем вам может показаться. Кто-то где-то пролил кувшин зла, и оно разлилось по сердцам людей. Или помните, как у Андерсена, — по миру разлетелись осколки зеркала.

Анна улыбнулась.

— Хорошо бы нашелся такой волшебник, чтобы разом все изменил, вернул людям человеческий облик!

— К сожалению, так не бывает. Дорога одна — кто позволил стащить себя вниз, должен подняться самостоятельно. Это непреложный закон жизни, и никто, ни один волшебник не может его изменить. И вот еще что… — Лукин неожиданно широко улыбнулся. — Я, пожалуй, приму предложение вашего режиссера и пойду работать в ваш театр. Если, конечно, вы не будете возражать…

Анне показалось, что он хочет сказать еще что-то, но Лукин промолчал.

На лестнице пахло кошками. Бывший доходный дом спал и видел суетные совдеповские сны. На кухне горел свет, наполняя ее розово-грязное пространство тусклым маревом. Стараясь не шуметь, Анна на цыпочках прошла по коридору, приоткрыв дверь своей комнаты, замерла на мгновение, бросила взгляд на Лукина. Он все еще стоял у входа, смотрел ей вслед. Дверь закрылась. Продолжая улыбаться, Лукин разделся в своей комнате, накинул вместо пижамы новую блузу. Где-то в соседней квартире пробило двенадцать. Подогрев на электроплитке чай, он уселся со стаканом в руке в старое потертое кресло и придвинул к себе стопку купленных днем газет. Просмотр прессы он начал с «Крокодила», который показался ему скучным и совершенно не смешным. Две «лучшие» из всего прочитанного остроты скорее настораживали и заставляли задуматься, чем развлекали. «Если парень хорошо играет на скрипке, — читал Лукин, недовольно морща лоб, — это еще не значит, что он не оппортунист». Второй перл относился к области внешней политики и утверждал, что, пока Лига Наций закрыта на обед, Япония пообедает Китаем. Было еще что-то про комчванство, но такого качества, что заставляло лишь пожалеть об оскудении юмористического дара пишущей братии. Печатавшиеся в газетах новости утомляли однообразием, и ему даже показалось, что все их от начала и до конца написал один и тот же человек. Ничего выдающегося в мире за день не произошло. Опять ожидали роспуска германского парламента, Гитлер все так же жаждал власти, в то время как Страна Советов боролась за создание кадров собственной культурной интеллигенции. Выражение «культурная интеллигенция» Лукину понравилось, и он даже пожалел, что оно не из «Крокодила». В оставленной им напоследок «Правде» заголовки были четче и определеннее, в них звучала угроза: «Усилим борьбу с правооппортунистическим самотеком в хлебозаготовках!», «Беспощадно разоблачать расхитителей социалистической собственности!» Все газеты отметили новое нападение китайских добровольцев на Мукден и опубликовали материалы к юбилею Горького. Закончив таким образом знакомство с прессой, Лукин бесцеремонно сбросил газеты на пол и, закурив, принялся в задумчивости рассматривать висевшую рядом книжную полку. Библиотека пролетария не показалась ему элитарной. Ее составили с полдюжины мятых книжек в потертых бумажных обложках, все как одна — из серии приключений, и первое пробное издание краткой биографии вождя народов. Протянув руку, Лукин снял с полки книгу в твердом картонном переплете, раскрыл ее. На глянцевой странице был изображен человек, пышные усы которого нависали над тяжелым подбородком. Мужчина щурился, будто хотел получше рассмотреть и запомнить Лукина, морщил узкий лоб под густыми, зачесанными назад волосами. Что было в этом лице? Непреклонная воля? Жестокость? Звериная хитрость?..

Скрипнула дверь, Лукин поднял голову. Перед ним, одетая в широкую юбку и цветастую кофту, стояла Люси. Гладкие, забранные гребнем волосы открывали болезненно красивое, бледное до голубизны лицо. Казалось, кто-то специально стер с него все краски, уподобив белому холсту, на котором только еще предстояло написать женский портрет. Впрочем, некоторые черты этого портрета уже проступили: на Лукина смотрели большие, лихорадочно блестевшие глаза.

— Не помешаю? — Люси закрыла за собой дверь, прошла, опустилась на поставленный на чурбачки, застланный одеялом матрас. — Знаете, я ведь сегодня не пила! — Она заложила ногу на ногу так, что приоткрылось круглое красивое колено, продолжала своим грудным волнующим голосом: — И на службу не пошла… Из-за вас! Проснулась днем, будто от толчка, и только одна мысль: это он! Не смейтесь, пожалуйста, не обижайте меня — да, я знаю, что это и смешно, и грустно, но я в вас влюбилась. Вы мой спаситель, единственный шанс в этой жизни! Ей-богу, не вру! — Она стрельнула в него глазами, просительно улыбнулась. — Лукин, заберите меня из этого свинарника! Заберите, не пожалеете. Я буду для вас всем — любовницей, кухаркой, собакой, только заберите. У меня ведь и зелененькие есть, я не такая дура, чтобы отдавать им все до цента.

— Вам про меня рассказал Телятин?