Кадзуо Исигуро - Безутешные

• Название: Безутешные
• Автор: Кадзуо Исигуро
• Издательство: Symposium
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-89091-165-1

Предполагал ли Кафка, что его художественный метод можно довести до логического завершения? Возможно, лучший англоязычный писатель настоящего времени, лауреат многочисленных литературных премий, Кадзуо Исигуро в романе «Безутешные» сделал кафкианские декорации фоном для изображения личности художника, не способного разделить свою частную и социальную жизнь. Это одновременно и фарс и кошмар, исследование жестокости, присущей обществу в целом и отдельной семье, и все это на фоне выдуманного города, на грани реальности…

«Безутешные» – сложнейший и, возможно, лучший роман Кадзуо Исигуро, наполненный многочисленными литературными и музыкальными аллюзиями.

---

– А, да, гостиную! – он хохотнул. – Прошу прощения, мистер Райдер, я не вполне понимаю. Как вам известно, комитет Группы взаимной поддержки граждан в эту самую минуту ждет в зале заседаний…

– Мистер Хоффман, мне кажется, вы недооцениваете серьезность положения. Из-за целого ряда непредвиденных событий я уже много дней не прикасался к инструменту. Я должен настаивать на том, чтобы меня как можно скорее допустили к фортепьяно.

– Ну да, мистер Райдер. Конечно, это вполне понятно. Я сделаю все, что могу. Но что касается гостиной, в настоящий момент она совершенно недоступна. Видите ли, она битком набита гостями…

– Вы, кажется, вполне готовы освободить ее для мистера Бродского.

– Да, совершенно верно. Хорошо, сэр, если вам настоятельно необходимо именно то пианино, которое стоит в гостиной, а все остальные инструменты в отеле вас не устраивают, тогда, конечно, я охотно исполню ваше требование. Я сейчас же направлюсь туда лично и предложу гостям уйти: неважно, чем они заняты, пусть даже пьют кофе. При необходимости я так и поступлю. Но пока я не прибег к столь крайним мерам, не будете ли вы так добры рассмотреть другие варианты? Видите ли, сэр, пианино, которое стоит в гостиной, отнюдь не лучшее из тех, что у нас имеются. Собственно, с басовыми нотами там не все в порядке.

– Мистер Хоффман, если то пианино недоступно, тогда, умоляю, обеспечьте мне другое. Я не настаиваю на гостиной. Все, что мне нужно, это хороший инструмент и уединение.

– Комната для занятий. Там вам будет гораздо лучше.

– Хорошо, согласен. Пусть это будет комната для занятий.

– Отлично.

Я последовал за ним. Но, не пройдя и нескольких шагов, он застыл и доверительно склонился ко мне:

– Так, значит, мистер Райдер, комната для занятий понадобится вам сразу после собрания?

– Мистер Хоффман, мне не хотелось бы еще раз надоедать вам объяснениями, как мне дорого время…

– Да-да, мистер Райдер. Конечно, конечно. Понимаю как нельзя лучше. Так, так… вы желаете позаниматься до собрания. Да-да, все ясно. Все нормально, эти люди будут более чем счастливы немного подождать. Что ж, пустяки, – сюда, пожалуйста.

Мы вышли через дверь слева от лифта (раньше я ее не замечал) и двинулись по коридору – очевидно, служебному. Стены были голыми, и флюоресцентные лампы на потолке придавали помещению неуютный, казенный вид. Мы миновали ряд больших задвижных Дверей, из-за которых доносились разнообразные кухонные шумы. Одна из дверей была открыта, и я разглядел ярко, до рези в глазах, освещенную комнату, где на деревянной скамье громоздились один на другом металлические бидоны.

– Большую часть еды для сегодняшнего вечера нам приходится готовить здесь, в отеле, – заметил Хоффман. – В концертном зале, как вы понимаете, возможности кухни очень ограничены.

Мы повернули в сторону, следуя изгибу коридора, мимо, как я предположил, прачечной. Далее нам встретилось еще несколько дверей, за которыми громко, с пугающей злобой ругались два женских голоса. Однако Хоффман, казалось, не придал этому значения и спокойно продолжал путь. Я услышал, как он бормочет:

– Нет-нет, эти граждане – они в любом случае будут благодарны. Они не станут возражать против небольшой отсрочки.

Наконец он остановился перед какой-то дверью, которая ничем не отличалась от других. Я ожидал, что он ее откроет, но вместо этого он отвел глаза и даже отвернулся.

– Туда, мистер Райдер, – промямлил он, небрежным жестом указывая через плечо.

– Благодарю вас, мистер Хоффман.

Я распахнул дверь. Хоффман по-прежнему не сходил с места и смотрел в противоположную сторону.

– Я подожду вас здесь, – добавил он.

– Не стоит, мистер Хоффман. Я сам найду дорогу обратно.

– Я побуду здесь, сэр. Не беспокойтесь.

У меня не было времени на споры, поэтому я поспешил войти.

Передо мной оказалась длинная узкая комната с серым каменным полом. Стены до потолка были облицованы белой плиткой. Слева мне почудился ряд раковин, но я слишком спешил добраться до пианино, чтобы обращать внимание на мелочи. Тем не менее мой взгляд привлекли деревянные кабинки справа. Их было три. Окрашенные в неприятный лягушачий цвет, они помещались вплотную друг к другу. Двери двух боковых кабинок были закрыты, но средняя (она была чуть шире прочих) стояла нараспашку, и я увидел внутри фортепьяно с поднятой крышкой. Без промедления я попытался проникнуть туда, но с досадой обнаружил, что это не так просто. Дверца открывалась вовнутрь – и распахнуть ее мешало пианино, поэтому, чтобы затвориться, мне пришлось протиснуться боком, вжаться в угол и втянуть грудь, иначе я бы уперся в край дверцы. Когда я с этим справился и повернул задвижку, осталось, также не без трудностей из-за тесноты, выдвинуть табурет. Сидеть, однако, оказалось довольно удобно, и, пройдясь по клавишам туда-сюда, я обнаружил, что, несмотря на обесцвеченные ноты и поцарапанный корпус, пианино обладает сочным богатым звучанием и превосходно настроено. Более того, акустика внутри тесной кабины опровергла все мои опасения.

Убедившись в этом, я ощутил, что у меня отлегло от сердца, и внезапно понял, в каком нервном напряжении находился весь предыдущий час. Я несколько раз вздохнул полной грудью и стал готовить себя к предстоящей, крайне важной для меня репетиции. Тут только мне пришло на ум, что я еще не решил, какую пьесу буду исполнять вечером. Я не сомневался, что моя мать найдет особенно волнующей среднюю часть «Шаровых структур: Опция II» Яманаки. Но отец, определенно, предпочтет «Асбест и волокно» Маллери. Не исключено даже, что он не одобрит многое у Яманаки. Еще минуту-другую я созерцал клавиатуру, прежде чем окончательно выбрать Маллери.

Когда решение было принято, мне стало легче – и я уже готовился извлечь из инструмента взрывные начальные аккорды, как вдруг что-то сильно ударило меня сзади в плечо. Оглянувшись, я с досадой увидел, что дверь кабинки каким-то образом отперлась и теперь стоит открытой.

Я не без труда принял стоячее положение и затворил дверцу. Тут мне бросилось в глаза, что задвижка болтается на ней вверх ногами. Разобравшись, в чем дело, я ухитрился поставить задвижку на место и опять запереть дверь, но было ясно, что это только временное решение проблемы. Задвижка в любую минуту могла снова перевернуться. В самый разгар исполнения – к примеру, во время весьма напряженных пассажей третьей части «Асбеста и волокна» – дверце ничего не стоило распахнуться, и я бы оказался на виду у всякого, кто пройдет случайно мимо кабинки. Более того, любой болван, который, не подозревая о моем присутствии, попытался бы открыть дверь, сделал бы это совершенно беспрепятственно.

Все эти мысли пронеслись у меня в мозгу, едва я вновь уселся на табурет. Вскоре, однако, я пришел к заключению, что если не воспользоваться сейчас случаем посидеть за инструментом, другого может и не представиться. И пусть условия далеки от идеальных, зато само фортепьяно отвечает самым высоким требованиям. Я набрался решимости, запретил себе думать о сломанном запоре и снова сосредоточился на начальных тактах Маллери.

Но, нацелив пальцы на клавиши, я услышал шум – легкий скрип, какой мог бы исходить от обуви или одежды. Он доносился с пугающе близкого расстояния. Я повернулся на табурете и только тут обратил внимание, что хотя дверь была закрыта, верх у нее отсутствовал, так что она до некоторой степени напоминала ворота стойла. Я был так занят сломанной задвижкой, что совершенно упустил из виду эту бросающуюся в глаза подробность. Я видел теперь, что дверь кончается грубым срезом чуть выше уровня пояса. Каким образом была отломана верхняя часть дверцы – из бессмысленного озорства или при подготовке к ремонту – я понять не мог. В любом случае, даже когда я сидел, мне достаточно было слегка вытянуть шею, чтобы ясно разглядеть белую плитку и раковины снаружи.

Я не мог поверить, что у Хоффмана хватило наглости предложить мне такие условия. Пока что в комнате никого не было, но в любую минуту сюда могла явиться группа из шести-семи служащих, чтобы воспользоваться раковинами. Ситуация показалась мне совершенно нетерпимой, и я готовился в гневе покинуть кабинку, но тут мой взгляд упал на кусок ткани, который висел на гвозде, вбитом в косяк у верхней дверной петли.

Секунду я его разглядывал, а потом заметил на противоположном косяке, точно на том же уровне, еще один гвоздь. Мгновенно сообразив, чему служат эти два гвоздя и тряпка, я снова поднялся, чтобы получше их изучить. Кусок ткани оказался старым банным полотенцем. Развернув его и натянув между двумя гвоздями, я получил отличную занавеску, которая заменила отсутствующую часть дверцы.

Я почувствовал себя много лучше, сел и снова настроился на начальные такты. Уже готовился заиграть, но меня опять остановил скрип. Звук повторился, и я понял, что он идет из кабины слева. Мне подумалось, что там все время кто-то находился; более того, что звукоизоляции между кабинами практически нет, – и если я до сих пор не догадывался о наличии соседа, то лишь по причине его неподвижности, чем бы она ни объяснялась.