Уильям Саймон - Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера

• Название: Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера
• Автор: Уильям Саймон
• Жанр: Программное обеспечение

Кевин Митник по праву считается самым неуловимым мастером компьютерного взлома в истории. Он проникал в сети и компьютеры крупнейших мировых компаний, и как бы оперативно ни спохватывались власти, Митник был быстрее, вихрем проносясь через телефонные коммутаторы, компьютерные системы и сотовые сети. Он долгие годы рыскал по киберпространству, всегда опережая преследователей не на шаг, а на три шага, и заслужил славу человека, которого невозможно остановить. Но для Митника хакерство не сводилось только к технологическим эпизодам, он плел хитроумные сети обмана, проявляя редкое коварство и выпытывая у ничего не подозревающего собеседника ценную информацию.

«Призрак в Сети» – захватывающая невыдуманная история интриг, саспенса и невероятных побегов. Это портрет провидца, обладающего такой изобретательностью, хваткой и настойчивостью, что властям пришлось полностью переосмыслить стратегию погони за ним. Отголоски этой эпической схватки чувствуются в сфере компьютерной безопасности и сегодня.

---

«Гангстер с пистолетом» – так они говорили о парне, вооруженном только компьютерной клавиатурой и навыками социальной инженерии!

У меня была еще одна возможность защититься в суде. Слушание с участием магистрата касалось только первоначального решения о задержании. Согласно федеральной системе после этого вы попадали в рулетку и для работы над вашим делом случайным образом назначался федеральный судья (поэтому система и называлась рулеткой). Сказали, мне очень повезло, что таким судьей стала Марианна Пфельцер. Однако это было совсем не так.

Алан Рубин, новый адвокат, которому поручили мое дело, попытался доказать, что меня не следует содержать в одиночной камере. Такие места предназначались для заключенных, которые совершали в тюрьме насильственные преступления либо угрожали работе самой тюрьмы. Судья Пфельцер ответила: «Именно там ему и место».

Теперь меня посадили в новенький, только что открытый Федеральный городской дисциплинарно-исправительный комплекс в центре Лос-Анджелеса. Меня проводили на восьмой этаж, в Северный блок 8, и показали мои новые апартаменты: комнатку размером восемь на десять футов [41] с тусклым освещением и единственным узким окном-щелью, через которое были видны автомобили, железнодорожная станция, разгуливающие свободные люди и отель Metro Plaza, где, как бы жалко это ни звучало, я мечтал оказаться. Я даже не мог видеть охранников и других заключенных, поскольку от них меня отделяли не прутья, а стальная дверь с ячейкой, через которую мне подавали подносы с баландой.

Одиночество отупляло. Заключенные, вынужденные оставаться в одиночной камере на протяжении длительного времени, часто утрачивали связь с реальностью. Некоторые так и не восстанавливались, проводя остаток жизни в сумеречной стране между мирами. Они утрачивали способность жить в обществе, ходить на работу. Чтобы представить себе, каково это, вообразите, будто проводите 23 часа в сутки в туалете, освещенном единственной 40-ваттной лампочкой.

Я покидал камеру только для того, чтобы пройти десять футов [42] до душевой. Меня должны были заковывать в кандалы и наручники, то есть обращаться так же, как и с преступниками, совершившими нападение на охранника. Для занятий физкультурой меня раз вдень выводили в своеобразный двор-колодец, который не более чем в два раза просторнее моей камеры. Там я в течение часа мог дышать свежим воздухом и пару раз отжаться.

Как я там выжил? Меня навещали мама, бабушка, отец и жена. Я жил от встречи к встрече. Чтобы не сойти с ума, я все время чем-то занимал свой ум. Поскольку в одиночную камеру я попал не за нарушение тюремного режима, мне разрешали некоторые вольности по сравнению с обычными жесткими правилами содержания в подобном месте. Мне можно было читать книги и журналы, писать письма, слушать портативное радио (больше всего мне нравились «Новости KNX 1070» и классический рок). Однако писать было сложно, так как мне выдавали только коротенький карандаш, настолько толстый и короткий, что пользоваться им можно было всего несколько минут подряд.

Даже в одиночной камере, вопреки всем усилиям суда, мне удавалось немного заниматься телефонным фрикингом. Мне позволялось звонить по телефону адвокату, маме, отцу, тете Чики и Бонни. Правда, говорить с Бонни разрешали только тогда, когда она была дома, а не на работе. Иногда я целый день тосковал по разговору с ней. Чтобы я мог поговорить по телефону, меня заковывали в наручники и выводили в коридор, где висели три таксофона. Там охранник снимал с меня цепи, садился на стул на расстоянии пяти футов [43] от стены с таксофонами и наблюдал за мной.

Звонок кому-то, кто не упоминался в судебном ордере, казался невозможным, разве что я мог подкупить охранника, но такой поступок сразу же лишил бы меня всех тех немногих привилегий, которыми я пользовался.

Был ли какой-нибудь способ позвонить Бонни на работу? Я составил план. Конечно, для его воплощения требовалась глупая удаль, но, с другой стороны, что мне было терять? Я уже сидел в одиночной камере, возможно, считался угрозой для национальной безопасности. Отстойнее некуда.

Я сказал охраннику: «Хочу позвонить матери». Он посмотрел номер в журнале. Потом прошел пару шагов к телефону, набрал номер и вручил мне трубку. Ответила телефонистка, спросила мое имя, а потом освободила линию, пока не ответила моя мама и не сказала, что оплатит звонок от сына. Наконец нас соединили.

...

Я продолжал разговаривать, а тем временем легко нажал на рычаг телефона, чтобы завершить соединение.

Разговаривая с мамой, я часто почесывал спину о таксофон, как будто у меня был зуд. В конце беседы я засунул руку за спину, как будто хотел почесаться. Я продолжал разговаривать, а тем временем легко нажал на рычаг телефона, чтобы завершить соединение. Потом снова вытащил руку, чтобы она была на виду.

У меня было всего 18 секунд, чтобы набрать новый номер, ведь потом телефон начнет выдавать громкие короткие гудки, и охранник, несомненно, их услышит.

Я снова засунул руку за спину, словно хотел почесаться, а сам очень быстро набирал нужный номер, начиная с нуля, так как тогда звонок оплачивался принимающей стороной. Почесываясь, я иногда переступал на шаг взад-вперед, поэтому охранник не заметил в моих действиях ничего подозрительного.

Конечно же, я не видел номеронабирателя, поэтому должен был постараться и правильно набрать номер не глядя. Еще нужно было плотно прижимать трубку к уху, чтобы охранник не слышал тоновых сигналов из трубки при повторном наборе.

Все это время я должен был вести себя так, словно говорю с матерью. Поэтому я кивал и всячески делал вид, что слушаю, – и все это перед охранником.

Набрав новый номер, мне нужно было так обыграть беседу, чтобы ответ на вопрос «Вызов оплачивается принимающей стороной. Кто говорит? – Кевин» выглядел естественно для охранника. Услышав оператора, я сказал что-то вроде: «Ну, еще скажи дяде Джону, что (ив трубку – КЕВИН) передает ему большой привет».

Когда я услышал голос Бонни, у меня словно крылья выросли. Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы говорить не с большим воодушевлением, чем с матерью.

Сработало. Я ощущал триумф, как будто мне удался исторический взлом.

В первый раз всегда сложно. Однако я стал так звонить каждый день. Прямо удивляюсь, как охранник не купил мне лосьон от зуда.

...

Однажды ночью, недели через две, как я начал проделывать этот трюк, я уже спал, когда дверь в камеру тихонько открылась.

Однажды ночью, недели через две, как я начал проделывать этот трюк, я уже спал, когда дверь в камеру тихонько открылась. Меня навестила группа людей в костюмах: пара помощников начальника тюрьмы и сам начальник. Они заковали меня в наручники, кандалы и приволокли в переговорную комнату, в 30 футах [44] от камеры. Я сел, один из помощников спросил: «Митник, как вы это делаете? Как вы перенабираете номер?» Я прикинулся дурачком, думая, что было бы тупо что-либо признавать. Пусть сами попробуют доказать.

Начальник ухмыльнулся: «Мы отслеживаем ваши звонки. Как вы набираете номер? Надзиратель с вас глаз не сводит». Я улыбнулся ему в ответ и сказал: «Ну, я же не Дэвид Копперфильд, как же я могу перенабирать номер? Вы сами говорите, что офицер наблюдает за каждым моим движением».

Через два дня я услышал шум за дверью камеры. Это пришел монтер из Pacific Bell. Что за черт? Оказывается, он устанавливал телефонную розетку прямо напротив камеры. В следующий раз, когда я попросил позвонить, стало ясно, зачем охранник принес телефон с 20-футовым [45] проводом, включил его в розетку, набрал разрешенный номер и протянул мне трубку через отверстие в литой металлической двери. До самого телефона мне было не достать. Вот скоты!

Бонни не только принимала мои звонки, но и очень поддерживала меня. Три раза в неделю после работы она ехала на машине ко мне в тюрьму – а путь был неблизкий – и очень долго ждала в очереди, пока не приходил ее черед для свидания. В комнате для свиданий за нами все время наблюдали охранники. Нам были дозволены только краткое объятье и поспешный поцелуй. Снова и снова я абсолютно искренне уверял ее, что больше никогда не буду заниматься теми вещами, из-за которых я здесь оказался. Как и раньше, я от начала и до конца верил в то, о чем говорил.

Я так и сидел в одиночной камере, а тем временем адвокат Алан Рубин договаривался с государственным обвинителем об условиях сделки о признании вины, которая позволила бы мне выйти из тюрьмы без суда. Меня обвиняли во взломе DEC и незаконном получении кодов доступа к MCI, из-за чего компания DEC понесла убытки в четыре миллиона долларов, – абсолютно абсурдное заявление. На самом деле все деньги, которые из-за меня потратила компания Digital, ушли только на эту судебную тяжбу. Цифра в четыре миллиона была взята с потолка и именно для того, чтобы меня приговорили к длительному тюремному сроку в соответствии с Федеральным руководством по вынесению приговоров. Мое наказание должно было основываться на сумме неуплаченных лицензионных взносов, которые я задолжал компании за скачанный исходный код, а это были куда меньшие суммы.