Александр Дольский - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Александр Дольский
• Жанр: Поэзия

Я постарался собрать в этой книге как можно более полное собрание произведений Александра Дольского. Собрать все. От шедевров, до откровенно слабых и пошлых. Не мое дело судить о их художественных достоинствах - каждый читатель составит о них свое собственное мнение. Главное - что есть над чем поразмыслить и чем зачитаться.

---

Петр, Александр и Павел.

Я знаю - не все, что в них есть, от меня,

Но я то в них весь - непреложно.

Они меня учат в себе отменять

Все то, что порочно и ложно.

Как в трех зеркалах отражаюсь я в них.

Завеса с меня вдруг упала -

Характер мой весь, как честнейший триптих -

Петр, Александр и Павел.

Я в руки опять свои кисти возьму

И лак соскребу хоть зубами.

Все перепишу по душе и уму,

Работая сутки годами.

И станут все лица добры и умны,

А позы легки, натуральны,

Слова справедливы, желанья скромны,

Сюжеты просты и реальны.

Три сына мои - три честнейших души...

Я жизнь от забот не избавил,

Так просто проблему бессмертья решив...

Петр, Александр и Павел.

КАК МАЛО НАМ ДАЁТ ЛЮБОВЬ

Как мало нам дает любовь!..

Её добыча - обладанье,

её безумства - оправданье

житейской глупости любой.

Её богатство - лишь частица

сокровищ наших и вериг.

И только горе может длиться,

а наслажденью время - миг.

Все преступленья и старанья

преобразуются в одно -

воспоминанье обладанья...

А что бесспорно нам дано -

неуловимость красоты...

Но наслаждение двойное -

иметь достаточно покоя,

избегнув этой суеты.

1984

ПАНИ БАРБАРА

На красоте и печать, и проклятие Божьего дара...

Вы безнадежно прекрасны, потому и одиноки.

Долго кручина на сердце лежит, а у радости малые сроки,

нынче я с Вами, а завтра где буду? ах, пани Барбара.

Не забываю, и даже помочь мне не может гитара,

сказочный город на северном русском просторе.

Как и аккорды вот эти, там люди мои дорогие в миноре.

Не по себе им, когда я вдали, ах, поверьте мне, лани Барбара.

Многое, многое могут простить нам любимые наши,

больше, чем Бог нам простит и позволит нам совесть.

Этой науки еще не прошли Вы, что, впрочем, не страшно,

лишь бы на этом не строить сюжет, не заканчивать повесть.

В Люблине розы, смотрите, смелее растут, чем у нас в Ленинграде...

Ваши глаза и слова - искушенье, но все-таки прежде,

пани Барбара, скажу я, - не надо мне большей награды,

чем ожиданье и верность изменчивой пани Надежды.

1984

ЗДРАВСТВУЙ, ПОЛЬША!

1.

Здравствуй, Польша! Сколько лет я мечтал об этой встрече...

И небес неяркий свет, и костелов старых свечи

будят память крови древней, и всплывают лица,

речи, жесты, платья, кружева манишек...

Вишневецкий-князь в седло татарское садится

и, усы расправив, в юный лоб целует Мнишка.

Впереди поход, и ссоры и раздоры позабыты,

панночкины слезы рыцаря не остановят...

И лежат на снежном поле после битвы

вперемешку и монголы, и холопы, и панове.

2.

Здравствуй, Польша. Сколько лет

мне звучали вдохновенно

и Мицкевича сонет, и гармонии Шопена.

Помнишь тот "Аи" пьянящий, цвета лодзинских закатов,

что налил в бокал богемский Александр рукою узкой?

И слова одни и те же повторяли брат за братом,

Александр сказал на польском, а Адам молчал по-русски.

(Я и сам не знаю, чей я - люблинский ли, курский...

Раб царя я или рыцарь Речи Посполитой) -

пишет между строк и слез Ивану смелый Курбский.

Этими ли плачами все земли польские политы?

3.

Здравствуй, Польша! Сколько лет

мы идем с тобой друг к другу

сколько крови и побед повторяется по кругу!

Фердинанд Соре, гитару вы оставили в Мадриде,

и в Париже, и в Смоленске музыка мешала.

Вы поход в Россию еще раз успешней повторите.

И Стендаль пришел в Москву через Варшаву.

Я к земле и горькой и прекрасной припадаю,

и целую кровь парней и краковских, и вятских,

и молю судьбу - быть может, нам подарит -

не копать земли, не прятать в ней сердец солдатских.

1984

НАШЕ ЕДИНСТВО

Из веры слепой мои братья

упали в объятья апатии...

Речи свои и мысли

сопоставили мы не вскоре.

Мы говорили - неправда,

а думали - это партия,

мы говорили - партия,

а думали - это горе.

Два полюса у планеты,

две стороны у монеты,

закаты сменяют рассветы,

и Гегель, надеюсь, не врет...

Лягушки едины с тиной -

это болота приметы...

Одна у нас партия - Партия,

другая, увы, народ.

О наших больших победах

твердили нам денно и нощно,

и черное стало белым,

и миром была война...

Одна у нас правда для толстых,

другая, увы, для тощих,

одна у нас партия - плетка,

другая, увы, спина.

И есть у нас два единства.

Единство рабов разобщенных,

оставшихся от геноцида,

что против души и ума.

Другое - сообщество ловких,

в искусство вранья посвященных,

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

СМОТРИТЕ, ДРУЗЬЯ МОИ

 Эти потери спокойно сносить не научимся мы.

 Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,

 И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.

 Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.

 Порабощают нестойких легко и напор и металл.

 Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,

 Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.

 Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,

 Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,

 Не огорчайтесь, всё движется, время меняет местами

 Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.

 Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,

 И от измены прозренья людьми оставаясь едва...

 Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,

 Благо придут тяжелее и проще слова.

И НАМ КОЕ-ЧТО ОСТАНЕТСЯ

По криминальной привычке,

привитой двойным воспитанием,

хочется за воротник ухватить

свою жизнь, как продажную тетку,

и допросить, опуская кавычки,

(да черт с ним - с питаньем!)

про мою (про мою!) Ариаднину нить,

что в России свивается в плетку.

В эти годишки, когда доживаешь

лохматый десяток,

все и так уже ясно,

но ясное - глухо и слепо.

Как простуду в себе дожимаешь

надежды остаток,

и в хлеву ощущаешь себя ежечасно

то брюквой, то репой.

А во дворце моей Песни

уже завелись тараканы,

и в хрустальных бокалах аккордов

вино помутнело от грусти,

и родимые воры все лезут

ко мне и в стихи, и в карманы.

Хоть от песен меняются маски на лица

порою, но в генах вода и капуста.

И чем Лучше Умеешь,

тем больше клопов на обоях.

Пусть бы их, но любили бы тело,

дающее яства.

Вот и снятся-все змеи,

снега голубые да злые гобои.

А проснешься - вокруг тебя смело

тусуются шара с халявством.

Но теперь выпускают (на Запад),

и я удостоился чести.

Второпях обалдело свой брекфест

бесплатный съедая в отеле,

по европам галопом, как лапоть,

скользя на автобусном месте,

понимаю, чего эти карлы и фридрихи

с Вовой и Левой (блин) так не хотели.

И за счет этих блоковских скифов,

которыми мы оказались,

отреклись все от Нового Мира

(в виду не журнал я имею).

Окровавлены пальцы железками грифов,

а запах азалий

позабыт и от глупого текста

балдеет толпа и не хочет сонет и камею.

Это правильно, это прекрасно -

пусть нам кое-что остается.

Так что - Жизнь, дорогая моя, -

ты не тетка мне - мама родная.

И люблю я тебя не напрасно

и пью из родного колодца.

Хоть с отравой водичка его,

но зато он без дна и без края.

Не дописана поэма,

не окончена соната,

но Богема, но Богема

старой музыкой богата.

По зиме или по лету, -

под ногами снег и листья,