Ян Гельман - 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть

• Название: 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
• Автор: Ян Гельман
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1992

© "Смейтесь, джентльмены!", Херсон, 1991 г.

---

С год примерно назад, чтоб мастерство медленного парения не сгинуло, приглядел себе Сергей Степанович молодых способных курсантиков, да начал по-тихому полетам обучать. Ребята, спасибо, хорошие попались, смышленые – Федин Вова и Бовин Федя. Ребята понятливые, не без способностей, будет, кому опыт передать, а там – и на покой. Пора уж, пошумел в молодые годы Сергей Отраво-Ядов, и будет. Для Хорошего времени Отраво-Ядов – сила, а для Нового он лучше Травоядовым побудет, так теперь и в служебном указано. Одно только – проследить, чтоб выслуга по обеим фамилиям прошла, а то, не дай Бог, стаж сократят и к другому магазину прикрепят. Беда.

Ну вот, и телефон на столе зазвонил, пошло дело, стук начался, пора по делам расследователю за работу. Обычную, неполетную. И снял Сергей Степанович трубку.

* * *

– Отвори дверь, матушка, видать, от Шмуля за мацой пришли, пора уж, – молвил настоятель церкви Святого Руконаложения отец Агасфертий попадье Марине Тимофеевне и, огорченно хмыкнув, сунул за образа недочитанную книжку.

Любил отец Агасфертий книжки читать. И про шпионов, и с рассуждениями и прочие другие. Но всего более уважал научную фантастику. За чтением, особливо, ежели на ночь, возбуждался без меры, охал, бороду ерошил, ногами сучил и матушке попадье Марине Тимофеевне уснуть не давал. Знал, что грех, а душа просит. Ну и не мог устоять. Читал.

Через нее, через страсть эту греховную и загубил душу. Тут надо сказать, что цена на книги скакнула безбожно. А книги-то, научную фантастику, на грошики, от Марины Тимофеевны утаенные, не больно купишь. Да и приход, прямо сказать, невелик. Прямо сказать – мал приход. Не доходы – слезы. Те из православных, которые в овощехранилище № 62 за картошкой бегали, те еще по старой памяти иной раз заглянут, ну, бывает еще когда отпеть кого, а то еще, если кто ответственный крестить задумал, или иудей там православие принять захотел, так тогда ничего, хватает. А уж когда месячник борьбы с дурманом, тогда и вовсе хорошо – народ валом валит с дурманом ознакомиться.

Однако месячник более трех дней не длится, ответственные товарищи уж все перекрестили, а у иудеев мода на православие прошла и обратный процесс начался. Вот и крутись. А тут еще читать сильно хочется. Ну и ввелся в грех. Сперва надоумил прихожанку свою из Совета Содействия Вере по месту жительства старушку Власьеву Елизавету Егорьевну несть в церковь ткань бесовскую – Барахлон, из которой на Фабрико по соседству власяницы гонют. Сперва ризу, себе сладил, потом матушку Марину Тимофеевну приодел, а потом и торговлишку махонькую наладил прихожанам на радость, себе на успеяние. Ибо сказано в Писании: «Гоните менял из храма», а про синтетику в Писании не сказано. Побойчее жизнь ударила: велосипед прикупили, кое-что из бытовой радиоаппаратуры. На книги, однако, не хватает – не тот доход. А тут еще цена на барахлон упала, уж больно много его старушка-активистка понатаскала. Да Господу слава, пропасть не дал, свел с умным человечком, Померанценбоймом Шмулем Ароновичем. Ну до чего иудей толковый, и не высказать! Вместе и удумали. В притворе церковном печечку поставили, чтоб в печечке той ма-а-хонькой из муки мацу на праздники печь. А какая мука на мацу негодная – из той куличики православным на пасху ладить. Дело богоугодное, святое, можно сказать, дело.

И потянулись в храм Божий иудеи. Сперва только мацу брали, а уж потом и куличи распробовали. Ну и православные тоже, поначалу только куличиками баловались, а там и на мацу перекинулись. Ибо сказано в Писании: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», а про сорта да названия в Писании не сказано. Побойчее дело пошло, и уж вознамерился было отец Агасфертий часть иконостаса снять да полок книжных добавить, но начальства епархиального убоялся. А тут еще напасть, путаться стал отец Агасфертий. Голова весь день в заботах мирских: Барахлон от старушки получи, иудею Померанценбойму доставь, от него обратно муку прими, да еще за печкой следи, чтоб техника безопасности не нарушалась и сортность продукции не понизилась.

Вот и упомни при таких-то хлопотах, когда чей праздник. Ну и не упомнил. Сперва на Йом кипур яйца красить затеял, потом на иудейскую пасху в колокол по ошибке брякнул. Колокол маленький, ржавый, однако в епархии услышали. Прислали комиссию по выяснению. А отец Семигоев и опростоволосился. До того привык со своими мацушными прихожанами беседы вести, что комиссии епархиальной прямо так с порога и отблаговестил: «Вы ик кому будете? Не за мацой, нет?». Шуму было… Чуть не расстригли. Но обошлось. Бог помог. И уж, кажется, только зажили, так на тебе, новая напасть.

И десяти минут не прошло, как прошмыгнула в комнатку маленькую, лампадами мерцающую, бытовой радиоаппаратурой заставленную, божья старушка Власьева, а свет померк в глазах отца Семигоева. И неангельским хором запело на душе антихристово «Солнце всходит и заходит…». Вот и воздается за грехи наши. Дело-то пострашнее барахлона будет. Да и мацы пострашнее. Тут все больше на экономическую контрреволюцию тянет. И поплыло перед удрученным взором отца Агасфертия, все в черном дыму, кривясь, но не исчезая, страшное слово – «ВРЕДИТЕЛЬСТВО».

Немолод был святой отец и Хорошее время хорошо помнил. Помнил, и что в это самое время за это самое вредительство бывало и куда за него попадали – помнил. Знавал и таки, которые попадали, да не знал таких, чтоб вернулись. Не было у отца Агасфертия таких знакомцев. И что ж оно теперь будет?

Отмщение будет, вот что! Ибо сказано в Писании: «И воздастся каждому по делам его с полной конфискацией всего личного принадлежащего имущества». А как грешить, да чтоб не попасться, в Писании про то не сказано.

Вот почему, выслушав Елизавету Егорьевну строго и сурово, греха ей святой отец на всякий случай не отпустил, а молвил: грешна, мол, и грешна будешь. И в покаяние назначил стенгазету «Голос жильца» №3 наизусть заучить, а до тех пор более не являться. Обо всем же, что случилось, молчать крепко. А уж буде Фабрика вновь из стены обрящется, тогда к нему бежать немедля.

Засим, старушку отослав, делами занялся. Перво-наперво послал матушку попадью к Шмулю Померанценбойму сказать, что богоугодная пекарня временно закрывается и чтоб клиентов пока не слал. Потом снес в церковь велосипед, книжки любимые и кое-что из бытовой радиотехники. Церковное, говорят, не конфискуют.

А потом церковь изнутри запер и, пробравшись в дальний притвор, сел под иконой Святого Иоанна Руку на что-то там наложившего, чего-то там хапнувшего (за что и церкви название вышло), и задумался надолго. Думу думал невеселую, с чего веселью быть? Да что ж теперь…

Отец Агасфертий вздохнул, сплюнул, Иоанна Руконаложившего по деревянному лбу постучал, а потом, икону осторожно на себя потянув, достал из-за нее, из-за иконы, то есть, обыкновенный старый телефон, обтер с него пыль рукавом барахлоновой ризы и опять задумался.

За все годы своего беспорочного подвижничества в бывшем овощехранилище № 62 он всего только два разика тем телефоном и пользовался. Первый раз, когда только заступал – по святому делу звонил, что, дескать, храм Божий опять открыть разрешили, а картошку не вывозят. Вывезли. А за звонок не ругали и даже доверие высказали и номер 66, добавочный 6, запомнить велели. Мало ли что.

Ну, а второй раз звонил, когда с комиссией епархиальной оскандалился. Очень уж не хотелось отцу Агасфертию тогда приход терять. И то сказать, куда на старости лет с матушкой Мариной Тимофеевной денешься. И книжек жаль тоже. Научной фантастики. Позвонил. Две минуты всего говорил, и вышло ему отпущение от телефона. И из епархии те, на кого за обиды свои показал, больше не беспокоили. И даже пекарню тогда не закрыли. Сказали: пусть пока. Только тут пострашнее дело выходит. Фабрики, они хоть на улицах и валятся, да не валяются. Страшно.

Но ухватил отец Агасфертий трубку, сдернул, и дух перехватило от запаха пыльных бумажек, каким от трубки повеяло. Стерпел однако и молвил, глаз на трубку кося и стараясь бородой ее не касаться: «Религия – есть опиум народу». И отзыв тут же услышал: «Воистину воскрес!». И облегчил отец Агасфертий свою душу многогрешную, пекарным тщанием умученную. И про канувшую Фабрику, и про старушку Власьеву, и про зловредного иудея Померанценбойма, и про куму свою зав. планетарием Ефросинью Придурко, что в планетарий парочки для блуду пускает, показание дал. А в конце списочек клиентов пекарных по памяти зачел, особо каждого отметив: кто куличи брал – у того крестик, кто мацу – нолик.

Трубка слушала, молчала и бумажками пыльными воняла, собственный церковно-овощехранилищный дух перешибая. А в конце сказала только: «Свободны. Пока».

И так это «пока» по сердцу резануло, что и не поймешь: то ли отпущению радоваться, то ли радиоаппаратуру бытовую в деревню к родственникам матушки Марины Тимофеевны отсылать. По экономическим случаям, говорят, и церковное конфисковать могут.