Егор Иванов - Честь и долг

• Название: Честь и долг
• Автор: Егор Иванов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 4702010200-111

Роман является третьей, завершающей частью трилогии о трудном пути полковника Генерального штаба царской армии Алексея Соколова и других представителей прогрессивной части офицерства в Красную Армию, на службу революционному народу. Сюжетную канву романа составляет антидинастический заговор буржуазии, рвущейся к политической власти, в свою очередь, сметенной с исторической арены волной революции. Вторую сюжетную линию составляют интриги У. Черчилля и других империалистических политиков против России, и особенно против Советской России, соперничество и борьба разведок воюющих держав. В книге широко использованы документы, свидетельства современников и малоизвестные исторические материалы.

---

Фон Планинц строжайше соблюдал инструкции, переданные ему атташе Шюллером. Роль Бюрига была сложнее. Он владел русским языком, и ему было вменено в обязанность подслушивать разговоры, которые вели эмигранты. Оба немца тщательно следили за тем, чтобы никто из населения не вступал в контакт с эмигрантами.

Меловую черту имел право пересекать один лишь Платтен… Мягкие купе второго класса были предоставлены женщинам и единственному малышу четырехлетнему Роберту.

Владимир Ильич мысленно был уже там, в революционном Петрограде. В жестком купе, где две скамьи золотились светлым деревом, а от окна отходили два маленьких откидных столика-лепестка, работать было крайне неудобно. Но Ленин не замечал неудобств. Лишь изредка выходил он из глубокой сосредоточенности, чтобы бросить заинтересованный взгляд на немецкие городки, мимо которых пролетал скорый поезд. В отличие от невоюющей Швейцарии здесь, в Германии, поражало почти полное отсутствие взрослых мужчин. На улицах, платформах, в полях, где уже начинались работы, везде одни женщины и подростки. Изможденные, худые лица женщин подсказывают вывод: Германия, как и Россия, устала от войны. На привокзальных площадях городов и больших станций, где задерживался на несколько минут поезд, пустые или заколоченные витрины, в киосках на платформах — ничего съестного.

Владимир Ильич внимательно слушал заходивших в купе товарищей, но мысли его были далеко. Чаще Владимир Ильич общался с Фрицем Платтеном. Уже тогда, в тесном купе, он рисовал швейцарскому другу и интернационалисту будущее грандиозное развитие России.

В одном из разговоров Ильич сказал Платтену, что всех проехавших через Германию тридцать эмигрантов могут арестовать, как только они ступят на территорию Российской империи, и предать суду. Он рисовал картины, каким, по его мнению, может быть ход событий.

Внезапно Ленин задал Фрицу вопрос: что он думает о роли эмигрантов-большевиков в русской революции? Платтен не задумываясь ответил, что это, само собой разумеется, борьба. Что борьба эта, как он полагает, должна вестись в интересах пролетариата, но что Ленин и его верные товарищи представляются швейцарцу чем-то вроде гладиаторов Древнего Рима, которым угрожает опасность быть разорванными дикими зверями.

В ответ Ленин искренне рассмеялся.

— Значит, кто кого?! — и разрешил этот вопрос убежденно: — Мы — их!..

Когда подъезжали к Мангейму, собрались в одном из купе. Запели французские песни, полюбившиеся к Швейцарии. Но господа офицеры, услышав французские слова, забеспокоились, призвали Платтена. Фриц вынужден был просить русских товарищей отказаться от пения… Несмотря на немецкую хваленую точность, утром поезд опоздал во Франкфурт. Берлинский состав, к которому должен был быть прицеплен спецвагон, уже ушел. Эмигрантское обиталище на колесах загнали в тупик и держали там до вечера, не подпуская любопытных.

Вечером тронулись от Франкфурта и утром прибыли в Берлин, на Потсдамский вокзал. Часть перрона, где остановился вагон с русскими эмигрантами, была оцеплена. Подошел особый паровоз и перевел вагон на Штеттинский вокзал. Здесь его прицепили, также под усиленным наблюдением шупо, к поезду, следующему до городка Засниц на острове Рюген. Пока катались по окраинам Большого Берлина, эмигранты наблюдали все ту же нищету, пустоту витрин, редких прохожих. Зато в изобилии попадались люди в военной форме, солдаты, офицеры. Многие — с повязками, с палочками, иные — на костылях…

В лучах угасающего дня поезд помчался через мекленбургские равнины к Штральзунду. Потянулись скучные низменности с редкими островками ферм и поместий, с цепочками голых стриженых ветел вдоль дорог. Когда стемнело, вагон в первый раз поставили на паром — чтобы переправиться из Штральзунда на остров Рюген. Поезд из трех вагонов, в том числе и эмигрантского, подкатил к месту швартовки шведского парома. Но опоздание повторилось корабль ушел, и ждать приходилось до утра. Было холодно и сыро. По просьбе эмигрантов господа офицеры приказали отапливать вагон с помощью маневрового локомотива.

Видимо, из-за присутствия в вагоне двух сопровождающих офицеров генерального штаба, местные власти решили, что в Швецию следуют высокопоставленные деятели. Всех гостей пригласили на торжественный ужин. С благодарностью приглашение было отклонено. Вновь довольствовались чаем со снедью, запасенной еще в Швейцарии.

В середине следующего дня пришел шведский паром. "Дроттнинг Виктория" "Королева Виктория" — так назывался длинный двухтрубный белый пароход, в чрево которого паровозик затолкал вагон с эмигрантами и Платтеном. Офицеры, стоя на пирсе, с удовлетворением от исполненного поручения наблюдали, чтобы ни одна эмигрантская нога не коснулась земли Германии. Но палуба шведского парома — это уже не германская территория. Ступив на нее, можно вздохнуть с облегчением: германские власти не нарушили данного ими слова и не арестовали эмигрантов, как этого можно было бы опасаться. Теперь черед Швеции. Что готовит это королевство большевикам, торопящимся в Россию? Может быть, именно там, по просьбе Временного правительства, им уготована ловушка и тюрьма? Ведь Львов и Керенский уже заняли ясно выраженную враждебную позицию. Беспокойство до конца не оставляет эмигрантов.

64. Минск, конец марта 1917 года

Помощник генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта Соколов не скрывал своих взглядов на революцию. Кое-кто из офицеров перестал даже подавать ему руку. Его это мало смущало. Тем более что многие из уважаемых им людей явно радовались тому духу свободы, перемен, которым повеяло из Петрограда. Его прямой начальник и товарищ генерал Лебедев, сослуживцы по штабу полковники Шапошников и Петин, многие другие офицеры явно симпатизировали революции, которая, как они понимали, одна была способна освободить Россию от рутины и бюрократии, гнили и казнокрадства.

Соколов вел долгие беседы с Павлом Павловичем Лебедевым, с Борисом Михайловичем Шапошниковым, и убеждался, что прогрессивно мыслящие люди есть и в верхах царского офицерства. От товарищей, успевших побывать в эти бурные дни в Петрограде, Алексей узнал, что революцию признали и поддерживают два бывших царских военных министра — генералы Поливанов и Шуваев, начальник Главного артиллерийского управления генерал Маниковский, военно-морской министр Григорович, многие другие хорошо известные ему генералы, адмиралы, офицеры армии и флота.

Верный своей привычке разведчика смотреть в корень явления, Алексей старался добывать всеми правдами и неправдами большевистские листки и газеты, ибо уже твердо усвоил, что именно в них дается наиболее глубокий анализ событий и фактов, печатаются статьи вождя большевиков Ленина, без знакомства с которыми невозможно истинное понимание окружающего мира и логики его развития.

Пользуясь своим служебным положением — контрразведка была подчинена генерал-квартирмейстеру — Соколову удалось получить конфискованные в окопах военно-полевыми жандармами номера «Правды». Алексей с трудом дождался вечера, когда он мог без помех открыть драгоценные листки и взяться за их чтение. В двух последних номерах — от 21 и 22 марта ему бросились в глаза одинаковые заголовки: "Письма из далека". "Письмо 1. Первый этап первой революции" — прочел Соколов подзаголовок.

"Первая революция, порожденная всемирной империалистской войной, разразилась. Эта первая революция, наверное, не будет последней… — читал Алексей. Он сразу с головой погрузился в логику ленинской мысли. Удивительно, что Ленин начал свое письмо с того самого вопроса, который почти целый месяц мучил и Соколова: — Как могло случиться такое «чудо», что всего в 8 дней, — срок, указанный г. Милюковым в его хвастливой телеграмме всем представителям России за границей, — развалилась монархия, державшаяся веками и в течение 3 лет величайших всенародных классовых битв 1905–1907 годов удержавшаяся несмотря ни на что?"

Ленинский стиль, стиль выдающегося мыслителя, сразу взял в плен Соколова. По привычке он хотел остро отточить карандаш, чтобы подчеркивать самое важное, но важное в ленинском письме было все. Каждое слово ложилось в мозг читателя ясной информацией или выводом, и вывод этот делался как бы твоим собственным.

Он еще не вполне разобрался в том, что такое "классовая борьба", о которой писал Ульянов-Ленин, что следует понимать под "классовыми отношениями", но он жадно впитывал логику мысли великого человека.

Он дошел до предложения, которое словно электрическим разрядом высветило для него то, чему он сам был свидетель и в чем чуть было не стал соучастником. Ленин писал:

"Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, «разыграна» точно после десятка главных и второстепенных репетиций; «актеры» знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия".