Алексей Семенов - Травень-остров

• Название: Травень-остров
• Автор: Алексей Семенов
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000
• ISBN: 5-267-00030-2

Сначала до Полуночного края вельхов, веннов и сегванов доходили только слухи о грозном нашествии степняков. Но вот появились беженцы из Полуденных стран, потом послы-разведчики хагана Гурцата, наконец, первые посланные дозоры кочевников форсируют реки, и храбрый венн Зорко из рода Серых Псов уходит на войну.

---

Так или нет, а веннов покуда никто не трогал. Да и беглецов было не так много, чтобы тревожиться всерьез. А и не всякий слух — правда. Однако же поодиночке горемыки-беженцы не ходили. А этот явился, да так, что и застава на торном пути — печище Серых Псов стояло на Светыни, в стороне от дороги, чтобы счастье из дома не ушло, — его не приметила. Не успел Зорко шагнуть за порог, как большой мир заставил его покинуть привычную стежку родового быта и поступить по-своему, а не по-завещанному.

Зорко осторожно, но без излишней опаски подошел к собаке, протянул раскрытую ладонь. Пес принюхался недоверчиво, ворчать не стал. Тогда Зорко тихонько коснулся широкой песьей груди, почесал слегка. Пес не воспротивился, продолжая внимательно следить за молодцем. Глаза у собаки были небольшие, карие и колючие, но не злые. Смотреть, однако, в них приятности не было: пес запросто выдерживал взгляд человека, и Зорко, дабы не сорвать зверя, принялся осматривать траву подле себя, чтобы отыскать хоть какие следы.

Следы обнаружились тут же, в сажени справа: примятая сапогами трава — человек был немал ростом, да не слишком тяжел, а обувь носил добрую, дорогую. Хлебные крошки, еще не высохшие капельки воды — пил из берестяного ковша. Вот на сырой земле бороздка: такую могли оставить ножны висящего на поясе меча. Зорко оставил пса и пошел разматывать хитрый свиток, оставленный пришельцем. Следы выходили из леса. И было это совсем недавно. Вряд ли незнакомец стал бы ломиться напрямки через чащу, хотя подлесок здесь был не шибко густой. Зорко знал все тропки на десять верст вкруг печища и запутаться не мог: мужчина — след был явно не женским — пришел со стороны обширной поляны, бывшей гари, случившейся от молнии. Каким путем явился к слеге пес, венн, честно говоря, не приметил, но собака могла бежать вовсе в стороне от хозяина.

На поляне все было по-прежнему: горечавка, гирчовник, болиголов, кипрей, бодяк да буйная густая крапива. Уж по ней-то ходить никто большой охоты не испытывал, потому широкий след отыскался легче легкого. Посредине поляны след оборвался, будто человек с неба свалился прямо сюда. Песий же след так и не отыскался.

Зорко побродил еще ошую да одесную, только ничего приметного не встретил. Даже если неизвестный был великим прыгуном и мог бы разом махнуть от опушки на середину поляны, все равно повдоль древесной стены не нашлось ни единой отметины о пребывании человека.

«И впрямь с неба свалился, — Зорко оставалось только руками развести. — Будто встречник: с вихрем прилетел, порыскал да обратно вихрем оборотился».

Зорко пошел обратно несолоно хлебавши. Был он предупрежден о всяких дивах, которые в мире есть, но столкнуться с ними в пяти верстах от порога никак не рассчитывал. Оставалось, правда, сомнение в чудесности происходящего: уж черного пса он своими руками трогал — пес как пес, ничем не особенный.

Когда несколько растерянный Зорко опять вышел к росстани, собаки там уже не было. Только красивый ошейник да несколько черных жестких шерстинок лежали у слеги.

«Оборотень! — была первая мысль венна. — Чур меня!»

Однако, поразмыслив, Зорко пришел к выводу, что с ним самим ничего худого, что обычно бывает от оборотня, не приключилось. Да и в самом деле, про все ли чудеса земные людям ведомо? Старик калейс, что захворал поздней осенью и отстал от своего обоза, оставшись зимовать у веннов, рассказывал, как рыбаки-калейсы ходят на морскую путину. И ничего колдовского вроде они не творили, а слушалось все равно как небылица. И наоборот, гость удивлялся и языком цокал забавно, когда ему объясняли даже самые нехитрые лесные уловки и заповеди. «Не все, что странно, приносит зло» — это было главное, что запомнил Зорко из речей старика. По весне дед дождался купеческого обоза с соотечественниками и уехал, научив Зорко за зиму своему языку и любви к никогда не виданному морю.

Вот и сейчас Зорко замешкался только в первый миг. После, не увидев, как и ожидал уже, никаких следов того, что пес ушел с прежнего места обычным для собаки способом, венн напился вкусной студеной воды и без опаски подобрал ошейник. Буквы действительно не походили ни на сольвеннские, ни на письмена калейсов, а схожие узоры видел парень разве что у вельхов поморских. Может, у лесных вельхов такие есть?

Поняв, что далеко сегодня не уйдет, если так вот начнет рассуждать, сидя на слеге, Зорко затолкал ошейник в короб: пускай полежит до Галирада, там объяснят. Потом призадумался: черные собачьи шерстинки блестели на траве у ног. Не слишком, но все же сведущий немного в кудесях, Зорко знал, какую силу имеет волос в руках сильного чародея. Шерсть волчья идет на худые чары; собачья, значит, на добрые. Собрав все шерстинки до единой, Зорко бережно сложил их в кожаную ладанку, а ее спрятал в кошель на поясе.

«Пес не простой, — решил венн. — Я тоже Пес, да не из обычных. Глядишь, и пригодится…»

Родник журчал в камнях, и народившееся солнце уже разогнало предутреннюю дымку. Давно уже не было на слеге Зорко, ничуть не позабывшего за всеми странностями благодарно поклониться ключу, когда из леса, с противоположной бывшей гари стороны дороги вышел большой черный пес с карими глазами и длинным мохнатым хвостом. Зверь принюхался, осмотрелся, зарысил к слеге, снова принюхался. Потом отыскал на траве отвязавшуюся с пояса Зорко бисеринку, коими пояс был расшит, осторожно слизнул ее с земли, спрятал в пасти и быстро ушел обратно в лес.

Глава 2 Правда меча

Шел Зорко и днем, и ночью. Темнота леса не страшила его: те опасности, о которых он знал, венн старался упредить. А те, о коих не ведал, могли нагрянуть равно и ночью, и днем, чему черный пес у росстани был сугубым примером. Иногда он останавливался на ночлег, отходя от дороги шагов на двести, отыскивая прибежище меж корнями дуба или сосны — добрых и надежных гостеприимных деревьев, устраивая себе ложе из травы и травой же и плащом-вотолой укрываясь. Иной раз устраивал дневку, складывая нехитрый шалаш или закрывая ветками, травой и лапником удобную сухую рытвину.

Дорога тянулась и тянулась сквозь леса, проходя временами берегом озерца и мочажины, перебираясь мелким бродом или по мостам через ручьи и речушки, спешащие к Светыни, проходя краем невеликих болотцев и обширных марей.

Лес в зареве-месяце, да и в начале рюеня, от бескормицы сгинуть не даст. Наоборот, всякая тварь перед лютой зимой дожировывает. Медведь, хозяин лесной, и тот еще в берлогу не залег. Зорко не был первым в роду охотником и векшу за сто шагов в глаз не бил, но птицу — куропатку або тетерку — добыть мог. А надо ли одинокому путнику больше? Хитрые грибы к осени тоже устали играть в прятки, и, чуть в сторону от наезженной полосы твердой земли, их можно было как рыбу неводом загребать. Рыба тоже была ленивая, жирная, сонная. Воды начинали стынуть, и прямо с берега, если вододержа была достаточно прозрачна, можно было видеть, как рыбы, пошевеливая плавниками, плавно и степенно ходят меж донных трав, словно коровы по пастбищу, выбирая еду повкуснее. Пользуясь нехитрой снастью, Зорко ловко выдергивал на берег окуня. Каково же тому было оказаться вдруг не в своем неторопливо текущем куда-то пелесово-зеленом мире со стеклянным колышущимся небом, а разом за облаками! Впрочем, что там думал окунь, Зорко доподлинно не ведал, поскольку ни возразить, ни вообще сказать чего-либо подобный собеседник не мог. А вот водяной мог, да еще как, и Зорко не забывал приносить ему щедрые — по сравнению с запасом еды, взятой им в дорогу, — требы. Неплохи были и коренья, и клубни и луковицы всяческих растений, испеченные на углях костра. Был у Зорко и запас муки для ячменных лепешек. Чего не хватало, так это парного молока и сыра, но и без них можно было потерпеть до ближайшего печища.

А вот в печища Зорко попадать не спешил. А ну спросит кто-нибудь, — а ведь непременно спросят! — куда, дескать, идешь, добрый молодец? И что отвечать? Хорошо, если сверстник или мальчишка, а если женщина, что в матери годится, или кудесник? Не врать же в глаза! А что отвечать? Из рода его не выгоняли, да он и сам не выходил, а получается, что уже и порознь Зорко, сын Зори, со всеми Серыми Псами. Как объяснить такое веннам, Зорко не знал. От калейса-старика он слыхал, что у иных народов — у тех же калейсов, у вельхов, даже у собратьев сольвеннов, не говоря уж о нарлакцах, — давно уж повелось, что молодые от старших не то что отдельным домом, а выселком живут, и главные у них не старшие по летам, не матери рода да кудесники, а сами они себе голова. И тут же, коли беда какая, все вспоминают вдруг, что они — единый род. Только что толку рассказывать в веннской верви, как там у иноземцев повелось? Зорко ведь оттого венном быть не перестал, значит, и жить должен по-веннски. А он…

На каждом роздыхе Зорко доставал из короба кожаный с тиснеными буквицами ошейник и раздумывал, можно ли те буквы прочесть, аще вовсе той речи не слыхивать, которую они свидетельствуют. Буквиц много набиралось: целая сотня, четыре десятка и еще четыре. Все ли там буквицы значились, что только были, того он знать не мог. Некоторые и вовсе повторялись, да не раз и не два: значило то, как разумел венн, что на ошейнике не просто буквицы тиснены были, а связная речь. И еще приметил: буквицы меж собой схожи были, будто деревья. У каждой словно бы ствол и ветки. А как деревья человек различает? Если на ветках иглы, если разлаписты — то ель. Так можно было и буквицы сравнивать. У каждой имелся ствол, а к нему, точно ветки, черты и дуги лепились. Иной раз сверху или снизу еще точечки или черты ставились. Выходило, что буквицы, меж собой схожие, и называть надлежало сходно; а еще можно было все буквицы в ряды выстроить, что-бы уяснить, как далеко одна от другой отстоит. Еще получалось, что каждая черта или дуга не наобум ставились, а по порядку, и каждая свою частность отмечала. Далее, правда, Зорко в секреты буквиц не проник: чертить в походе на бересте всякие непонятицы он не хотел. Бересты для письма он захватил, но она ведь и для дела потребоваться могла!