Людмила Сараскина - Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

• Название: Фёдор Достоевский. Одоление Демонов
• Автор: Людмила Сараскина
• Издательство: Согласие
• Жанр: Культурология
• Год: 1998
• ISBN: 5–86884–048–8

«Трудно было быть более в гибели, но работа меня вынесла…» Литературное признание Достоевского, воспринятое им со всей страстностью, со всем присущим ему фанатизмом и нарушением чувства меры, в конечном счете спасло его — дало силы выжить, не затерявшись в трагическом хаосе бытия, высвободило энергию сопротивления житейским невзгодам и страшным ударам судьбы, помогло преодолеть роковые соблазны и заблуждения.

Центральным сюжетом биографической истории, рассказанной в книге Л.И. Сараскипой, стал эпизод знакомства Ф.М. Достоевского с H.A. Снешневым, вдохновившим писателя на создание одного из самых загадочных образов ми|х>ной литературы — Николая Ставрогина. «Он романтически влюблен в своего героя, пленен и обольщен им. Никогда пи в кого он не был так влюблен, никого не рисовал так романтично. Николай Ставрогин — слабость, прельщение, грех Достоевского…» (H.A. Бердяев).

---

Чем дольше Достоевский оставался за границей, скрываясь от петербургских кредиторов, тем больше он залезал в долги новые. Иногда он даже думал, что если бы не уехал, а остался в Петербурге, то давно бы расплатился с заимодавцами. А так, из‑за нетерпения и настырности, они и сами ничего не получили, и ему отработать не дали. «Если б все эти господа, — писал он в начале 1869 года вдове покойного брата, Эмилии Федоровне, имея в виду всех, кому был должен после краха «Эпохи», — дали мне хоть полтора года сроку, для уплаты всего с процентами, и переписали бы так свои векселя или выдали бы мне какую‑нибудь засвидетельствованную доверенность, то я бы тотчас же воротился в Петербург, и через год они бы уже более половины всего получили наверно, а через полтора наверно всё».

Между тем ехать в Петербург без шести — семи или на худой конец пяти тысяч наличных денег было бессмысленно, выработать же столько здесь, за границей, ничего не тратя на самые неотложные нужды, не представлялось возможным. На ежемесячный пенсион требовательно надеялась Эмилия Федоровна, малую толику ожидал каждый месяц и пасынок Паша Исаев. И чтобы в Петербурге они могли получить свои пятьдесят — шестьдесят рублей (иногда это могло было быть всего двадцать или сорок), Достоевский из Флоренции или из Дрездена слал в Москву слезное письмо Каткову, у которого уже не имел ни малейшего права просить, так как еще не отработал аванса, и который, никогда не отказывая, без промедления пересылал заветную сторублевку в Петербург на имя Майкова. Преданный друг, еще с 1846 года, Аполлон Николаевич (которому Достоевский уже больше года тоже был должен двести рублей, но никак не мог выкроить и мучился, истолковывая каждую паузу в переписке как разрыв отношений), разделив полученные деньги в той или иной пропорции, отвозил по адресам получателей.

Кроме того, были долги чести — например, А. Е. Врангелю, и святые долги семье сестры, В. Ф. Ивановой; нужно было платить проценты за заложенные вещи Достоевских в Петербурге (для чего пересылались деньги сестре Анны Григорьевны, Марье Григорьевне Сватковской), и нужно было платить проценты за заложенные вещи (вплоть до белья) в Дрездене — пять процентов в месяц с суммы почти в пятьсот рублей серебром.

Финансовое ненастье продолжалось весь 1869 год.

За месяц до Нового, 1870 года Достоевский почти в отчаянии писал Майкову: «Денег у меня ни малейшей сломанной копейки… И потому (поверьте, буквально) не имею и не могу достать денег для отправки рукописи в редакцию. Рукопись толстая, и спросят 5 талеров». Речь шла о рукописи «Вечного мужа», и Достоевский просил Майкова, чтобы тот умолил Кашпирева, редактора «Зари», куда предназначался рассказ, выслать пятьдесят или хотя бы двадцать пять рублей, но — тотчас же: «Вы получите письмо в среду. Если б он в пятницу выслал! Просьба моя к Вам — способствуйте этому! Тотчас же по получении денег, на другой же день, вышлю в редакцию рукопись».

Не было денег на покупку теплых вещей, не на что было окрестить новорожденную дочь Любу (только в конце декабря состоялись крестины уже трехмесячного ребенка), и спасение, как казалось Достоевскому, зависело от скорости работы почтальонов и почтовых контор — как в Петербурге, так и в Дрездене.

Он досконально изучил все способы экстренной отправки денег из Петербурга в Германию через банковские конторы. Он доподлинно знал: если петербургский банкир, получив от редакции «Зари» сто руб — лей для бедствующего литератора в понедельник, оформит в этот же день вексель на дрезденского банкира, то уже в четверг или самое позднее в пятницу литератор, придя в дрезденскую контору с векселем, отправленным по почте три дня назад, получит незамедлительно причитающуюся сумму уже в пересчете на талеры.

Никто, однако, особенно не торопился. И деньги, ожидаемые с таким отчаянным нетерпением, имели обыкновение где‑то застревать — по небрежности одних, по неаккуратности других, по нерасторопности третьих. В исступлении разглядывал Достоевский письмо из той же «Зари», пришедшее не на четвертый, как он рассчитывал, а на двенадцатый день, и негодовал: «…заметьте: пишет от 3–го октября (нашего стиля), а штемпель приема на петербургской почте значится 6–го октября. Значит, оно валялось у него (Кашпирева. — Л. С.) на столе так, без отсылки, три дня. Хоть бы для деликатности зачеркнул 3 и поставил 5! Неужели он не понимает, что мне это оскорбительно? Ведь я ему писал о нуждах жены и ребенка моего — и после того такая небрежность! Разве не оскорбление!»

Он исписывал десятки страниц деловых писем все к тому же Майкову, вновь и вновь перечисляя свои неотложные просьбы, объясняя правила работы почтамтов при пересылке денег из страны в страну, называя имена наиболее надежных банкиров: Гинцбурга, Ротшильда, Гирша, жалуясь на бестолкового (или бессовестного?) банкира Хессина, выславшего из Петербурга неверно оформленный денежный документ. Каждый день он прибегал в дрезденскую контору Гирша справляться об avis, без которого его вексель был никчемной бумажкой, выданной будто на смех, для отвода глаз. Avis все не было, немецкие клерки посмеивались над незадачливым клиентом и, разумеется, денег не выдавали.

Достоевский во всем винил Кашпирева. «Неужели он думает, что я писал ему о моей нужде только для красоты слога! Как могу я писать, когда я голоден, ко — гда я, чтоб достать два талера на телеграмму[19], штаны заложил! Да черт со мной и с моим голодом! Но ведь она кормит ребенка, что ж если она последнюю свою теплую, шерстяную юбку идет сама закладывать! А ведь у нас второй день снег идет (не вру, справьтесь в газетах!), ведь она простудиться может! Неужели он не может понять, что мне стыдно все это объяснять ему? Но это не всё, есть и еще стыднее: у нас до сих пор ни бабка, ни хозяева не уплачены — и это всё ей в первый месяц после родов! Да неужели ж он не понимает, что он не только меня, но и жену мою оскорбил, обращаясь со мной так небрежно, после того как я сам ему писал о нуждах жены. Оскорбил, оскорбил! О, как бы я ему отплатил!»

Но вот приходили наконец спасительные уведомления, а с ними и долгожданные сто рублей; Достоевский получал временную передышку, забывал об оскорбительной небрежности работодателей, радуясь задним числом, что благородный Майков не дал Кашпиреву прочесть горячее, гневное письмо, а лишь пересказал смысл, — теперь Достоевский уверял своего друга, что настоящей злобы в нем не было и быть не могло. Можно было приниматься за литературные проекты, или, как он их называл, комбинации.

II

Комбинаций, на которые можно было полагаться в материальном отношении, собственно говоря, имелось не так много.

Во — первых, дополнительные деньги сулила вещь для «Зари»: вместо обещанных Кашпиреву трех «Вечный муж» тянул на семь — восемь листов. Это означало, что, за вычетом взятого у «Зари» аванса в пятьсот рублей, ему причиталось примерно еще столько же; и тогда двести сразу пойдут Майкову в оплату долга, остальные — на выкуп заложенных в Петербурге вещей из приданого Анны Григорьевны.

Во — вторых, можно было продать (об этом Достоевский просил содействия у свояченицы) книгоиздателю А. Ф. Базунову права на отдельное издание «Идиота», печатание которого в «Русском вестнике» завершилось в феврале 1869 года. Достоевский полагал, что за ничтожную сумму в полторы тысячи рублей Базунов, если он хоть сколько‑нибудь рассудителен, роман у него купит.

В — третьих, можно было (в том случае, если Базуиов откажется) предложить «Идиота» Ф. Т. Стелловскому — хотя бы за тысячу рублей. Действовать необходимо было осторожно, чтобы у обоих издателей не создалось впечатления, будто автор, находясь на мели, навязывает им неходовой товар. «Тут главное — получить деньги», — объяснял Достоевский в письме к пасынку Паше, которому и предстояло как доверенному лицу вести сложные переговоры. Понимая, как нелегко будет склонить Стелловского к немедленной выплате хотя бы половины суммы, автор «Идиота» наставлял доверенное лицо на путь компромиссный и нежесткий: «Спорь и возражай мягче. О пустяках и не о существенном и спорить нечего. Если же заспорите, то беспрерывно показывай вид, что готов уступить, а между тем как можно менее уступай».

В случае успеха у Базунова или Стелловского заметная сумма немедленно делилась в уже известной пропорции: двести — Майкову, триста — на выкуп приданого в Петербурге, четыреста — на выкуп залога в Дрездене, сто — поровну Эмилии Федоровне и Паше, остальное — на жизнь себе, жене и дочке. Правда, если выгорала комбинация со Стелловским, из его тысячи на жизнь не оставалось ничего.

Первым, как того и опасался Достоевский, лопнул проект с Базуновым. Переговоры об отдельном издании «Идиота», которые в конце концов пришлось вести Страхову, окончились ничем; еще летом 1869 года Базунов решительно отказался купить роман, а согласился лишь напечатать его на условиях подчеркнуто унизительных: сперва издатель выручает все затраты от издания и сверх этого берет себе 25 процентов и только затем продажа совершается в пользу автора за вычетом 30 процентов, которые опять‑таки идут издателю.