Эрвин Штриттматтер - Чудодей

• Название: Чудодей
• Автор: Эрвин Штриттматтер
• Издательство: АСТ, Астрель, Олимп
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-024234-4, 5-271-09878-8, 5-7390-1498-0; 5-17-024233-6, 5-271-11353-1, 5-7390-1678-9, 978-985-16-0232-8

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.

В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.

Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.

В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.

Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

---

Авраам — овцы — пастух. Одно слово цеплялось за другое. Станислауса охватил радостный испуг: неужели с этим еще не покончено? Неужели война не убила то, что было в нем когда-то? Он встряхнулся. Пастух не сводил с него глаз.

Они отошли от отары и принялись объясняться знаками. Совсем не трудно понять друг друга, когда вокруг все старо как мир и надежно: горы, небо, родник, огонь, животные и плоды, когда людям не докучает путаница и сложность этого мира.

— Скоро вечер, — показал жестом пастух. Станислаус указал на заходящее солнце.

— У меня есть хижина, — показал пастух.

— Хижина, — произнес Станислаус.

— Ночи холодные. — Огонь — еда — питье. Небо.

Все было ясно. Все было просто. Просто и понятно.

Они сидели перед пастушеской хижиной. Мерцал огонь. Поблекли звезды. Молчаливая женщина сновала вокруг, принесла баранину, принесла вино. Лицо ее было закрыто черным платком. В хижине на подстилке из шкур ребенок что-то лопотал перед отходом ко сну. То ли пел, то ли говорил:

— Папа тут. Тут папа. Папа тут.

Они ели. Пили. Насытились. Довольные друг другом, слушали вместе хор цикад. Луна пустилась в свой путь над морем. Огонь едва теплился. Звезды вновь приблизились. Они руками говорили о свете, руками говорили о ночи. Прислушивались к пронзительному крику совы в скалах. Пастух ответил на этот крик и поднялся. Он больше не говорил о ночи. Он говорил о завтрашнем дне:

— Завтра будет хороший день.

— Завтра будет хороший день, — повторил Станислаус из вежливости. Хороший день для него?

Пастух собрался идти. А Станислаус пусть останется. Станислаус не мог остаться. Он тоже пойдет. Станислаус низко поклонился старику. Поклонился так, как никогда никому не кланялся — ни графу в родной деревне, ни учителю, ни одному из хозяев и ни одному из офицеров. Он испытывал глубокую благодарность, сам не зная за что. Они разошлись — один пошел в гору, другой с горы.

Авраам стережет средь полей
и овечек, и диких коней.
Он хранит под густой бородой
кротость с дикостью чередой.
Даже пламя в искре хранится,
чтоб наутро костром явиться.
Авраам же под шляпой зело́
хранит и добро, и зло.
Авраам с густой бородой.

Перед домом, где они стояли, караулил Вейсблатт. Ему не пришлось долго уговаривать своего друга Бюднера. Почему бы Станислаусу не пойти с ним и не взглянуть на греческую девушку? Они смогут объясниться с помощью знаков. Он же это умеет. Ничего здесь нет дурного! Станислаус обрадовался. Видно, в этой жизни еще многое возможно, больше, чем он думал в свои самые мрачные дни. Он опять начал писать стихи. Он снова был как пьяный. Эти стихи долго были в пути, пережили немало горьких часов. И вот они здесь, это надо немножко отпраздновать. Вейсблатту он ничего не сказал. Он сочинил стихи для себя, и они были, наверно, еще не так отделаны, чтобы предстать перед глазами ученого поэта.

29 Станислаус с беседует с чужим священником, влюбляется в чужую девушку и не дает надсмеяться над двумя чужими пастухами.

Станислаус и Вейсблатт сидели в обитых кожей креслах черного дерева. Девушки примостились на скамеечке под большим окном. За окном мерцали белые дома на склоне горы, и далеко внизу легонько волновалось море. Синева воды просвечивала сквозь листья комнатных растений. Племянница священника держалась строго. Глаза ее были как влажные угли. Вторая девушка, ее подруга, была маленькая и гибкая. Темная шатенка, изящная, похожая на турчанку. Священник сидел на табурете. Он был нетолст и, похоже, не особо взыскан Божьей милостью. Он был худ и мускулист, как покоритель горных вершин, как человек, штурмующий небо.

— Милость Господня — это только сырье, — сказал он.

Вейсблатт склонил голову. Он чувствовал себя здесь как дома, как в гостиной своей матери, и перекинул через подлокотник кресла свою тощую ногу.

— Сырье? — профессиональным тоном переспросил он, точно знаток всех философских систем в мире.

Голос священника звучал сурово и слегка дребезжал, будто колокол горной церквушки.

— Господь — это жизнь. И он явил нам эту милость. Так пользуйтесь ею, делайте с нею что-нибудь.

Вейсблатт давно не думал о Боге, это было так несовременно. Бог не встречался в новейших философских системах, но почему бы ему не вернуться ненадолго к представлениям своего отрочества и юности? Все-таки развлечение.

— Интересно, — пробормотал он и сделал вид, что глубоко задумался.

Девушка по имени Зоссо разглядывала горный ботинок на его покачивающейся ноге. Неуклюжий ботинок на толстых гвоздях, почти лошадиное копыто.

— Делайте что-нибудь со своей жизнью!

Когда-то давно и Станислаус так думал. А потом его сбила с толку многосложность жизни. Жизнь важничала и делала с ним что хотела, она сделала из него солдата, холопа и опекуна.

— Так, значит, человек за все в ответе? — спросил Вейсблатт.

Священник кивнул и изобразил руками земной шар.

— И за штормы тоже?

— За более крепкие дамбы, более надежные корабли, — отвечал священник.

— И за землетрясение? — спросил Вейсблатт.

— За более точные научные прогнозы.

— А за эпидемии?

— За человеколюбие, за более совершенную медицину, — сказал священник.

Они напоминали двух картежников: один делал ход, другой бил его карту. Девушки у окна слушали разговор, напряженно вытягивая шею в темноту комнатки. Вейсблатт улыбнулся и бросил на стол свою последнюю карту.

— А за войну?

Станислаус вздрогнул. Это был его вопрос.

— За порядок в обществе, — сказал священник. Он произнес это невозмутимо, с той же мудрой холодностью, что и прежде.

— Кто? Социалисты? Маркс? Коммунисты? Материализм? — торжествующе спрашивал Вейсблатт.

— Все это вместе, — отвечал священник.

В дверь громко постучали. Зоссо прислушалась.

Вейсблатт лихорадочно рассмеялся:

— Ха-ха. В России коммунисты. Бог на свалке. Священники без работы.

Священник сохранял серьезность.

Вновь забарабанили в кухонную дверь. Турчанка закрыла лицо руками, маленькими кофейно-смуглыми руками. Зоссо поднялась, но не пошла открывать.

— Если Бог на свалке, значит, там он не был жизнью. Жизнь — Бог. Бог — жизнь. — Священник встал. Он уже не ждал ответа Вейсблатта. Заскрипели половицы. Только тут Станислаус увидел, как высок и худ был священник. Он не вышел, а одним махом преодолел пространство комнаты. Он был точно коса в зарослях сорняка. Дверь была низка для него. Он нагнулся. В кухне он снова выпрямился, и то, что он произнес по-гречески, могло означать «Я иду!».

Крафтчек смирился с тем, что не попал в колонию. Его сделали ефрейтором. Крафтчек — ефрейтор? Как же это вышло? Ефрейтором его сделал изюм. Маршнер, заготовитель, бравый фельдфебель интендантской службы, был застрелен бандитами в Сербии. Но что из этого: супруга капитана Беетца требовала прислать изюм в Бамберг. Кто знает, где раздобыть изюм? Крафтчек это знал. Крафтчек выменивал изюм на желтые таблетки от малярии. За одну желтую таблетку — две канистры изюма.

Время от времени Крафтчеку из дому присылали сигареты. Все сигареты должны были идти в дело. Фрау Крафтчек смотрела на икону Богоматери в лавке и клялась истомившимся курильщикам, что до сих пор еще не получила сигарет. Вместо сигарет добрым, умеющим считать постоянным покупателям предлагался изюм. А Крафтчек менял три сигареты на таблетку. А таблетку на две канистры изюма. Иногда попадались бедные, измученные малярией виноградари, которые хотели получить таблетку за одну канистру. С Крафтчеком такое не выгорало.

— Может, вам, грекам, это и подходит — взамен ослиного дерьма получать высококачественное немецкое изделие. Изюм же тут у вас кругом растет, а нашему брату сколько приходится голову ломать, пока придумаешь такую таблетку!

Так Крафтчек сделался снабженцем теперь уже капитана Беетца, а следовательно, и ефрейтором. Капитан Беетц с каждой неделей все больше употреблял таблеток «антифибрина». Этот человек не ведал страха перед вражескими снарядами и пулями, но, похоже, очень боялся малярии. Унтер-офицер медицинской службы Шульц вынужден был все время заказывать на плавучей базе большую упаковку желтых таблеток «антифибрина».

Несмотря на все маслины, несмотря на все благодарные письма из окрестностей Бамберга с новыми пожеланиями относительно свежего винограда и изюма, военное честолюбие капитана Захариаса Беетца не успокоилось. Его тайная злоба была направлена против командира батальона, сидевшего на апельсиновом острове Санторин и общавшегося с Беетцем только посредством приказов по батальону. Приказы эти сперва доставлялись морем в Пирей и потом уже окольными путями достигали острова, где правил пивовар.