Александр Эртель - Криворожье

• Название: Криворожье
• Автор: Александр Эртель
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2011

«– А поедемте-ка мы с вами в Криворожье, – сказал мне однажды сосед мой, Семен Андреич Гундриков, – есть там у меня мельник знакомый, человек, я вам скажу, скотоподобнейший! Так вот к мельнику к этому…»

---

– О ты, подъявшая дух наш на высоту исторической задачи нашей!.. О ты, указавшая смысл и значение устоев наших!.. О ты, воплощенная правда земли русской!.. О, нашу самость и нашу здравость в духе единения совокупившая… О, проникновенно проникшая в недра духа русского… Ты… ты… ты…

Но тут Гундриков настоятельно уставил палец правой руки своей на согбенную фигуру Устиньи Спиридоновны и вдруг разразился рыданиями.

Эффект произошел неописуемый. Мы с Лазарем, не щадя животов наших, кричали «ура!» и, наполняя опустевшие рюмки душистой наливкой, воздвигали их… Воздвигая же, чокались и целовались и снова будили тишину, парившую окрест, заздравными кликами. Устинья Спиридоновна, неоднократно восклицая: «О, чтоб тебя, Андреич, – уморил!», смеялась и плакала и обнималась с сияющим Гундриковым. Степаха, просунув в дверь голову свою, сияла не менее Гундрикова и по временам испускала смех, подобный ржанию.

Утомленный гамом и криком, я вышел на воздух. На дворе стояла тишина. В развесистых ветлах играл ветер, и они с важною задумчивостью лепетали листами своими. Водяная струйка с неустанным постоянством журчала по колесам и тихо звенела, ниспадая.

По возвращении моем в комнату я заметил, что взаимная приязнь собеседников еще более разгорелась. Мельник и мельничиха сидели около Гундрикова. Мельничиха обнимала его, а мельник угощал наливкой. Гундриков усиливался сохранить свое достоинство и потому как-то уморительно морщил лоб свой и старался вызвать на лицо многозначительное выражение, но, вопреки усилиям этим, сладкая улыбка то и дело растягивала его губы, придавая лицу несколько дурковатый вид.

– Знаем мы господ-то! – подобострастно говорил Лазарь, смакуя наливку и приглашая к тому же Семена Андреича, – знаем мы их достаточно… Вот Гуделкин, Ириней Маркыч – он-те не то что подоброхотствовать – он русского языка не понимает. Ей-богу!.. Мужик ему говорит, а он не понимает… И он ежели мужику заговорит – мужик его не понимает. Так разве это возможно? С мужиком живи, так живи не как немец… Я вам, сударь, без лести буду говорить: настоящий вы человек!.. С мужиком ли, с купцом ли-вы все свои… Об вас ведь иных и речей нет, кроме как великатных…

Гундриков уподоблялся коту, которого щекочут за ушами.

– Ну, нельзя того сказать… Это ты, Лазарь, может быть, и преувеличиваешь, – для приличия возразил он.

– Ветром море колышет, молвою народ, – подхватила Устинья Спиридоновна, – молва не по лесу ходит – по людям… Нам что? Мы люди тебе приятные – спроси у чужих, у сторонних…

– Ну и что же? – с самодовольной улыбкой поинтересовался Гундриков.

– А и то же – все одно скажут: свой человек, Семен Андреич, свой, расейский.

– А я вот ономнясь мужичка встретил, – произнес Лазарь. – Ты чей? говорю. «Дурманинский». – Кто у вас нaбольшим? спрашиваю. «Семен Андреич». Хорош человек? (Я-то как будто не знаю.) «Такой, говорит, человек – душа; ежечасно бога, говорит, молим за ихнюю милость… Им живем, им дышим, говорит…»

– Я что же – я рад… Я все, что могу… Я русский народ люблю, охорашиваясь, сказал Гундриков и отпил немного наливки.

– Да уж, мало у нас таких управителев, как ты, сударь! – сказал Лазарь, в пылу чувств заменяя подобострастное вы не менее подобострастным ты: – хозяйскому добру печальник первый… Мне тоже вот Чумаков говорит ономнясь: «Голова, говорит, господин Гундриков; за этакой, говорит, головой не токмо Дурманиным, Шереметеву{10} прожить можно».. Вон оно что!..

– Что ж – я по мере сил… Я совесть свою берегу… Я рад… окончательно разнежился Гундриков.

– А уж и паны-то твои чудны, Андреич, – с соболезнованием подхватила мельничиха, – ты бьешься, ты ночей не спишь, ты об добре об ихнем печалишься, – а они живут себе припевают, да об радетелях своих забывают… Ни от них ласки, ни от них угождения…

– Ну, как же так – я доволен… я рад… – возразил несколько опешенный Семен Андреич.

– Хе-хе-хе, – в мягком тоне пустил Лазарь. – Это уж, сударь, нечего бы толковать… баба-то она хоть и баба, а попала в самую центру. Не по твоим заслугам тебя ценят. Твоя заслуга – прямо скажу, не рублевая заслуга, а тысячная.

Семен Андреич пожал плечами. По-видимому, ему и самому начинало казаться, что заслуги его в должной мере не оценены.

– А я тебе на этот случай притчу, сударь, скажу, – продолжал Лазарь, и не то что какую житейскую притчу, а прямо от писания – божественная, значит…

Мы, разумеется, изъявили желание послушать притчу.

– Жил, скажем мы, – начал Лазарь, – на свете хозяин – в Рассее ли, ино ли где, не знаю, – ну, и нанял, значит, эфтот хозяин управителя своему дому. Жестокосердый попался управитель! Ну, и по своему жестокосердию первым долгом поналег он на хозяйских должников. Прямо надо говорить должникам от него житья не стало. И проценты ему подавай и работу ему исправляй – все. А чуть какой не исправен, сейчас это в яму его. Одним словом, аспид и василиск… Ну, и был, стало быть, у хозяина другой управитель. Тот как делал? Призовет тебе должника и спрашивает: «Что ты хозяину должен?» – «Сто пудов масла», говорит. «Давай сюда расписку». Тот даст расписку, а управитель в ней и напишет: «Не сто пудов, а семьдесят должен человек этот». Так и с другим. Призвал одного, призвал другого всем долги поспустил. Ну, только много ли, мало ли времени прошло, посогнали управителей с местов. И доброго согнали, и сроптивого согнали. Ну, и стал, скажем мы, сроптивый бедствовать – и не то что как, а просто главы не знал где преклонить. А другой добрый-то, значит, не токмо сыт был – капитал приобрел немалый, потому всякое ему угожденье от должников и всякое приятство воспоследовало. Вот она, притча какая!.. Так что сказано, сам господь доброго управителя-то одобрил – добрый ты раб мне, говорит…

– Представьте себе, ведь именно есть такая притча в священном писании, – оживленно произнес Семен Андреич, обратясь ко мне, и даже просиял, – но в этом переложении народном она еще какой-то особый, мудро-практический смысл приобрела… Это даже трогательно!..

– Как же не мудрость, – сам господь одобрил! – подтвердил Лазарь и затем неожиданно добавил: – Вот и ты, сударь, следуй… Копи не деньги, друзей копи!..

– Не держи сто рублей, держи сто друзей… В поле пшеница годом родится, а добрый человек всегда пригодится, – поддержала мужа мельничиха и умильно поглядела в осоловелые Семен-Андреичевы глаза.

– А я что же, я всегда готов. Я рад… – сказал Семен Андреич, – вы вот друзья мне и просите чего хотите… (Он внезапно побагровел и изъявил в лице своем застенчивое великодушие.) Спиридоновна, хочешь, подарю телку? Сейчас подарю… Я готов… Телка тирольская, а я ее подарю…

– Ты вот что, сударь, – перебил его Лазарь, – телка телкой, а Кабановку мне сдай… Честью я тебя прошу: сдай Кабановку.

– И Кабановку сдам!.. – куражился Семен Андреич, – и телку подарю, и Кабановку сдам… Я все сдам!.. Веришь, Устинья?

– Ах ты, мой батюшка, да кому же нам и верить-то, как не твоей милости! – ответила Устинья.

– Да. Я говорю и отдам… Мне что Дурманины!.. Дурманины мне – тьфу!.. (Гундриков с особенной настойчивостью плюнул).

– А вот Гуделкин, Ириней Маркыч, – тонко заметил Лазарь, – давно бы он, говорит, Кабановку сдал, да правов у него таких нету… Есть, говорит, ему на то запрет – это насчет Кабановки-то…

– Гуделкин?! Ириней?! – пренебрежительно воскликнул Гундриков, как-то странно скосив брови, и затем, придав и тону своему и выражению своей физиономии строгую официальность, произнес: – Лазарь Парамоныч, не угодно ли сейчас же вот у этого стола снять в арендное содержание Кабановскую пустошь?

– Триста двадцать десятин будет-с? – почтительно и тоже официально осведомился Лазарь.

– Триста двадцать.

– В трех полях-с?

– Да.

– На двадцать лет изволите сдавать?

– На двенадцать.

– Ценою как-с?

– Семь рублей.

– Хе-хе, – шутить изволите-с.

– Чего ты, Лазарь, беспокоишь Андреича, – с упреком заметила Устинья Спиридоновна, – стало быть, ты умом-то обносился… Не видишь, Андреич для шутки речь повел… Где виданы такие цены!.. Известно, коли правов ему господа не дают, – как ее сдать!..

Гундриков вознегодовал.

– Что ты говоришь такое!.. Как ты так можешь рассуждать! Ты баба и больше ничего…

– Ох, баба я, кормилец, баба… – смиренно согласилась мельничиха.

– Какая твоя цена, Лазарь? Говори скорей, я вам докажу!.. Я докажу Гуделкину!.. Представьте себе: прав я не имею! Ах, вы…

Дело с Кабановской пустошью покончилось очень скоро. Не далее как через десять минут перед Гундриковым появился лист бумаги, на котором он и начертал нетвердою рукою: «Сдал я, Гундриков, Кабановскую пустошь гг. Дурманиных купцу Лазарю Парамонычу Новичкову, ценою по пяти рублей десятина и задатку пятьсот рублей получил…»

– Друг, – в восхищении воскликнул Лазарь, спрятав расписку Гундрикова в карман, – вовек не забуду твоей услуги!.. Жена! Шипучки…