Эльмира Нетесова - Колымское эхо

• Название: Колымское эхо
• Автор: Эльмира Нетесова
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7042-0779-0

Вы держите в руках юбилейную 50-ю книгу, напи­санную и изданную мною.

О ее содержании говорит само название «Колым­ское эхо». Это прошлое Колымы, с её ужасами, дики­ми фактами, ставшими историей этого края. Ко­нечно, некоторые моменты шокируют своею жес­токостью. Но... Это было. И от прошлого, а знать его нужно, никуда не деться. Знать эту сторону жизни надо, чтобы не повторять прошлых ошибок в будущем.

Пусть оно будет светлым у каждой судьбы.…

---

—    Ждать! — резко осек Сашка.

—               Кого? Уже два часа стоим и ни одной драндулетки. Замерзнем на хрен.

—    Не хнычь, твою мать, хватит сопли на уши вешать.

Они всматривались, вслушивались, но, не

звука.

—    Слушай, сегодня же выходной. Чего ждем, все бесполезно, пошли к Варе,— первым свер­нул на тропинку Игорь.

—    Нет ее дома. Видишь, вон она! У могилы голосит,— стали подходить осторожно и услы­шали голос женщины:

—     ...Голубка ты моя. Иль думаешь, я не зна­ла, за что тебя заковали в кандалы? Святая моя! Не поддалась начальнику зоны, не уступи­ла по бабьей части. А уж как он добивался тебя, всю измордовал, но у меня не было сил всту­питься, маленькой была и слабой. Только пла­кала. Ну чем могла одолеть того бугая? Такого слезами не прошибешь. Я всякое видела. И как он бил тебя в грудь кулаками, а коленом в про­межность. Но ты все выдержала, даже не пла­кала, хотя все губы искусала в кровь, но молчала. Он пригрозил, что убьет тебя. Но ты не попро­сила пощады. Другие уступали ему. Ты не стала позориться и молча перенесла все муки. Тебя выкинули из кабинета, когда ты была уже без сознанья, а и я выскочила из-под стула. Вот тогда велели, если выживешь, заковать в кан­далы.

Варвара всхлипнула, слезы передавили горло:

—     Лапушка! Прости! Я была совсем ребен­ком и не могла вступиться. Помнишь, как мы вместе с тобой спали в тачке на холоде, а по­том бабы забрали меня к себе в барак. Но я не покинула, всегда была с тобой. Научилась ку­саться. За это получала по морде. У меня отни­мали даже вонючую баланду. А тебе и в пургу не разрешали заезжать в барак. Все ты вынес­ла и стерпела. Мне так больно, что не сама отплатила за тебя кабану. Ведь ты знаешь: его расстреляли по приказу. И убил его охранник. Но тебя уже не было в живых. Бог твое увидел и сам наказал. Я радовалась, что твои муки не прошли даром козлу. К нему на могилу никто не приходит. За все годы ни одна душа не на­вестила. И я, конечно, не могу простить. Я и те­перь проклинаю его. Ведь это он отнял тебя у меня, единственную кровинку, самого род­ного человека.

Варя резко оглянулась на хриплый, надсад­ный кашель Бондарева.

—     Чего топчетесь? Это моя могила. Берите ключи, идите домой,— встала баба с колен. Ноги от холода свело.

—     Пойдем с нами! — взмолился Игорь, по­дав бабе обе руки.

Та встала. Отгребла снег от ажурного креста, утонувшего в снегу по плечи.

—   Дай помогу! — отодвинул бабу за спину и будто двумя лопатами сдвинул снег от креста. Из-под него проглянула лужа оттаявшей клюквы. Она была похожа на кровь, проступившую из земли.

—    Пошли, Варя! Нам сегодня не повезло. Нет машины, выходной всех удержал дома, а мы забыли. Чуть не замерзли на трассе. А Колыма склероза не прощает. Разреши нам с Сашкой переночевать у тебя еще одну ночь. Поверь, мы тебе не помешаем.

Они шли, шатаясь от холода. Ноги заплета­лись, руки не сгибались, из глаз морозом вы­шибало невольные слезы. Но люди шли, сна­чала медленно, тихо, потом быстрее. Они луч­ше других знали, кто остановится на Колыме, тот умрет, ибо каждое движение и дыхание — подарок самой Колымы. Отнять все это у чело­века ей ничего не стоит. А значит, надо спе­шить, чтобы жить дальше, не останавливаясь и не плача...

В дом они вошли торопливо. Все трое быст­ро разделись, разулись, быстро растопили печь. Мужчины все делали без подсказок. Сами при­несли дров со двора, тут же наносили воду, ра­стирали замерзшие руки и лица. Ругали погоду, от какой досталось всем.

У Игоря от холода занемели ноги. Евменович растирал лицо и руки, Варя оттирала колени. Ее ноги не сгибались. И только Султан безмя­тежно лежал перед печкой, уплетал хлеб и по­чти не обращал внимания на людей. Ему было не до кого.

—    А ты хоть знаешь, где похоронен твой отец? — спросила Варя Иванова.

—        Я тут впервые. Никогда раньше не приез­жал. Но Игорь знает все и обещал разыскать могилу быстро.

—        Как она означена? — спросила Варя.

—        Фамилия и имя. Да и то коротко. Сама понимаешь, как тогда хоронили. Свалили всех в одну яму даже без гробов. Так что можно по­пасть на чужое захоронение. Говорят, такое слу­чалось.

—         Подожди! Его зовут Евментий? А то там Ивановых добрая половина погоста. Но имя у твоего папашки редкое. По нем быстро можно найти. У меня один с таким именем есть. В са­мом конце кладбища лежит. Так, столбик стоит. На нем фамилия и имя. У других и того нет. Кого не знали, у других снег и дожди смыли. Может, и ты не там ищешь. У меня на погосте всякое случалось. Приехал человек, решил дочку ближе к матери похоронить, чтоб рядом лежали. Могилу раскрыли, новую подготовили. А в старой, вместо женщины, как ожидали, мужик оказался. Мы его обратно. Зато девушку недели две иска­ли. Нашли. Она совсем рядом с мамкой была похоронена, так что и переносить не пришлось. А потому, надписям у нас верить нельзя. Пута­ницы много. Едино чего никогда не случалось, фронтовиков с полицаями рядом не ложили. Люди за тем следили зорко, сами. Не позволя­ли покойников обижать. Не давали супостатов с хорошими людьми хоронить рядом. Да и за­капывали отдельно, на другом конце погоста.

—         К ним, наверное, никто не приходит? — спросил Бондарев.

—        Э-э, не скажи, мил-человек! К ним с Укра­ины наведываются. Особо летом. С цветами, с венками едут. Воют тут на погосте дня по два и уезжают. Брехать не стану, ко мне не заходи­ли и не просились. А и я не дозволила б всякой нечести пороги марать. Они у нас в деревне в войну отличились. Все думали, что немец по­бедит, да не обломилось им.

—    У нас, неподалеку от Воронежа, целая де­ревня таких вот окопалась. Их особо выбивали. Так они куда-то смылись. Зато заминировали много, когда уходили. Сколько людей подорва­лось!

—    Зато когда сюда попадали, их тоже не жа­лели. Ели в последнюю очередь. А и барак у них дрянной был. Щель на щели. Сквозь дыры в сте­нах руку можно было просунуть. А не ремонти­ровали, пока Комар не попал к нам. Тот в пер­вую очередь за жилье взялся. Сколотил брига­ду и за неделю барак в порядок привели. Ни еди­ной щели не оставили. Но наши отрывали доски из стен. А один раз подпалили среди ночи. По­выскакивали они со своего тараканника голожопыми. Погасить успели. Но все искали, кто под­палил? А как сыщешь. Им часто что-нибудь уст­раивали. Особо те, кто из партизан. Не терпели предателей.

—     Кстати, тот самый Комар ко мне во вто­рой раз попал. Уже после войны. С небольшим сроком. За сыном с топором гонялся. Отсидел свои три года и снова к себе в Белоруссию смотался. Живой и здоровый, и никакая холера его не взяла. Он и теперь в Смолевичах живет, свою семью мучает. Соседи даже рядом с ним жить не стали. Один остался. Сын к жене ушел. Мать, едва внук появился, тоже к ним перебра­лась. Так вот сам остался, один хозяйничает. Хозяйство завел, живет, как куркуль, и все ему по фигу,— сморщился Бондарев, добавив:

—     Говорят, в последнее время бабу сыскал. Такую же бандитку. Путевый никто не решился жениться. Скучковались своей бандой и ни с сы­ном, ни с внуком не знаются. Во папашка, черт его побери! — ругался Игорь Павлович.

—    Это у кого как судьба сложилась. У нас, в другой зоне, тоже старуха живет. Ее еще до войны на Колыму пригнали. Не любила старая голосовать.

—    Так это дело добровольное,— не выдер­жал Иванов.

—    Ага! Добровольно-принудительное. Ее в НКВД вызывали, к председателю колхоза, все уговаривали голосовать. А она уперлась рогами и ни в какую. Хотя в войну партизанила. Ме­даль за это имела. Тут же, как свихнулась. Ну, и надоело властям с ней маяться. Сунули на са­мую Колыму, как к черту в задницу. Но куда вот­кнешь при трех медалях в таком возрасте. На трассу нельзя — слабосильная, на рудник не по­гонишь, совсем слепая. Пристроили ее в бара­ке прачкой и дневальной. Куда ж еще такую древность девать? А и срок пять лет. Все жда­ли, что у ней мозги появятся. Да откуда возьмут­ся на восьмом десятке, коли их отродясь, с са­мой молодости не имелось. Так вот и пристро­или. Она, голубка, давай свою политику толкать серед баб. Бояться ей уже нечего. Сама уже на Колыме, дальше не пошлют, некуда. А и что хуже может случиться? Старая супротив Хрущева воевала. Вот он у ней оплату за медали отнял. Ей обидно стало. Уж, как только ни уговаривали бабку, ничего не доходило. А тут комиссия с области приехала. Конечно, по своим делам. А в ней старикашка завелся. Старый, плешатый и вовсе худой. Вот его попутно к той бабке по­слали беседу провести. Уж и не знаю, о чем они кукарекали. Но часа два или больше говорили. Вышла та бабка к ужину, мы ахнули, не узнали ее. Вся в накрученных кудерках, накрашенная. И к тому дедочку подваливает. Берет его под крендель и говорит, что он ее уломал. Согласна за ним хоть на край света идти пехом. Ну, де­док, видать, змей хитрый, быстро сообразил. По­обещал вскоре опять приехать. И если она все поймет, увезти бабку с Колымы. Старуха его до сих пор ждет, сколько лет прошло, она так и не поняла, что это была шутка. Но зато бабка теперь ни одних выборов не пропускает. На выборы рань­ше всех прибегает. А остальное время у окна сидит, своего сокола ждет. Ведь обещал за ней приехать. Прямо и смех, и слезы. Самой на девятый деся­ток повалило, а она про любовь вспомнила. Того деда, небось, в живых уже нет. Она ж до ночи его ждет. И никуда ни шагу от избы. Давно могла б в свою деревню воротиться. Ведь срок прошел. Так нет, ни с места не сдвинешь. Любовная бо­лячка держит. И хоть в деревню зовут, вернуть­ся и не думает, дура стебанутая.