Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Ни один из родоначальников современной западной мысли не вызывал столько споров и кривотолков, как Фридрих Ницше (1844—1900). Сверхчеловек, Воля к власти, Переоценка ценностей (с легкой руки Ницше это выражение стало крылатой фразой), утверждение о том, что «Бог умер», концепция Вечного Возвращения — почти всё из идейного наследия философа неоднократно подвергалось самым разнообразным толкованиям и интерпретациям, зачастую искажающим самую суть его взглядов.

Мы надеемся, что знакомство с философской поэмой «Так говорил Заратустра» (последний раз в старом переводе книга издавалась в 1915 г.) позволит читателю объективно и беспристрастно оценить выдающееся произведение одного из самых оригинальных мыслителей, чей духовный опыт оказал влияние на формирование взглядов и творчество Л. Шестова, Б. Шоу, Т. Манна, Г. Гессе, А. Камю, Ж. П. Сартра и многих других деятелей культуры.

---

Наконец, через семь дней приподнялся Заратустра на ложе своем, взял в руку румяное яблоко, понюхал и нашел запах его приятным. И тогда решили звери его, что настал час заговорить с ним.

«О Заратустра, — сказали они, — вот уже семь дней, как лежишь ты с отягченным взором: не хочешь ли ты, наконец, подняться?

Выйди из пещеры своей, мир ждет тебя, словно сад. Ветер играет густыми ароматами, стремящимися к тебе, и все ручьи готовы бежать за тобой.

Все вещи тоскуют по тебе, ведь ты семь дней пребывал в одиночестве: выйди же из пещеры! Все вещи хотят быть целителями твоими!

Или новое знание пришло к тебе, горькое и тяжелое? Подобно заквашенному тесту лежал ты, и вот — душа твоя поднялась и вышла за пределы свои».

«О звери мои, продолжайте болтать и дайте мне послушать вас! Освежают меня речи ваши; там, где так беззаботно болтают, мир кажется мне садом, раскинувшимся передо мной.

Как приятно, что есть в мире слова и звуки: слова и звуки — разве они не призрачные мосты и радуги для всего, что разъединено навеки?

У каждой души — свой особый мир, и мир другой души для нее — мир иной.

Как раз в вещах, наиболее схожих друг с другом, красивее всего лжет видимость сходства; ибо самую малую пропасть труднее всего преодолеть.[19]

Разве может быть для меня что-нибудь — вне меня? Ничего нет вне нас! Но слыша звуки, мы забываем об этом; как прекрасно, что мы забываем!

Не для того ли даны вещам имена и звуки, чтобы человек наслаждался вещами? Говорить — это прекрасное безумие: говоря, человек танцует над всеми вещами.

Как приятна всякая речь и ложь звуков! Звуками танцует наша любовь по многоцветным радугам».

«О Заратустра, — сказали на это звери, — для того, кто думает так же, как мы, все вещи танцуют сами по себе: все приходит, подает друг другу руки, смеется, убегает и вновь возвращается.

Все уходит, все возвращается; вечно катится Колесо Бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит Год Бытия.

Все разрушается, все строится вновь; вечно возводится все тот же Дом Бытия. Все разлучается и встречается вновь; вечно верным себе остается Кольцо Бытия.

Каждый миг начинается бытие; вокруг каждого „здесь“ вращается кольцеобразное „там“. Середина — повсюду. Путь вечности — кривая».

«Ах вы, проказники! Ах вы, шарманщики! — отвечал Заратустра и вновь заулыбался, — вам хорошо известно, что должно было исполниться в эти семь дней:

— и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь.

А вы, — вы уже сделали из этого песенку для шарманки? И вот лежу я здесь, еще не оправившись от схватки с тем чудовищем, и еще не выздоровел от избавления своего.

И вы смотрите на все это? О звери мои, неужели и вы жестоки? Неужели и вам, как и людям, нравилось смотреть на ужасные муки мои? Ибо человек — самый жестокий из зверей.

Трагедии, распятия, бой быков — все это для него было до сих пор величайшей радостью на земле; и когда изобрел он ад, то ад стал на земле небом его.

Когда большой человек кричит — мигом подбегает к нему маленький, с похотливо высунутым языком, и называет это — „состраданием“.

С каким жаром маленькие люди — и особенно поэты — обвиняют жизнь на словах! Послушайте их, но не пропустите удовольствия, звучащего во всякой жалобе их!

В одно мгновение побеждает жизнь обвинителей ее. „Ты любишь меня? — вопрошает она бесстыдно, — подожди немного, пока что нет у меня времени для тебя“.

По отношению к себе человек — жесточайший зверь; но у всякого, кто называет себя „грешником“, „несущим крест свой“ или „кающимся“, — не пропустите сладострастия, звучащего во всех его жалобах и обвинениях!

Но говоря все это, не становлюсь ли я и сам обвинителем человека? О звери мои, вот единственное, чему научился я до сих пор: все злое в человеке необходимо ему во имя блага его и всего наилучшего,

— все дурное и злое есть наилучшая сила и твердый камень в руке высочайшего из созидающих; человеку должно становиться все лучше и злее.

Но не на том познании был я распят, что человек зол, напротив, я кричу, как до сих пор никто не кричал:

„О, как ничтожно все самое злое его! О, как мелко все его лучшее!“.

Заползли мне в горло и душили меня величайшее пресыщение человеком и предсказания прорицателя: „Все равно ничто не вознаграждается, знание душит“.

Долгие сумерки тянулись передо мной; смертельно усталая и насмерть пьяная печаль бормотала, зевая:

„Вечно возвращается он, тот маленький человек, от которого ты так устал“, — так, зевая, говорила моя печаль, потягивалась и никак не могла уснуть.

В пещеру превратилась для меня земля, впала грудь ее, и все живое стало для меня человеческим тленом, костями и гнилью прошлого.

Сетования мои сидели на всех гробах человеческих и не могли подняться; вздохи мои и вопросы днем и ночью терзали меня жалобами, и душили, и зловеще каркали:

„О, человек вечно возвращается! Маленький человек вечно возвращается!“

Некогда видел я обоих нагими — самого великого человека и самого маленького: слишком похожи они друг на друга — даже в самом великом много еще слишком человеческого!

Даже самый великий — как он еще мал! Таково было пресыщение мое человеком! А вечное возвращение маленького человека отвращало меня от бытия!

О отвращение! Отвращение! Отвращение!» — Так говорил Заратустра, вздыхая и содрогаясь; ибо вспомнил он о болезни своей. Но звери не дали ему продолжить речи его.

«Не говори больше, о выздоравливающий! — отвечали они ему, — лучше выйди наружу, туда, где мир, словно сад, ожидает тебя.

Иди к розам, и пчелам, и стаям голубей! Но сначала иди к певчим птицам — и научись у них пению!

Ибо пение — выздоравливающему; здоровому же — речи. Ну, а если и здоровому захочется песен, то песни эти будут иными».

«Ах вы, проказники и шарманщики, замолчите! — отвечал Заратустра, смеясь над зверями своими. — Хорошо знаете вы, какое утешение обрел я для себя за эти семь дней!

Мне нужно снова петь — вот то утешение и исцеление, которые обрел я: не хотите ли вы и из этого сделать уличную песенку?»

«Не говори больше, — опять отвечали ему звери, — лучше сделай себе лиру, о выздоравливающий, новую лиру!

Согласись же, о Заратустра! Для новых песен нужна и новая лира.

Пением, шумным весельем и новыми песнями исцеляй душу свою, Заратустра: чтобы мог ты нести бремя великой судьбы своей — судьбы, которая никогда еще не выпадала человеку!

Ибо хорошо знают звери твои, о Заратустра, кто ты и кем должен стать: ты — учитель Вечного Возвращения,[20] — вот отныне судьба твоя!

Ты должен первым возвестить это учение — и как же не быть великой судьбе твоей также величайшей опасностью и болезнью!

Вот мы знаем, чему учишь ты: что все вещи вечно возвращаются, а с ними и мы сами, что мы существовали уже несчетное число раз, а с нами — все вещи.

Ты учишь, что есть Великий Год становления, необычайный, величайший год-исполин; подобно песочным часам, должен он обращаться снова и снова, чтобы заново наполняться и снова течь:

— и все эти годы равны самим себе, как в самом великом, так и в самом малом; и сами мы в каждый Великий Год тождественны себе, как в самом великом, так и в самом малом.

И если бы захотел ты теперь умереть, о Заратустра, то знаем мы и то, что стал бы ты тогда говорить себе. Но звери твои просят, чтобы ты пока еще не умирал!

Без трепета, глубоко вздыхая от блаженства, стал бы говорить ты: ибо бремя величайшей тяжести было бы снято с тебя, о терпеливейший!

„Вот я умираю и исчезаю, — таковы были бы слова твои, — и во мгновение ока обращусь в ничто. Души так же смертны, как и тела.

Но связь причин, в которую вплетен я, вновь возвратится и вновь создаст меня! И сам я — одна из причин Вечного Возвращения.

Я возвращаюсь — вместе с этим солнцем, с этой землей, с этими орлом и змеей — не для какой-то новой, или лучшей, или похожей жизни:

— я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни как в самом великом, так и в самом малом, чтобы снова учить о Вечном Возвращении всех вещей,

— чтобы вновь сказать слово мое о Великом Полудне земли и человека, чтобы снова возвестить людям о Сверхчеловеке.

Я сказал слово свое и гибну во имя его: так хочет вечный жребий мой — я погибаю как провозвестник!

Настал час, когда гибнущий и идущий к закату своему благословляет сам себя. Так кончается закат Заратустры“».

Сказав слова эти, звери умолкли и ждали ответа Заратустры: но он не заметил, что прекратились их речи. Подобно спящему, тихо лежал он с закрытыми глазами, хотя и не спал, — ибо беседовал он с душой своей. И тогда змея и орел, видя, что осенило его молчание, почтили великую тишину, окружавшую его, и осторожно удалились.