Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 1990

Ни один из родоначальников современной западной мысли не вызывал столько споров и кривотолков, как Фридрих Ницше (1844—1900). Сверхчеловек, Воля к власти, Переоценка ценностей (с легкой руки Ницше это выражение стало крылатой фразой), утверждение о том, что «Бог умер», концепция Вечного Возвращения — почти всё из идейного наследия философа неоднократно подвергалось самым разнообразным толкованиям и интерпретациям, зачастую искажающим самую суть его взглядов.

Мы надеемся, что знакомство с философской поэмой «Так говорил Заратустра» (последний раз в старом переводе книга издавалась в 1915 г.) позволит читателю объективно и беспристрастно оценить выдающееся произведение одного из самых оригинальных мыслителей, чей духовный опыт оказал влияние на формирование взглядов и творчество Л. Шестова, Б. Шоу, Т. Манна, Г. Гессе, А. Камю, Ж. П. Сартра и многих других деятелей культуры.

---

Я поверил бы только в такого бога, который умеет танцевать.

И когда взирал я на дьявола своего, я обнаружил в нем глубину и торжественность, серьезность и основательность. Это был Дух Тяжести, это из-за него все утяжеляется и падает.

Убивают не гневом, но смехом. Вставайте же, убьем Дух Тяжести!

Я научился ходить: с тех пор я позволяю себе бегать. Я научился летать: с тех пор я не нуждаюсь в толчках, чтобы сдвинуться с места.

И вот я легок, и вот я летаю и вижу себя под собой, и теперь некий бог танцует во мне.

Так говорил Заратустра.

О дереве на горе

Заратустра заметил, что один юноша избегает его. И вот однажды вечером, проходя через горы, окружавшие город, который назывался «Пестрая Корова», он увидел этого юношу: тот сидел, прислонившись к дереву, и усталым взором смотрел в долину.

Заратустра дотронулся до дерева, у которого сидел юноша, и сказал:

«Если бы я захотел потрясти это дерево, охватив его руками, у меня не хватило бы на это сил.

Но ветер, который мы даже не можем увидеть, терзает его и гнет, куда хочет. Незримые руки гнут и терзают нас сильнее всего».

Юноша встал и проговорил в смущении: «Я слышу Заратустру, а только что я думал о нем».

Заратустра спросил:

«Чего же ты пугаешься? С человеком происходит то же, что и с деревом.

Чем настойчивее стремится он вверх, к свету, тем с большей силой устремляются корни его в глубь земли, вниз, во мрак — во зло.»

«Да, во зло! — воскликнул юноша. — Как же сумел ты раскрыть мою душу?»

Заратустра рассмеялся и ответил: «Иные души невозможно раскрыть: для этого их надо сначала выдумать».

«Да, во зло! — снова воскликнул юноша. — Ты сказал правду, Заратустра. Я перестал верить себе самому с тех пор, как устремился в высоту, и никто уже теперь не верит мне. Как же случилось это?

Слишком быстро меняюсь я: мое „сегодня“ опровергает мое „вчера“. Поднимаясь, я часто перепрыгиваю через ступени, и этого не прощает мне ни одна ступень.

Когда я наверху, я всегда чувствую себя одиноким. Никто не говорит со мной, холод одиночества заставляет меня дрожать. Чего же хочу я на высоте?

Как стыжусь я своего восхождения и того, что спотыкаюсь! Как насмехаюсь над своим тяжелым и частым дыханием! Как ненавижу летающих! Как устал я на высоте!»

Тут юноша умолк. А Заратустра взглянул на дерево, у которого они стояли, и сказал:

«Одиноко стоит это дерево на горе, высоко поднялось оно и над зверем, и над человеком.

И пожелай оно заговорить, не нашлось бы никого, кто бы понял его: так высоко оно вознеслось.

И вот оно ждет и ждет — чего же, право? В слишком близком соседстве с тучами живет оно: не ожидает ли оно первой молнии?»

Когда Заратустра сказал это, юноша воскликнул в сильном смятении: «Да, ты прав, Заратустра. Я желал своей гибели, стремясь в высоту, и ты — та молния, которой ждал я. Посмотри же, что сделалось со мной с тех пор, как пришел ты к нам: зависть к тебе сокрушила меня!» — так говорил юноша, горько рыдая. Заратустра же обнял его и увлек за собой.

И когда прошли они немного, так стал говорить Заратустра:

«Разрывается сердце мое. Яснее слов говорят мне глаза твои о грозящей тебе опасности. Еще не свободен ты — ты только ищешь свободы. Утомили тебя поиски твои и лишили сна.

В свободную высь стремишься ты, звезд жаждет душа твоя. Но и дурные влечения твои тоже жаждут свободы.

Эти дикие псы рвутся на волю; они лают от радости в своих подземельях, пока дух твой стремится разрушить все темницы.

Ты и сам еще узник, алчущий освобождения: мудрая душа у таких узников, но вместе с тем коварная и дурная.

Очиститься должен свободный духом, ибо много еще в нем тюремного мрака и гнили: око его должно стать чистым.

Да, я ведаю опасность, грозящую тебе. Но любовью и надеждой заклинаю тебя: не отказывайся от любви и надежды своей!

Пока еще знаешь ты благородство свое, чувствуют его и другие — те, кто не любит тебя и посылает злобные взгляды тебе вослед. Знай, что благородный у всех стоит поперек дороги.

Также и „добрым“ мешает он: когда же они и его называют добрым, то этим хотят устранить с пути.

Новое хочет создать благородный и новую добродетель. Старое хочет сохранить добрый, чтобы оно пребывало в целости.

Но не в том опасность для благородного, что он сделается добрым, а в том, что может стать наглецом, насмешником и разрушителем.

О, знал я благородных, потерявших высшую надежду свою. И вот теперь они клевещут на все высокие стремления.

И вот теперь они живут, бесстыдно срывая краткие удовольствия, и ничтожные цели ставят они себе: едва на день хватает этих целей.

„Дух — тоже сладострастие“, — так заявляют они. И разбились крылья у их духа, и теперь он ползает всюду и оскверняет все, что гложет.

Некогда думали они стать героями, эти теперешние сластолюбцы. Ныне — герой внушает им скорбь и ужас.

Но любовью и надеждой заклинаю тебя: храни героя в душе своей! Свято храни свою высшую надежду!»

Так говорил Заратустра.

О проповедниках смерти

Есть проповедники смерти, и полна земля людьми, которым нужна проповедь отвращения к жизни.

Переполнена земля лишними, испорчена жизнь от чрезмерного множества живущих. О, если бы можно было обетованием «вечной жизни» выманить их из этой!

Желтыми или черными называют проповедников смерти. Я же хочу показать вам их в других красках.

Вот они, эти ужасные, что носят в себе хищного зверя и не имеют иного выбора, кроме вожделения и самоистязания. Но и вожделения их — тоже самоистязание.

Они еще даже не становились людьми, эти ужасные: пусть же они проповедуют отвращение к жизни и погибают сами!

Вот они, чахоточные душой: едва родившись, они начинают умирать и мечтают об учении, проповедующем усталость и отречение.

Они бы охотно отказались от жизни, так одобрим же волю их! Будем же осторожны, чтобы не воскресить этих мертвецов и не повредить эти живые гробы!

Им встречается больной, или старик, или покойник; и они тотчас заявляют: «Жизнь опровергнута!».

Но опровергнуты только они сами и глаза их, что видят лишь один лик сущего.

Погруженные в глубокое уныние, падкие до всего мелкого и случайного, влекущего смерть: так ждут они ее, стиснув зубы.

Или иначе: хватаются за сладости, смеясь собственному ребячеству; держатся за жизнь, как за соломинку, и сами же насмехаются над собой.

Их мудрость гласит: «Глупец тот, кто продолжает жить, но кто из нас не глупец! И в этом — вся глупость жизни!».

«Жизнь — одно лишь страдание», — так говорят другие и не лгут: так позаботьтесь же о том, чтобы ваша жизнь прекратилась! Постарайтесь, чтобы кончилась жизнь, которая для вас — лишь страдание!

И пусть такой будет заповедь добродетели вашей: «Убей себя сам! Укради себя у жизни!».

«Сладострастие — грех, — так говорят одни, — позвольте же нам уйти и не производить детей!»

«Тяжело рожать, — говорят другие, — да и к чему это? Рождаются одни несчастные!» Эти тоже проповедуют смерть.

«Сострадание необходимо, — говорят третьи. — Берите все, что я имею! Возьмите и меня самого! Тем меньше буду я привязан к жизни!»

Будь они сострадательны до конца, они отвратили бы от жизни ближних своих. Быть злыми — вот что было бы их истинной добротой.

Но они хотят освободиться от жизни: что им до того, что они еще крепче связывают других своими цепями и дарами!

И даже вы, для кого жизнь — суровый труд и беспокойство, разве вас не утомила она? Разве вы не созрели еще для проповеди смерти?

Все вы, кому по сердцу суровый труд и все стремительное, новое, неизведанное, — вы сами себе стали в тягость; ваше рвение — это всего лишь бегство от себя и желание забыться.

Если бы больше вы верили в жизнь, вы бы меньше отдавались мгновению. Но слишком мало в вас содержания, чтобы ждать, и даже для того, чтобы лениться!

Повсюду раздаются голоса проповедников смерти; и полна земля людьми, нуждающимися в проповеди ее;

или «вечной жизни»: мне все равно — лишь бы исчезли они с лица земли.

Так говорил Заратустра.

О войне и воинах

От самых достойных среди врагов своих мы не желаем пощады, а также от тех, кого любим до глубины души. Так позвольте же мне сказать вам правду!

Собратья по войне! Я люблю вас от всего сердца; я всегда был одним из вас и остаюсь им теперь. И я же — достойнейший из врагов ваших. Так позвольте мне сказать вам правду!

Я ведаю ненависть и зависть вашего сердца. Вы недостаточно велики, чтобы не знать ненависти и зависти. Да будет у вас достаточно величия, чтобы не стыдиться самих себя!