Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

• Название: Кандидат на выбраковку
• Автор: Антон Борисов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Эту книгу стоило бы продавать в аптеке, наравне с антидепрессантами. И не только оттого, что свои повседневные проблемы меркнут на фоне исковерканной жизни российского инвалида. А еще потому, что меж страниц сердцем бьется суждение — что бы не приключилось, не сдавайся! В нескольких местах сломана правая рука — учись писать левой. Весь мир — из положения лежа — ползи. Адская боль от ежесекундных переломов — терпи. Отец стыдится тебя, маленькая сестра бьет — прощай! Родная мама желает тебе смерти — все равно люби! Какая же должна быть сила духа, воли и любви в сердце, чтобы на протяжении всей жизни, описанной в этом горько-откровенном дневнике, чтобы не сдать Ему бы сильное тело, и он бы двигал горы, крутил земной шар! И проникшись этой идеей, ты не замечаешь, как сам начинаешь вертеть его…

---

Время тянется неимоверно долго. Минут через десять появляется мать. Она выключает воду, вытаскивает меня из ванной, переносит в спальню и укладывает на полотенце, расстеленное на полу, прямо под открытым окном. Рядом со мной она бросает трусы и майку.

— Одевайся, — говорит она и уходит. Я все еще стучу зубами. Наконец, мне удается немного унять дрожь в теле. Я одеваюсь.

Одна и та же процедура купания продолжалась из раза в раз, на протяжении всего времени, пока я находился дома. Тяжелее всего приходилось зимой, потому что, несмотря на минусовую температуру снаружи, мать все равно, вытаскивая меня из ванны, пристраивала голого и мокрого на полу перед открытой форточкой. Очень долгое время, после этих процедур, мне не удавалось придти в себя и перестать стучать зубами.

Тогда я не понимал, почему все происходило именно так. А вот матери было хорошо известно — воспаление легких может стать для меня последним заболеванием в жизни. Нетрудно догадаться, что было у нее на уме, чего она добивалась, но в результате ее усилий я не только не загнулся, а практически перестал болеть и бояться сквозняков. Впервые я серьезно заболел спустя много лет, да и это была, так называемая, «больничная инфекция».

* * *

Как-то раз, сестренка Таня подошла и неожиданно ударила меня по лицу, по щеке. Внимательно посмотрела в мои глаза и ударила еще раз.

— Таня, за что? Что я тебе сделал? — было не больно, силы у девятилетней девочки немного, но от ее ударов у меня остановилось сердце. Сестренка увидела на моих глазах слезы, повернулась и вышла из комнаты.

— Ну, как он там? — это был голос матери.

— Плачет, — ответила сестренка.

Я не плакал. Я захлебывался.

* * *

Полгода дед обивал пороги кабинетов всяких начальников областного и городского здравоохранения. После таких посещений он всегда приходил к нам, докладывать о результатах. Наконец, уже в конце марта, дед принес долгожданное: «Антон, на следующей неделе ты едешь в санаторий». Голос у него был радостный — мать уже измучила старика упреками, дескать, не может сделать «простой вещи», устроить внука в санаторий, чтобы доучиться.

Я сам не ожидал, что так несказанно обрадуюсь его словам.

Я еду домой!

Я еду домой из «дома»!!

Домой!!!

Я вернулся в санаторий, где меня все помнили, все знали. Вместо трех месяцев, как это предполагалось вначале, я пробыл у родителей десять. Пропустил год, во второй раз стал учиться в седьмом классе. И очень об этом жалел.

Время, проведенное дома, в семье, вылетело из памяти почти полностью, как будто этого года в моей жизни не было. Память, как правило, стирает все, о чем мучительно вспоминать. Это хорошо. Иначе жизнь становится кошмаром.

* * *

Самым большим моим желанием тогда было желание иметь семью. Настоящих родных и близких. Та мечта живет во мне и сейчас. Однако Бог вместо этого посылал и продолжает посылать мне друзей, которые заполняют образовавшуюся пустоту, благодаря которым я живу и ощущаю полноту жизни, которых я даже на расстоянии чувствую родными и близкими. Чувства эти намного шире и светлее, чем мои чувства к официальным родственникам. Но, как это ни странно, их я тоже продолжаю любить, несмотря ни на что.

Выпускной бал

И был последний день.

Все двенадцать лет вместились в эти несколько часов. Двенадцать лет, с детскими радостями, переживаниями и проблемами. С надеждой, что когда-нибудь смогу ходить, в самом начале и с пониманием, что этого никогда не случится, с реальностью полной неподвижности в конце. Со сменяющимися вокруг меня, такими же, как я, детьми. Многие лежали годами, некоторые на лето уезжали домой и вновь возвращались осенью. В отличие от меня, все они были любимы, имели семьи, мам и пап, родственников, которые их посещали. Посещали даже тех, кто приехал из далеких сел и деревень. Хоть и не очень часто к ним приезжали, дети были уверены — к ним обязательно приедут. В отличие от них я знал, что мама, папа и сестренка живут рядом, но мои ожидания всегда оставались напрасными.

Чувство стыда, это то, что переживал я все эти годы. Мне было стыдно, если кто-то подходил ко мне и протягивал яблоко или конфету. Мне было стыдно, когда кто-то из пришедших родственников просил своего ребенка передать мне какое-нибудь лакомство. Они приходили не ко мне, но каким-то чутьем угадывали, что я — брошенный, и пытались, в меру сил, согревать и утешать меня, как оставленного на улице котенка. Чужие родители делились приготовленными для своего любимого ребенка угощениями со мной — маленьким инвалидом, никем не любимым и полузабытым. Я радовался гостинцам и страдал одновременно. Мне было стыдно. Это был стыд нелюбимого существа перед согретыми родительским вниманием товарищами. Стыд нищего перед богатыми, плохого — перед хорошими. Ко мне не приходят, значит меня не любят, значит я плохой. А если я плохой, то ко мне и не будут приходить. Вот только как стать хорошим, милым родительскому сердцу с моим заболеванием? С первых дней пребывания в санатории поселилось во мне совсем недетское ощущение одиночества, униженности и ненужности никому. Тоска по дому и постоянное ожидание, что кто-то из моих родных вспомнит обо мне и придет, жили во мне на протяжении всех двенадцати лет. А родительскую ласку мне старались дарить совершенно посторонние люди.

После памятного урока в Саратове я никогда ничего не просил, хотя очень хотелось мне яблок, конфет, печенья — да мало ли чего хочется ребенку? Мое «санаторное» детство явилось причиной того, что с тех пор я не люблю яблок, конфет, шоколада. У меня этого не было, и значит я не люблю. Это все мне просто «никогда не нравилось». И с тех пор для меня стало естественным — если мне что-то недоступно, значит — я этого просто не хочу.

* * *

Я проснулся очень рано. Проснулся, как будто от удара — это мой последний день в санатории. Я прожил тут двенадцать лет, встретил совершеннолетие и вдруг — последний день.

Сегодня ожидалась праздничная линейка — тех, кто заканчивал школу должны торжественно провожать. И хотя за год я намозолил глаза всем, до кого доехал, в том смысле, что меня видели очень многие, все равно, я не смог перебороть стеснения и предстать в шеренге выпускников на своей нелепой коляске. Мне тогда было не по силам долго выдерживать настороженно-брезгливые взгляды незнакомых людей.

Мы с Сергеем наблюдали за происходящим, скрываясь за углом здания школы, оставаясь невидимыми для любопытствующих глаз. Все выпускники, нарядно одетые, выстроились на площадке за школой. Завуч и главврач сказали добрые напутственные речи, пожелали выпускникам здоровья и «упехов на жизненном поприще». Почему-то нелепое «поприще» гвоздем засело в моей памяти. Наконец, прозвенел последний звонок. Я смотрел из-за угла на одноклассников, и на глаза накатывались слезы. Мне хотелось плакать, все двенадцать лет оказались спресованными в грустных всхлипах бронзового колокольчика. Завтра уже начнется новая жизнь. Санаторий закрывал передо мной двери. А дом? Откроет ли свои? Я рвался домой, и в то же время очень боялся этого. Линейка закончилась. А с ней и моя школьная жизнь.

Мы попрощались с Сергеем — за ним приехал отец. За мной приезжать никто не собирался, но родных предупредили заранее. Главврач специально заказал машину. Оставлять меня в санатории даже на один час никто не хотел. Все, что можно для меня сделать, врачи и педагоги сделали. Если б не последний класс, меня выписали бы раньше. Мои вещи мне помогли собрать дня за три. Да и вещей-то было немного. Все, что скопилось за эти годы и чем я очень дорожил — подаренные книги.

Машина подъехала к подъезду, близко подходить к которому я так панически боялся во время своих памятных прогулок. Шофер вышел, чтобы позвонить в дверь. Пока мы ехали, он всю дорогу шутил, что вот сейчас мы приедем, а дома никого не будет. Тогда он отвезет меня назад. Он шутил, а мне было не до его шуток. Я понимал, что и так может случиться. А где-то глубоко внутри, теплилась глупая надежда, может быть, мне еще один день удастся переночевать в санатории, который я воспринимал для себя как защиту. Защиту от встречи с родными.

На пути в институт

Ни от кого помощи я получить не мог. У меня не было ни знакомых, ни, тем более, родственников, имеющих отношение к институту. Более того, решившись поступать, я оставался вообще один на один с теми проблемами, которые возникали и могли возникнуть. В этом меня еще раз убедил разговор с отцом. Он состоялся незадолго до того, как в нашей семье случилась беда. Как-то вечером, когда отец сидел после душа в своем любимом кресле и мазал воспалившиеся от псориаза места на теле, он стал рассказывать о своей жизни, как учился, как тяжело им было жить, потому что они с сестрой рано потеряли отца, из-за чего им пришлось совмещать учебу с работой. Как, несмотря на все это, он смог получить два высших образования, стал директором. Без всяких связей и протекций. Он рассказывал, как они с матерью очень ждали моего рождения и как он радовался, когда там, в плавании, на китобойном корабле в Арктике, он получил телеграмму с долгожданной новостью. И как он мечтал, что вместе с сыном будет ездить на рыбалку, на охоту. И все это, пока он не узнал, что сын болен.