Борис Штивельман - Мой друг Виктор Шварцман

• Название: Мой друг Виктор Шварцман
• Автор: Борис Штивельман
• Издательство: "Заметки по еврейской истории" Номер 34 27 октября 2003 года
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

---

     К весне 1987 года стало ясно, что оптимальной, а может быть и возможной, явилась бы моя официальная работа в САО. Попытка осуществить этот вариант была намечена на осень.

     Я приближаюсь к тому, о чем хотел сказать сначала. Я приближаюсь к развязке, к тому, о чем трудно говорить, писать, думать.

     Все же хочется еще рассказать об одном эпизоде этой зимы. О прелестном розыгрыше, который доставил нам обоим немало радости. История началась несколькими годами раньше; мы шли по берегу моря куда-то, беседуя и глазея на солнце, садящееся между мысами Гелен-джикской бухты. Солнце краснело и увеличивалось на глазах. Я стал вдохновенно рассказывать о закате в Фанах, когда солнпе, казалось. распухло вдвое. Мой друг как-то обалдело слушал меня, потом, сверкнув очками, спросил: «Ты в самом деле думаешь, что Солнце увеличивается в размерах на закате?» В ответ я стал излагать твердо усвоенное мной из школы объяснение про линзовый эффект атмосферы. По тому, какие веселые искорки побежали в глазах Вики, я понял, что попал в большой просак. В тот вечер он еще долго топтался на мне, не отказывая себе в удовольствии напоминать о том, сколь примитивно рассуждение, показывающее абсурдность этого утверждения, и о том, что моя ученая степень, видимо, все же предполагает знания школьной физики. «Самое смешное, — никак не мог успокоиться Вика, — это то, как просто получить ответ опытным путем: сфотографируй Солнце в зените и на закате и измерь диск линейкой! Нет, еще проще: вырежь в картонке кружок размером с Солнце на закате (на расстоянии вытянутой руки) и посмотри через него ( и темное стекло) на Солнце в зените. В том-то и фокус, что большинство людей предпочитает верить любым сказкам, вместо того, чтобы порассуждать, или поставить опыт, или, наконец, прочесть страничку учебника...» «Нет, не. любым, — отвечал я, — а строго определенным».

     Это была наша, вернее, Викина постоянная тема: склонность человеческого сознания к мифотворчеству и мифовосприятию. «Нормальный человек, — утверждал Вика, — не только не способен найти истину, но в сущности и не интересуется ею. Это не плохо и не хорошо — так устроена человеческая психика. Дело нормального человека — вера, любовь, ненависть, красота, страх. Лишь малая горстка чудаков, мутантов, клинически больных людей считает выяснение истины, объективность своим главным делом. Их множество не совпадает с множеством ученых — в лучшем случае пересекается с ним. Ими разработан нудный аппарат верификации, который и породил современную науку!»

     В заключение этого вечера и нашего разговора, Вика пообещал не рассказывать о моем позоре моей жене Дине, моему брату Карлу и другим.

     Должен честно сказать, что за время, прошедшее после нашего разговора, я так и не нашел случая порассуждать или поставить опыт, или заглянуть в учебник, чем, кажется, вполне доказал свою принадлежность к «нормальным» людям. Вместо этого я немедленно рассказал эту историю Дине, Карлу и многим другим (Витя замечал: «Мы совсем разные люди. Когда я встречаю интересное сообщение, я пытаюсь настроиться на глубокое восприятие его сути. Ты же начинаешь лихорадочно соображать, кого бы еще притащить, чтобы познакомить с ним»). Получился как бы социологический опрос, результаты которого меня утешили и заинтересовали. Оказалось, что абсолютное большинство опрошенных — в основном, представителей естественных наук, нередко с кандидатскими и докторскими степенями, — не знают ответа на рассматриваемый вопрос. Самым же удивительным оказалось то, что большинство — как и я! — рассказывало ту же историю про рефракцию. Кажется, именно тогда у меня зародилась мысль о том, что людей объединяет не только склонность к мифам, но склонность к одинаковым мифам. Каким-то замечательным образом общие элементы, из которых состоит наша культура, складываются б разных голова: в одинаковые мозаики-картинки, устойчивость которых мало зависиот их соответствия реальности.

     Я поделился своими открытиями с Викой, но он был неумолим нужно учиться думать, учить астрономию, развивать в себе способность к анализу, а не философствовать. Кроме того, он просто не поверил в «репрезентативность» моей выборки.

     Я уже говорил о том, что в эту зиму 86-87 гг. я особенно серьезно взялся за университетский курс астрономии и сразу же обнаружил, что кроме описанного, я являюсь носителем многих других астрономических предрассудков. Удивительно, но сходные ошибки делали и некоторые мои собеседники. Получалось, что начальная астрономия является кладезем мифотворчества. На этот раз идея понравилась Вике, и мы увлеченно принялись за подготовку розыгрыша, или, если хотите частного социологического исследования. Было подготовлено 8 карточек с простыми вопросами и инструкция, в которой сотрудникам САО объяснялось, что «Институт социологических исследований приступил к разработке методов определения интеллектуальных коэффициентов научных работников». Приводилась формула, по которой коэффициент подсчитывался в зависимости от скорости и лаконичности ответа объяснялось, что, поскольку ответы на вопросы почти очевидны, не следует глубоко задумываться, тем более отказываться от ответов.

     Инструкции была придана весьма наукообразная форма, заканчивалась она гарантией анонимности. Результаты интервью превзошли все ожидания. Каждый из опрошенных попался на один или несколько крючков вопросника. В той или иной степени «мифовирусом» оказались инфицированы все: доктора наук и лаборантки, инженеры и теоретики столичные гости и выходцы из окрестных деревень. Напомню: профессионалы-астрономы отвечали на школьные, нет — детские вопросы по астрономии. Трудно представить себе более наглядное подтверждение тезиса Шварцмана.

     Забавно, но самого Вику результаты исследования, — да и сам процесс — скорее напугали. Пока я, надувая щеки, ходил из лаборатории в лабораторию, проводя опроси трудящихся, Вика прятался дома Ему вдруг стала казаться постыдной идея проникновения в професси-ональные (верней сказать: антипрофсссиональные) тайны коллег. Результаты опроса были запечатаны в конверт, на котором стоял служебный адрес друга Вики, известного социолога М. Мацковского, ни сном ни духом, ясное дело, не ведавшего о наших проказах. К конверту была приложена записка: «В случае моей смерти направить конверт по адресу...».

     Не могу избавиться от мысли, что и в этом нарушил волю покойного.

     В апреле 87-го я приехал в САО, окончательно созревший для нового поворота в судьбе. Мои близкие были уведомлены о том, что ближайшие несколько лет, по крайней мере, я буду работать в САО.

     Вика встретил меня тепло, но по характерному повороту головы, печальному блеску глаз, я заподозрил неладное. «Что-нибудь не так?» «Нет, нет, все в порядке. До вчерашнего вечера я был полностью в форме. Потом поговорил с Л. и чуточку расстроился. Потом перечитал письма Т...» Это были плохие слова. С Л. — одним из сотрудников САО, неумным, обидчивым, весьма антисемитски настроенным человеком — Вику связывали неважные отношения. В обычном состоянии Шварцману хватало юмора принимать их как должное, но сейчас... Эти ужасные слова — «Чуточку расстроился» — неотвратимо свидетельствовали о том, что на душе у моего друга снова скребут кошки. Все вызывало чувство вины. Оно росло, захлестывало. Он ходил извиняться к Л. Писал покаянные письма Т. Пытался включить в этот круг и меня. Как-то ночью ему приснилось, что я обижен, не гляжу в его сторону. Я впадал в ярость.

     Все было неразрешимо этой весной. Все огорчало, все расстраивало. История с Зельдовичем и Сюняевым. Дела с космомикрофизикой. Направление развития обсерватории. Разговоры с Афанасьевым. Неэффективность «МАНИИ». Жизнь в ущелье. Ситуация в группе. Одиночество мамы. Моя бестолковость. Болела пятка. Болела спина. Ничего не клеилось.

     Иногда удавалось прорвать этот заслон. Несколько раз утром мы маршировали по горной дороге и пели во весь голос — Окуджаву, конечно. Вместе занимались йогой. Пытались молиться (Вика говорил: «Боря изгоняет из меня бесов»).

     Не могу забыть об одном из таких прорывов. Было несколько особенно тяжких дней. Вика почти на поднимался с кровати. Кис. Никак не удавалось его расшевелить. Вдруг он предложил сам: «Поедем в станицу!» И что-то волшебно переменилось. Мы засуетились — нужно было успеть к автобусу. Кидали какие-то вещи в сумки. Бежали вниз к мостику, к шоссе. Опоздали на автобус. Голоснули какому-то грузовичку, он остановился, мы полезли в кузов. Дул ледяной ветер. Мы сидели обнявшись под Витиным пальто. Он был чудесно настроен! Напевал...

     Положение усугублялось тем, что наряду с вымышленными (или раздутыми) проблемами были и очень конкретные. В самое короткое время необходимо было подготовить статью в сборник САО и два доклада на симпозиумы в Венгрии. Дело большой срочности, а сил не было. Невозможно даже сесть за работу. Мешало множество дел, из которых наиболее трудным было разобрать завал на письменном столе. Из вечера в вечер Витя с несчастным видом простаивал над этой грудой — книг, препринтов, рукописей, писем. Как будто пытался найти волшебное слово, которое достаточно произнести, и бумаги сами разлетятся по местам...