Петр Киле - Сокровища женщин Истории любви и творений

• Название: Сокровища женщин Истории любви и творений
• Автор: Петр Киле
• Жанр: История

Истории любви замечательных людей, знаменитых поэтов, художников и их творений, собранные в этом сборнике, как становится ясно, имеют одну основу, можно сказать, первопричину и источник, это женская красота во всех ее проявлениях, разумеется, что влечет, порождает любовь и вдохновение, порывы к творчеству и жизнетворчеству и что впервые здесь осознано как сокровища женщин.

Это как россыпь жемчужин или цветов на весеннем лугу, или жемчужин поэзии и искусства, что и составляет внешнюю и внутреннюю среду обитания человеческого сообщества в череде столетий и тысячелетий. Перед нами сокровенная, как бы утаенная история развития человека, с его влечением к любви и красоте, от классической древности и эпохи Возрождения до нашего времени, с прояснением впервые историй любви Шекспира и Лермонтова, не менее удивительных, чем у Данте и Петрарки.

---

– Да, это новый французский посол в России граф Сегюр. Он умен, он поэт.

Державин в том же тоне:

– Ну да. Вокруг Майны водятся только птицы одного рода. (Обращаясь к Львову.) Он влюблен?

– Насколько я могу судить, граф Сегюр влюбился в портрет девицы Дьяковой кисти Левицкого и тут же начертал на обратной стороне холста стихотворение, разумеется, на французском, а по-русски оно звучит примерно так…

Марья Алекссеевна смеется:

– Оставь, оставь. Галантные стихи – это еще не поэзия.

Державин настаивает:

– Примерно как?

Львов

Как нежна ее улыбка, как прелестны ее уста,
Ничто не сравнится с изяществом ее вида.
Так говорят, но в ней любят больше всего –
Сердце, в сто крат более прекрасное, чем
синева ее глаз.

Марья Алекссевна, краснея:

– Что я говорила? Все дело в прелести живописи Левицкого, а выгляжу я на портрете все-таки некрасивой и смешной. А в глубине глаз горе.

Львов подходит к супруге, и они как бы уединяются на виду у всех.

Марья Алексеевна:

– Беспечно петь любовь и вдруг самой влюбиться с первого же взгляда, Боже!

– Как! С первого же взгляда ты влюбилась?

– Пленительный и нежный, умный взор. Одетый без затей и без кудрей, искусно завитых, всегда-то с книгой, без рода и без связей среди знати, с достоинством природным и весь светел, – ах, кто такой? Откуда он приехал? Хотелось подойти мне и спросить.

– А я уж взором отвечал упорным, лицо румяное вгоняя в краску, пылающую, как огонь в крови.

– Смеялась я, но глаз не отводила, – куда? Он был теперь со мною всюду. Он бросит взгляд, а я вся в краске снова.

– Ладонями пыталась пламя сбить, унять волнение в груди дыханьем веселым, как от искрометной пляски.

– Но как унять ликующее сердце? Лишь пением. Вот я распелась было, все выше, выше уносясь за счастьем.

– В гостиных, где носился голос дивный, я не бывал, иль слушал со двора среди простого люда, как шарманку, смиряя гордость звуками небес.

– Но я ведь пела только для тебя, с признанием в любви, о чем не смела помыслить; ты ж уехал за границу, весь увлеченный горнорудным делом.

– Призвание решает наши судьбы. Уехав, я приблизился к тебе. С отказом мне в твоей руке – все больше. Я помню взор, наполненный слезами, живительной негой высших сфер, с признанием в любви, когда отказ, как громом, поразил меня.

– О, Боже! Как угадал? Влюбленной быть – игра, так я играла весело на сцене, но в миг, как громом поразило Львова, я поняла: я женщина, что любит во всей вселенной одного его, как ангела, поверженного в прах.

– Ужели я предстал, как Люцифер?

– Да кто меня увез бы тайно в церковь и, обвенчавшись, возвратил домой – до первой ночи – в череде ночей, как в сказках, не имеющих значенья, когда пред нами вечная весна?

Львов

Красотою привлекают
Ветреность одни цветы.
На оных изображают
Страшной связи красоты.

Марья Алексеевна (поет)

Их любовь живет весною,
С ветром улетит она.
А для нас, мой друг, с тобою
Будет целый век весна.

Катерина Яковлевна радостно:

– Ах, вот как у вас было! А венчались вы дважды?

Марья Алексеевна качает головой:

– Нет. Настаивая на самой скромной свадьбе, летом, в Ревеле, мы уже в церкви, где собралась лишь наша семья с домочадцами, признались в том, что мы уже три года, как повенчаны, что, правда, скорее похоже на помолвку. И тут случилось чудо. То, что вызвало бы гнев у отца, растрогало его до слез, и он повинился перед нами, и с приданым для меня решил не скупиться. И тут зазвучала музыка, и стало ясно, наша свадьба свершилась!

Державин, поднимая руки:

– Все хорошо, что хорошо кончается. А теперь прошу к прощальному обеду. Тостам не будет конца!

Распахиваются двери в столовую с празднично убранным столом и проносится звук флейты.

Орест Кипренский. Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке.

Орест Кипренский первым из русских художников получил известность в Европе, может быть, потому что приехал в Италию для усовершенствования не сразу после окончания Академии художеств, а уже сформировавшимся художником, столь удивительным, в особенностях которого историки искусства до сих пор не разобрались, принимая его за романтика.

Но европейская известность Кипренского, с предложением написать автопортрет для знаменитой галереи Уффици, странным образом сопровождалась забвением в России, пренебрежением властей, поскольку художник, импульсивный, неровный в жизни и в творчестве, сам подавал тому повод. По характеру и эпохе Кипренский действительно был романтиком, что усугублялось и его происхождением.

Отец его был крепостным у помещика А. С. Дьяконова, служил у него управляющим и женился на крепостной девушке Анне Гавриловой, у которой родился «незаконнорожденный младенец Орест», как записано в метрической книге Копорской церкви, 13 марта 1782 года на мызе Нежинской Ораниенбаумского уезда Петербургской губернии.

Вероятно, отцом младенца был помещик, который выдал Анну Гаврилову замуж за Адама Швальбе и отпустил их на волю. Видимо, Дьяконов, решив дать образование своему внебрачному сыну, определил его в Академию художеств, когда Оресту исполнилось шесть лет, как водилось в то время, при этом он был назван «законнорожденным» сыном Адама Швальбе, но получил не фамилию отца, а условную, весьма поэтическую – Кипрейского, взятую прямо с пустырей, где цветет кипрей.

Орест Кипрейский – романтично, но кажется фамилия выисканной, и юный художник нашел способ выправить слегка, либо вышло так где-то по чьей-то описке: Орест Кипренский – романтично? Нет, это уже классика. Это судьба.

В 1803 Кипренский окончил Академию художеств – без золотой медали, о которой, конечно же, мечтал ради чести и поездки в Италию. Он учился в классе исторической живописи, с призванием по всему именно портретиста, что вскоре прояснилось для художника, оставленного при Академии для усовершенствования, в вдохновенной работе над портретом отца, который предстает перед нами стариком, полным внутренней силы, сжимающим набалдашник трости, точно в гневе, – ничего от бывшего крепостного, ничего от управляющего, это скорее вельможа, личность крупная, волевая. Очевидно, таким запомнил Адама Швальбе Орест еще ребенком, образ отца в превосходной степени, что чрезвычайно важно для формирования души и характера с юных лет.

В 1805 году Кипренский получает большую золотую медаль за картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле», написанную по академическим правилам, но заграничная поездка откладывается из-за начавшихся наполеоновских войн в Европе, а затем и Отечественной войны 1812 года, – лишь в 1816 году он уезжает в Италию для усовершенствования в искусстве, уже определившись как художник, каким мы его знаем.

Орест Кипренский запечатлел в своих изумительных портретах лучших людей своей эпохи, словно угадывая их судьбы, будущих героев Отечественной войны 1812 года, декабристов, замечательные женские и детские образы.

«Портрет А. А. Челищева» (около 1808 года) – мальчик лет десяти, слегка сжав губы, открыто и серьезно глядит в даль, готовый вступить в жизнь безбоязненно и смело, пока в Пажеский корпус; в 1812 году он прапорщик, как кстати, он принимает участие в Отечественной войне и заграничных походах; по возвращении в Россию, связанный большой дружбой с Никитой Муравьевым, он вступает в Союз благоденствия, а затем и в Северное общество, но затем по каким-то причинам отходит от декабристского движения, возможно, от нетерпения пыл угас, что, впрочем, как будто предугадывает художник.

Оказавшись в Москве, Кипренский пишет «Портрет Е. В. Давыдова» (1809), гусара, героя войн с Наполеоном до Тильзита и после. Около ста лет считали, что это портрет знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова, пока не выяснилось, что на портрете изображен его двоюродный брат Евграф Владимирович Давыдов (1775-1823), полковник лейб-гвардии гусарского полка с 1807 года, участник сражения под Аустерлицем (1805), на котором русские войска вместе с союзниками испытали горечь сокрушительного поражения, – несмотря на блеск гусара, в глазах грусть или скорее обида, – художник словно предугадал судьбу героя: раненный несколько раз в 1812 году, в «битве народов» под Лейпцигом в 1813 году он лишился левой ноги и правой руки.

В 1816 году Кипренский наконец уезжает в Италию. Он взял с собой портрет отца. «Портрет А. Швальбе» в Неаполе итальянские профессора «почли шедевром Рубенса, – писал художник, – иные думали Вандика, а некто Альбертини в Рембранты пожаловал». Можно бы это принять за похвальбу Ореста, если бы не известность, какую первым из русских художников приобрел Кипренский в Италии.