Тадеуш Голуй - Дерево даёт плоды

• Название: Дерево даёт плоды
• Автор: Тадеуш Голуй
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

---

— Господи, они стреляют, мы стреляем, в нас стреляют, — сетовала Ганка. — Слишком много льется крови. У родителей мне нарассказывали всякой всячины.

— Что поделаешь — резолюция. Теперь начнется всерьез: око за око, зуб за зуб. Думаешь, мы будем сидеть сложа руки и ждать, пока нас не перестреляют, как уток?

Когда ее увезли в клинику, мы уже заканчивали составление оперативного плана кампании, в реализации которого должен был принять участие весь партийный актив, все звенья воеводской организации, политические деятели и работники органов безопасности, служители муз и солдаты, поэтому я радовался, что никто мне не мешает, не треплет нервы.

Родился сын, неуклюжее существо, ведь не человек еще, худой и сморщенный, светловолосый, как мать. Я принес ей букет астр, присел на минутку возле кровати, а когда она закрыла глаза, мне вдруг показалось, что это лицо покойницы, и не удалось преодолеть леденящего страха, смутного предчувствия, что здесь, в клинике, в этой палате, стрясется какая‑то беда. Тереза и Шатан. Дына. Я нащупал пистолет в ваднем кармане и, очевидно, побледнел, поскольку врачиха вывела меня в коридор и, поставив у открытого окна, велела глубоко дышать.

— Мне понятно состояние отца, но, пожалуйста, успокойтесь. Все проходило нормально, ни матери, ни ребенку ничто не угрожает.

Ничто не угрожает, ничто не угрожает. Дыне и его людям представляется великолепный случай отом-» стить, снова нанести удар. Ничто не угрожает? Но ведь инженер Фердинанд Сур дына и убийцы Шатана дей «ствительно существуют.

— Вам дать что‑нибудь подкрепляющее?

— Нет, спасибо, уже лучше.

Только теперь я присмотрелся и к нездоровому, бледному лицу, которое показалось мне словно бы знакомым.

— Моя сестра работает у вас в комитете, тоже врачом. Рассказывала о вас и вашей супруге. Поэтому мне понятно ваше волнение. После стольких невзгод — ребенок. Все мы пережили ад, но вы с женой…

— Это не та, доктор. Ганка — моя вторая жена.

— Извините. Сейчас модно менять жен.

— Не знаю, в модах не разбираюсь. Я думаю о другом. Вы знаете, что произошло несколько месяцев назад в соседней больнице? Нападение, одного больного убили, другого похитили. Как у вас тут с безопасностью?

— Дорогой мой, у нас один… — Она не договорила. — Уж не думаете ли вы, что кто‑нибудь станет примешивать к политическим делам акт деторождения? Вздор. Но если вы все‑таки опасаетесь, следует обратиться в УБ или милицию, а не к нам.

— Когда я смогу забрать отсюда свою жену?

— Неужели вы думаете обо всем этом всерьез?

— Вполне серьезно.

Докторша посторонилась, давая пройти ксендзу, который спешил со святыми дарами к умирающей роженице. Затрещал колокольчик; пациентки и монашки, находившиеся в коридоре, опустились на колени, крестясь и склоняя головы.

Из дому я позвонил Корбацкому.

— Невозможно, — сказал он. — Как бы это выглядело? Ты мог устроить Ганку в госпиталь УБ или военный, но теперь неудобно просить, чтобы охраняли каждую рожающую коммунистку. Не могу, честное слово.

— А если что‑нибудь случится?

В трубке тишина, только свистящее дыхание и стук пишущей машинки.

— Почему ты так говоришь? Почему ты это скавал, Роман? Думаешь, что я недостаточно обременен ответственностью, хочешь, чтобы отвечал еще и за Ганку? Это нечестно.

— Извини, я понимаю тебя, но и ты меня пойми.

Больше я не настаивал, ибо у меня возникла идея.

Я позвонил на завод, вызвал к телефону Блондина и Юрека Загайского — молодых участников поездки, попросил их освободиться и тотчас же приехать. Когда они прибыли, я изложил им суть дела.

— И как это в органах сами не додумались? — подивился Загайский. — Отличная приманка, засаду устроим запросто, наверняка попадутся.

— Постережем, и люди пойдут на такое дельце добровольно, ребята у нас хорошие, — подтвердил Блондин. — Оружие раздобудем, а план отменный, черт побери, ну и голова…

— Только надо как‑то раззвонить, что там жена Лютака.

— Оставь, к чему раззванивать. У них ловкая разведка, впрочем, суть ведь не в том, чтобы они заявились, а наоборот. Думаешь, товарищ Лютак станет собственную жену как приманку использовать?

Они препирались, поглядывая на меня, и ждали ответа, я не представлял, как повести дело, чтобы не охладить их пыл. Естественно, прежде всего хотелось обезопасить Ганку от возможной попытки нападения и похищения, однако где‑то подспудно таилось крамольное желание, чтобы такая попытка действительно была предпринята и чтобы мы одержали победу.

— Если бы нам тогда поручили охранять Шатана, беды бы не стряслось, — проговорил Блондин. — Такой позор!

— Не будем терять времени, обстановку доложим по телефону.

Потом рапортовали, что все идет как по маслу, клиника оцеплена, швейцар «обработан» (ребята выдали себя за сотрудников УБ), наши люди стерегут входы. Вечером я наведался туда, чтобы узнать о состоянии Ганки и сына, и смог убедиться: двое сидели у окна в пивной напротив, двое — в вестибюле, один прогуливался перед воротами. На улице стоял заводской грузовик с брезентовым верхом.

В ту ночь я спал на тахте одетый, с телефоном в головах, но все‑таки спал. Под утро меня разбудил звонок, я вскочил, прижал к щеке телефонную трубку.

— Говорит Посьвята. Слышите меня? Что вы вытворяете? Мне доложили, не отпирайтесь, ничего не выйдет. Любительский спектакль устраиваете, что ли?

— Дело куда серьезнее, чем вы думаете.

— Почему серьезнее? Есть какие‑либо данные, что жене что‑то угрожает или косвенно вам? Получили какой‑нибудь новый приговор? Там уже вся клиника еопит, что она занята УБ, послушайте, бабы в истерике, могут быть осложнения.

— Какие? При родах?

— Ничего себе юморок. Я этих ваших караульщиков посажу. Кто им разрешил? Получат и за оружие и за все. Ну, допустим, не посажу, но дайте отбой. Скандал! Если так пойдет дальше, то весь коллектив завода нагрянет в клинику, поскольку уже начались разговоры, что «фашисты хотят ликвидировать жену и ребенка товарища Лютака». Пресвятая дева, товарищ Лютак, что вы натворили?!

— Это не телефонный разговор, товарищ майор.

— Почему? Если кто‑нибудь и подслушивает, так только наши люди. Послушайте, заберите домой жену и мальца и прекратите этот фарс, а если боитесь, переведите их в наш госпиталь. Согласны?

— Зачем? И так хорошо.

— Понимаю, вы не доверяете после трагического, признаю, случая с Шатаном и похищения Дыны. Минутку… следовательно, вы считаете, что Дына решится на… значит, поэтому? Черт бы вас побрал, у него же была масса иных возможностей отомстить, а именно сейчас он рискует вызвать всеобщее возмущение. Хотя, черт возьми, это идея. Возмущение, говорите? Возмущение…

Нет, я ничего не «говорил», терпеливо слушал нервный голос майора, отнюдь не удивляясь, что он приходит к тем же выводам, что и Юрек Загайский из ЗМП.

— Все‑таки снимите охрану, так нельзя, — сказал Посьвята примирительно. — А я обещаю, что жену и ребенка пальцем не тронут.

— Хорошо, — согласился я. — Сниму.

Я позвонил в приемную и сказал дежурившим там людям, что их миссия окончена.

— Сердечно благодарю всех — всех, — говорил я. — Передайте коллективу завода, что я этого вовек не забуду.

В тот же день в комитет приехал сам Посьвята и, запершись со мной в кабинете, долго рассуждал о необходимости мобилизовать все силы против подполья. Я сперва не разобрался, к чему он клонит, но вскоре понял его намерения. «Экспресс» на следующий день поместил набранную жирным шрифтом заметку об аресте органами общественной безопасности двух лиц, у которых был обнаружен подробный план родильного дома, а также смертный приговор Анне Лютаковой и жене известного профессора университета, рожавшей в той же самой клинике. Снова выволокли на свет мое имя, причем рядом с этой целиком выдуманной историей рассказывалось о подлинных потрясающих преступлениях террористов, жертвами которых пали, в частности, женщины и дети.

Я не протестовал, ведь я не принадлежал себе и мое имя не являлось моей частной собственностью. Но испытывал чувство неловкости, когда начали поступать резолюции с местных предприятий и учреждений, выражающие мне сочувствие, а бандитам — возмущение. Среди этих телеграмм и писем я нашел также письмо Дыны — огромное послание, отпечатанное на машинке, полное восклицательных знаков, подчеркиваний и цитат из стихотворений великих поэтов.

«Я не одобряю, — писал он, — намерения убить твою жену, чтобы таким образом сломить тебя и тебе подобных, посеять страх в вашем стане. Но это не было делом наших рук. Ведь мы не одиноки. Мы не прибегаем к подобным приемам борьбы, хотя, полагаю, что именно нам их припишут и, если потребуется, найдут доказательства, что это наша работа, и даже членские билеты оппозиционной партии, дабы при случае скомпрометировать ее в глазах общественного мнения. Я пишу это не ради оправдания и не для того, чтобы ты думал, будто бы я сжалился над тобой или пожалел твою жену. Это вы нам навязали жестокость, а мы только защищаемся. Вы сфальсифицировали референдум, сфальсифицируете и выборы, ибо не желаете до пустить, чтобы народ демократическим путем выразил свою волю. Но вы проиграете. Хотя бы это стоило новой войны, которая, впрочем, гораздо ближе, чем вы думаете, хотя бы стране снова пришлось истечь кровью, проиграете, ибо идете против воли народа, держитесь только на чужих штыках».