Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

• Название: В поисках апполона.
• Автор: Юрий Аракчеев
• Издательство: Мысль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

Юрий Сергеевич Аракчеев. В поисках апполона.

Вместе с автором читатель побывает в средней полосе России, на Кавказе, Тянь-Шане Памиро-Алае, в Алтайских горах и на Дальнем Востоке. Убедительно, на живых примерах писатель доказывает необходимость создания микрозаповедников, привлечения к этому благороднейшему делу самых широких масс населения нашей страны. Путешествуя в поисках редкой бабочки Аполлон, в поисках прекрасного, автор приглашает и читателя открыть для себя этот удивительный мир природы. Книга рассчитана на самые широкие круги читателей.

---

Дорога поднималась все дальше и наконец обогнула гору. Широкая панорама распахнулась передо мной. Виден стал далекий соседний кишлак — позже я узнал, что он называется Варе и что означает это якобы «воры», потому что в старые времена там укрывались разбойники, нападавшие на караваны, идущие по «шелковому пути»… Кызылсу извивалась теперь далеко внизу серебристой тесьмой в еще не рассеявшейся утренней дымке.

Склон изобиловал родниками, и растительность стала гораздо богаче. Арча и горный клен, барбарис, миндаль, жимолость, шиповник… Но особенно разнообразны заросли трав. Пиретрум, зизифора, воловик, синяк, оносма, горчак, скабиоза, тысячелистник белый и желтый, астрагалы, кузиния, коровяк, цикорий, ирисы, мальва алтея, люцерна… Глаза разбегались! И наконец, донник, милый русскому сердцу донник, весь усыпанный мельчайшими желтыми цветочками, высокий и ароматный. Аромат российских полей и лугов, аромат Родины!

Я прилег в траву и смотрел на удивительное это растение — донник и, как не раз бывало уже, думал о таинственном понятии, столь дорогом каждому человеку. Даже здесь, в краю, куда так стремился, среди экзотики, в ожидании и непонятно чем питающейся уверенности, что Аполлона здесь обязательно встречу, я испытал мучительный и прекрасный приступ ностальгии. Родина, Средняя Россия… И пасмурно там часто бывает, и нет такого растительного богатства, как здесь, и Аполлонов уже не осталось, а вот… Словно негромкая и медленная мелодия звучала, напоминающая что-то очень знакомое и родное, и вспоминались близкие, милые сердцу люди и что-то вечно неразрешимое, и вечная какая-то боль и тоска, а все же…

Но и другие растения были, конечно, прекрасны. Например, воловик — я не знаю, почему он так называется, но цветы его, синие звезды, такие бирюзово-синие, из пяти округлых лепестков с белой пушистой «подушечкой» в середине, что просто диву даешься: откуда берется этот яркий синий цвет? А коровяк — с мягкими мохнатыми листьями, похожими на коровьи уши, за что он и получил такое название, и с высоченными, полутора-двухметровыми соцветиями, состоящими из крупных зеленовато-желтых и тоже словно бы светящихся на солнце цветков? Или кузиния — близкая родственница нашего чертополоха, похожая на него, только более тщательно и изящно «сделанная»: каждый цветок — воплощение совершенства, с нежно-розовыми, остроконечными, многочисленными лепестками, аккуратно и строго расходящимися в стороны, словно лучи. Да, чего тут только не было!

Бабочек тоже было много, но все довольно обычные — меланаргии, сатиры, шашечницы, перламутровки, белянки. Хотя могут ли быть обычными бабочки? Что часто встречается, то и становится обычным, но будь редкой капустница, она была бы такой же необычной, как и Аполлон.

Иногда пролетала крупнейшая из перламутровок — пандора, которую раньше называли «царский плащ» то ли за верхнюю окраску крыльев, напоминающую леопардовую шкуру, то ли за испод: зеленый с серебряными разводами на задних и розовый с черными пятнами на передних крыльях. Встречались и наши родные крапивницы…

Желая сократить путь, я пошел по тропке, но она, оказалось, бежала в направлении Варе, пришлось возвращаться на дорогу по целине, через случайные посадки пшеницы — именно посадки, а не поле, потому что среди многочисленных сорняков только кое-где виднелись молодые колосья… Прошел гипсовые выходы — дорога была такая белая, что слепила больше, чем солнце, которое теперь, в полдень, было почти в зените.

И начался серпантин. Крутой, каменистый. Идти трудно, тем более что совсем не было ветра, а вокруг стеной стояли деревья. Шел третий час с тех пор, как я покинул кишлак. Все больше светящихся на солнце синих звездочек воловика — большие кусты были просто усыпаны ими. Целые склоны щедро цветущего зверобоя. Много арчи. Вылетела стая кекликов, с криками унеслась…

Что может быть милее для горожанина, вынужденного изо дня в день стучать подошвами по асфальту, дышать выхлопными газами, видеть застекленные кирпично-бетонные коробки домов, что может быть милее, чем все вот это?

А тишина? Может быть, самое удивительное, самое необычайное здесь — тишина. Ни машин, ни самолетов, ни людей. Только птицы, шмели и пчелы. Тихая музыка жизни.

На мокрых местах, где на дорогу стекала вода родничков, пьют пандоры, шашечницы, сатиры, иногда крапивницы, многоцветницы и желтушки. Останавливаться и охотиться за ними не стал. Наконец одолел серпантин и, как старую знакомую, увидел с радостью гору Оба-зим-зим.

«Парнас»! Вот подходящее название. Около нее бы и встретить Аполлонов…

И только подумал так, как тут же увидел светлую бабочку, летящую характерным полетом… Села невдалеке. Мнемозина! Первая «ласточка»… Что говорить о том, с каким замиранием сердца подкрадывался я к ней, как, сдерживая дыхание, приближал объектив фотоаппарата, с какой радостью увидел наконец ее изображение в видоискателе на матовом стекле, каким счастливым нажал на спуск затвора!

Это был не тот Аполлон, которого я хотел бы увидеть, но все же представитель рода Парнассиусов, Черный Аполлон. Но — странное дело! — радовался я сейчас не столько тому, что встретил и сфотографировал эту бабочку, сколько тому, что мой поход к перевалу оказался уже не напрасным. И будет чем оправдаться перед теми, кто остался в лагере и не пошел со мной!

Вокруг меня был прекрасный альпийский луг. Типчак, зверобой. эремурус Регеля, адонис — аккуратные, словно подстриженные кустики, усеянные бутонами, а кое-где и распустившимися крупными желтыми цветками. То тут то там, словно кочки, зеленели симпатичные «ежики» аканталимона. Много мелких кустиков мелкоцветного желтого шиповника… Нашел очиток и теперь оглядывался в ожидании. Не знаю почему, но меня не покидала уверенность…

Перевал уже виден — до него километра три. Дорога ровная, чуть на подъем, с увалами, как русское поле, только другая растительность, другой колорит. Оба-зим-зим — «Парнас» все ближе.

На очередной мокрой полосе меня ждал приятный сюрприз. Совершенно очаровательные, чисто-зеленые, с широкой черной каймой, довольно крупные желтушки Вискотта. Это редкая бабочка и очень красивая. Как ни торопился я к «Парнасу» в надежде и ожидании, а все же принялся фотографировать желтушек, и конечно же не жалею. Зеленые! Совершенно зеленые, а по самому краю крыльев за черной каймой — тонкая белая шелковистая оборочка — вот уж постаралась природа!

Над каменной россыпью, в восходящих потоках горячего воздуха, быстро летали какие-то незнакомки. Были они чуть больше меланаргий и потемнее. Но никак не садились. Пришлось воспользоваться сачком, который я взял у Жоры на всякий случай, но и поймать бабочку было не так-то легко. Наконец поймал.

Сердце билось, когда я осторожно нащупывал брюшко бабочки в марлевых складках. Только не помять, не испортить… Кто же это? Неужели меланаргия?

Много темного на светлых передних крыльях, а на задних — по два светло-красных пятна. О, чудо: Дельфиус! Можно сказать, ближайший родственник, разновидность Аполлона. Здешний Аполлон.

15.

Ну что ж, вот так и отыскал я — еще раз! — своего Аполлона. Этот был не столь эффектен, как Аполлониус на Западном Тянь-Шане: маленький, не такой яркий, но это был все же Аполлон, Дельфиус. У специалистов и коллекционеров он ценится даже больше, чем Аполлониус, опять же, видимо, по причине редкости.

Даже по образу жизни маленькие Дельфиусы отличались от Аполлониусов — они быстро летали над разогретой солнцем каменной россыпью, только изредка садились на камни, на землю, на цветки кузинии, а кормовым растением их был, очевидно, не очиток.

Здесь был совсем иной колорит, чем на Склоне Максимова или в «Эльдорадо», — выше над уровнем моря, более суровые места, скуднее растительность. Они, эти Аполлоны, были другие.

И опять небольшие бабочки словно бы сконцентрировали в себе суть этих мест, они были искры, сгустки, крупицы духа этих гор, этих суровых камней и растительности, которая вопреки резким перепадам температуры, жестоким ветрам, палящим лучам солнца, зимним морозам все же процветала здесь. Они были песней здешней природы, живыми выразителями ее красоты.

Каждый выбирает себе Синюю птицу — я выбрал вот эту. А то, что не было никакой практической пользы от моей находки, никакой материальной ценности не принесла и не принесет она мне, — так ведь это и хорошо. Особенно важным казался тот факт, что интересовало меня не лишенное жизни тельце Дельфиуса, которое нужно будет потом наколоть и засушить, а фотография, изображение в цвете и в естественной обстановке, то есть квинтэссенция красоты, пыльца цветка без уничтожения самого цветка.

И может быть, потому как раз и не испытал я даже намека на разочарование, что мне не нужно было теперь уничтожать красоту.

А если уничтожения нет, если нет присвоения, а только приобщение к красоте, то и разочарования, и лжи нет. А есть только радость. Чистая радость.