Вэнс Палмер - 40 австралийских новелл

• Название: 40 австралийских новелл
• Автор: Вэнс Палмер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1957

---

Мы помолчали с минуту. Потом Энди сказал:

— А знаешь, какие были последние слова старика? Он пришел в себя на минутку. Я говорю ему: «Вид неплохой для такого старого хрыча, как ты». А он сжал мою руку как тисками и отвечает: «Зато у меня не такой длинный подбородок, как у Джека Элберта…»

В глазах Энди стояли слезы. Признаться, и мои глаза были на мокром месте: у меня тоже был когда‑то приятель, он умер много лет назад. Я знал, что Энди больше не найдет такого друга, как покойный Сэнди.

— Я уезжаю на север, — заговорил снова Энди. — Условился с профсоюзом и получил разрешение от партии. Здесь мне больше невозможно оставаться.

Мы расстались. Временами мне чудится, что я слышу их голоса в соседнем загоне. Один, говорит: «Неплохо идет дело сегодня у такого старого хрыча, как ты!» Другой отвечает: «Зато у меня подбородок не такой, как у Джека Элберта…»

Между рабочими часто завязывается тесная дружба, и эта дружба перерастает в великое товарищество всех рабочих. Я думаю, что новое общество будет настоящим содружеством всех людей.

ДЖОН МОРРИСОН

НОЧНОЙ ЧЕЛОВЕК (Перевод И. Архангельской)

Конечно, я слышал его и раньше, до того, как все это произошло. В детстве запоминаешь уйму всяких мелочей, над которыми и не задумываешься по — настоящему, пока не случится что‑нибудь, что заставит обратить на них внимание. Из таких вот маленьких открытий и состоит детство — это великое путешествие в жизнь. Одно открытие причиняет вам боль, другое — нет. Все зависит от того, чего вы ждали, от того, рушилось ли ваше представление о чем‑то или оказалось самой жизнью. Я вспоминаю два из моих ранних открытий — что Санта — Клаус был ненастоящий, а Ночной Человек — настоящий. Первое огорчило меня; второе заставило забыть об огорчении и вдохнуло в меня веру, которая жива и по сей день.

Я был тогда совсем маленький, не помню даже, сколько мне было лет. Я только что оправился от болезни, и после недель, проведенных в большой спальне под надзором матери, меня снова перенесли в мою маленькую детскую. В ней было окно, в которое я видел всю нашу большую веранду. Настоящую австралийскую веранду — когда идешь по ней, половицы ужасно скрипят. Доски веранды потемнели, столбы облезли. Спереди веранду закрывала буйно вьющаяся зелень, но веранда выходила на восток и с утра хорошо прогревалась солнцем. Она всегда была устлана опавшими лепестками жасмина, бугенвилеи, роз, глицинии, — не успевал опуститься один лепесток, как вслед за ним уже летел другой. Моя кровать стояла у самого окна. Я лежал и смотрел, как скользили по солнечным бликам коричневые ящерицы. Шорох от их беготни спугивал черных майн[18], клевавших спелые винные ягоды с ветки, которая свешивалась над ступеньками веранды.

У нас был старый ирландский сеттер, он тоже развлекал меня. Он мчался сломя голову, как только отец спускал его утром, и совал на подоконник большой влажный нос, чтобы удостовериться, что я на своем месте. Потом до вечера он лежал возле окна и, заслышав малейший шорох с моей кровати, колотил хвостом по высохшим доскам веранды.

Хорошие это были дни. Но настоящую жизнь вдохнул в них Ночной Человек. Я так выспался за время болезни, что стал очень легко просыпаться. Правда, лишь на мгновение, как пробуждается ребенок: повернется, пробормочет что‑то и снова погрузится в сон. Через день или два я заметил, что, проснувшись утром, я всегда думаю об одном и том же: что это звякает ночью? Днем я не раз вспоминал это звяканье, вспоминал и вечером, когда меня укладывали спать. Взрослых я ни о чем не спрашивал, потому что я вовсе не боялся — просто мне было любопытно. Очевидно, я уже смутно понимал, кто звякает по ночам. Одно то, что я думал об этих звуках, когда ложился спать, значило, что подсознательно я ждал их.

Я почти совсем выздоровел тогда, а здорового ребенка мимолетный звук может разбудить лишь на секунду. Но на следующее утро я уже знал, в чем дело. Я понял все в ту минуту, когда выглянул в окно и увидел голубой эмалированный бидон на верхней ступеньке веранды. С этой минуты тайна перестала быть ночными звуками, а стала Ночным Человеком. Более того, она уже не была тайной, она стала приключением.

Я опять ни о чем не спросил родителей. Только что я потерял одну из чудесных иллюзий: я перестал верить в то, что взрослые всегда говорят правду. Кончилась сказка о Санта — Клаусе. Случилось это во время депрессии, когда товары залеживались и в каждой лавчонке хозяин нанимал себе в помощь Санта — Клауса. В те дни, когда многие дети не могли купить и грошовой игрушки, всюду появились эти волшебники, раздававшие игрушки. Даже мои детские глаза заметили, как неестественно выглядят исхудалые лица над пушистыми ватными бородами и как обтрепаны брюки, болтающиеся из‑под грубых красных балахонов.

Ночного Человека я решил разгадать сам. Я, конечно, давно уже знал, что молоко не льется с неба, а каким‑то странным образом связано с «молочником». Но «молочник» было для меня всего лишь словом; я еще не дошел до того, чтобы связать его с образом человека, еще даже не задумывался, какой он. А ведь звуки сами по себе не рождаются, и молоко само не льется в бидон, и теперь я очень хорошо знал, почему я просыпаюсь среди ночи. Я твердо решил сам открыть, что это такое — «молочник».

Вначале я решил не засыпать с вечера, но это мне никак не удавалось. Тогда я попытался проснуться в тот момент, когда «он» приходил. Это мне удалось лучше. Когда при первом звуке сдвинутого бидона я вскочил на кровати, была глубокая ночь. Окно было открыто, но крыльцо находилось посередине веранды, на расстоянии примерно пяти ярдов, и я не мог ничего разглядеть. Зато я слышал малейшее «его» движение. Вот «он» снял с бидона крышку, положил ее рядом на ступеньку, зачерпнул семь раз из большого ведра, налил семь раз в бидон, накрыл его крышкой, повесил ковш, закрыл крышку ведра и ушел. Я услышал его шаги, быстро удаляющиеся по садовой дорожке, приглушенный стук калитки, потом тронулась с места лошадь и тележка покатилась по дороге.

В первую ночь все было еще несколько запутано. Но за три ночи я хорошо изучил заведенный порядок. Это уже был не таинственный «он»; это был человек. А с ним была лошадь и еще была тележка. Иногда он разговаривал с лошадью. Я узнал ее имя — Лыска. Я решил, что это хорошее имя, смешное и ласковое. Такое же, например, как собачье Тузик. Я долго лежал после его отъезда и старался представить, как выглядит он и какая Лыска. Мне нравилось слушать плеск молока, льющегося в бидон, считать, сколько раз он зачерпнет — лишь спустя несколько лет я разгадал загадку последнего короткого всплеска молока. Я сосчитал его шаги до калитки и старался отгадать, у какого следующего дома на нашей улице он остановится. Я заметил, что он всегда приходит перед рассветом; часто уже пробивались первые лучи солнца, когда я засыпал снова. Однажды, когда он пришел немного позднее обычного, я очень обрадовался: я увидел его, во всяком случае, хоть что‑то увидел. К несчастью для меня, бидон всегда ставили к столбу у верхней ступеньки, так что ему не надо было подниматься: он доставал бидон, стоя на нижней ступеньке. Еще только начинало светать, но я увидел его руки, когда он ставил бидон на место и закрывал крышку. Не могу сказать, большие были руки или маленькие, белые или коричневые, но это были настоящие руки. Они удостоверили, что он живой человек, а это было главное. Я на'

чал молить, чтобы рассвет хоть один раз запоздал — тогда я увидел бы еще что‑нибудь.

Мне и в голову не приходило, что Ночной Человек появляется не всегда в одно и то же время. Все связанное с ним так прочно установилось — как же я мог заподозрить, что у него неточные часы? Звуки, которые я слышал, когда он приходил, были всегда одинаковы и чередовались в одной и той же последовательности. И тот странный короткий седьмой всплеск молока, и число шагов до калитки — всегда все было одинаково. Даже в ту ночь, когда шел дождь.

Я страшно беспокоился в ту ночь, хотя и понимал, что ему мог помешать дождь. Днем тоже шел дождь, и многое изменилось в этот день. Я ясно понял, что дождь нарушал обычный порядок. Но Ночной Человек пришел, и от восторга и веры в него я чуть было не заговорил с ним. Он стал героем. Только он один прочно установился в изменчивом мире. Он был гораздо лучше Санта — Клауса и всяких других волшебников, о которых мне всегда рассказывали. Он никогда не подводил. Все остальное исчезало и кончалось или менялось, но Ночной Человек был вечен.

Он стал главным героем в моей детской жизни. Половину дня я думал о нем и, мечтая о нем, укладывался спать. О нем и о Лыске. Мне ясно представлялся большой, с добрым лицом человек, он сидел на чудесной, ярко разрисованной тележке, а впереди вышагивала смешная лысая лошадь. Сначала я просыпался в ту минуту, когда он ступал на нижнюю ступеньку веранды, потом стал просыпаться, когда он шел по тропинке, потом — когда он открывал калитку. В конце концов каждую ночь я сидел на кровати, в волнении ожидая той минуты, когда протрусит по улице Лыска.