Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

• Название: Мстерский летописец
• Автор: Фаина Пиголицына
• Издательство: Верхне-волжское издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-7415-0233-4

Герой этой повести, крепостной крестьянин Иван Александрович Голышев (1838–1896), жил в слободе Мстёра Владимирской губернии — центре иконописи и офенства. Потомственный иконописец, он открыл в глухой Мстёре первую сельскую литографию и стал издавать народные картинки (лубок), помогал Н. А. Некрасову распространять через коробейников его знаменитые «красные книжки» для народа. Собрал огромный материал по старинному русскому быту, тщательно его описал, издал одиннадцать альбомов, более тридцати книг и брошюр и опубликовал около 600 статей в газетах, в том числе во «Владимирских губернских ведомостях».

Книга иллюстрирована литографиями И. А. Голышева, звучит в ней и живое голышевское слово: автором использованы его «Воспоминания», статьи, письма.

---

Татьяна Иванована ворчала, что стеклом завалили весь дом, шагу не шагнуть, чтобы чего-нибудь не разбить.

Александр Кузьмич закрывался в своей мастерской и запрещал кому бы то ни было заглядывать в нее.

Раз, когда Ванятка проходил мимо, дверь в мастерскую оказалась открытой, и он увидел расставленные вдоль стен подсыхающие образа.

Заинтересованный, он перешагнул порог, тихо вошел в мастерскую и замер за спиной отца, глядя, как рождаются под его кистью лики, одежды, церковные маковки. — Что? Занятно? — усмехнулся Александр Кузьмич, заметив сына.

Ваня думал, что отец накажет его за нарушение запрета, а тот даже не прогнал, а усадил сына рядом.

Ваня смотрел, как отец кладет на загрунтованную доску лист бумаги с ликом, изображенным множеством проколотых иголкой дырочек.

Потом отец притянул поближе робеющего сына, дал ему в руки мешочек с толченым углем и велел гладить рисунок мешочком, потряхивая его.

Ваня не понимал, зачем это нужно, но догадывался, что от того, как он выполнит поручение отца, будет зависеть дальнейшее к нему отцово доверие. Высунув от усердия язык, он изо всех сил тряс мешочком.

— Ну, довольно, довольно, — остановил его отец. — Язык-от спрячь, а то вороны склюют.

Ваня испуганно убрал язык, отдал отцу мешочек с углем и, взглянув на свои почерневшие руки, вытер их об штаны, за что немедленно получил от отца подзатыльник.

— Вымыть сперва надо руки-то, а потом о штаны отирать, вот мать теперь тебе даст…

От подзатыльника Ваня едва устоял на ногах, надул губы, но не заплакал. Пытливость была сильнее обиды и боли. Мальчику не терпелось узнать, зачем он тряс этим мешочком.

Отец снял с доски приколотый лист, и Ваня увидел на светлой доске четкий черный контур божьего лика.

Потом отец взял иглу, вставленную в деревянную ручку, и провел ею с нажимом» по всем линиям рисунка, образовав канавку.

— Подрастешь, будешь делать, как я, а пока… Александр Кузьмич положил сыну на колени иконную доску, а на нее лист бумаги. Дал мальчугану карандаш и сказал:

— Рисуй.

С тех пор Ваня получил право приходить к отцу в мастерскую в любое время. А немного позже Александр Кузьмич принялся учить его рисовать карандашом, растирать краски и правильно держать кисть.

Как бы хорошо было сделать сына подмастерьем, да мал еще. Вспомнились умершие сыновья. Однако горевать было некогда.

Офени не хотели брать стеклянные образа, но охотно взяли привезенные Александром Кузьмичом из Москвы губную помаду, белила и курительные свечи.

«А что, если открыть косметическое заведение? — подумывал Александр Кузьмич. — Дело должно пойти, соперников во Мстёре по этой части нет. Разве только перекупщик Корнилов».

Опять отправился Голышев-старший в Москву, прошел там краткий курс обучения новому делу, договорился о сырье и вернулся домой с книгой-руководством «Как организовать косметическое~заведение».

Снова немало сбережений пошло на приобретение сырья, разной посуды, перегонных аппаратов и упаковки.

Александр Кузьмич усадил за работу и жену, и старших дочерей. Все что-то толкли, мешали, процеживали и перегоняли.

Ваню к химическому производству не допускали. Он был мальчиком на побегушках, но имел достаточно времени, чтобы вникать в технологию производства мыла, духов или помады. Дело было прелюбопытное. Мальчику хотелось самому смешивать вещества, взбалтывать и взбивать. Иногда это ему разрешали.

Косметическое заведение оказалось очень хлопотным, малодоходным, из-за того что сырье приходилось привозить из Москвы, и вскоре прекратило свое существование. Но любовь мальчика к химии останется на всю жизнь.

Ездя в Москву за сырьем для косметического заведения, Александр Кузьмич натолкнулся на новое дело — снимание портретов на металлические пластины — дагерротип. Новинка поразила его рвущееся ко всему необычному воображение. Александр Кузьмич принялся через друзей искать мастера, который бы обучил его фотографическому делу. Учитель нашелся, внушил престарелому ученику, что дело — нехитрое, постигнуть можно, только деньги за обучение надо заплатить вперед. Голышев отдал последние. Мастер сказал, что денег мало, но согласился поучить на те, что есть.

Александр Кузьмич посчитал, что и этой науки хватит. Вернувшись домой, он отдался новому занятию, стал разъезжать по ближайшим маленьким городам, куда еще не дошла фотография, снимать портреты. Но, видно, недостаточно все же обучил его московский мастер. Снимки получались плохими, клиенты были недовольны и требовали деньги обратно. Враги Голышева потешались, открыто смеялись ему в лицо, приклеили ярлык никудышного хозяина.

Для Вани весь этот калейдоскоп отцовских предприятий стал замечательной школой на дому. Александр Кузьмич постоянно приносил всякие «снаряды»: барометры, зрительную трубу, камеру-обскуру, волшебный фонарь.

Все это очень занимало мальчика, а Александр Кузьмич снова пришел в отчаянье. Сбережения истрачены, жена опять брюхатая, дочери взрослеют… Что делать? Идти в кабалу к какому-то богатому иконописцу-раскольнику? Это было выше его сил.

Дома опять стало мрачно и шумно. И чтобы не попасть под тяжелую руку вновь затосковавшего отца, избежать угроз матери и неприветливых лиц сестер, Ваня старался с утра улизнуть на улицу и приходил домой только обедать и ужинать.

Однако на улице было не легче. Сын раскольника Григория Петрова, Яшка, 'маленький, страшно злой, нападал на него, всегда неожиданно вылетая из калитки своего дома. Он, наверно, подглядывал в щель, потому что калитка всегда открывалась именно в тот момент, когда Ваня проходил мимо нее. Яшка ввинчивался своей круглой и твердой, как арбуз, головой, в его бок, сваливал Ваню с ног. Ваня вскрикивал от боли, но изо всех сил торопился скорее вскочить и пуститься наутек.

— Я еще тебе покажу, Никонианово отродье, — кричал ему вслед Яшка. «Никониановым отродьем» раскольники называли православных.

Первое время потом Ваня за версту обходил Яшкин дом, и Яшка совсем не попадался ему на глаза. Потом Ваня, потеряв бдительность, опять случайно оказывался возле калитки Петровых, и все повторялось.

С живущим через несколько домов от Голышевых Сашкой Кирилловым, его родители были единоверцами, они даже часто играли, но только до первой ссоры. Стоило Сашке проиграть в лапту или на что-то рассердиться, как он свирепел, набычивался, и Ваня боялся, что он, как Яшка, тоже врежется ему в бок. Но Сашка только шипел сквозь зубы скверные слова и сверлил Ваню злым взглядом. И Ваня, напуганный, убегал домой.

Ваня тоже впадал в отчаянье. Взрослым не до него. Дома и на улице — одни огорчения. Опасаясь подзатыльников и щелчков, он бродил по избе с втянутой в плечи головой. Бездельничать было скучно, а попытка приняться за какое-то дело самостоятельно неизменно вызывала недовольство старших.

«„Пропадешь!" — носилось надо всеми мне близкими. Пропадешь, если посмеешь чего-нибудь захотеть сам, если сам что-нибудь позволишь себе… „Пропадешь", — кричали небо и земля, воздух и вода, люди и звери… И все ежилось и бежало от беды — в первую попавшуюся нору», — такими словами потом в «Воспоминаниях» выразит Иван Александрович Голышев атмосферу той поры своего детства.

Положение усугубляли болезни, которые с рождения цеплялись к мальчику одна за другой. Какая бы хвороба ни заглядывала в слободу, она обязательно заходила в дом Голышевых и, обойдя стороной или слегка опалив пышущих здоровьем сестер, обязательно сваливалась на Ваню.

Атмосфера недоброжелательства и отчаянья в семье этому только способствовала.

1846 год выдался страшно тяжелым. Весь май дождь перемежался со снегом, дул сильный ветер. Реки Тара, Мстёра и Клязьма поширели, вышли из берегов, затопили пойму, огороды, поля превратили в болота. Хлеб весь вымок. Потом прошел сильный град и окончательно погубил будущий урожай озимых.

Когда дождь прекратился, крестьяне принялись засевать поля заново. Но небо, израсходовав, видно, весь свой запас воды, замерло и не посылало более на землю ни одного дождя.

Хлеба и огороды стали сохнуть, только луговые травы, вымахав в первую, влажную половину лета, теперь зрели и тешили надеждой на хороший покос.

А тут еще на поля и огороды обрушились полчища, червей. Крестьяне с утра до ночи гнули спины на своих полосах. Удаляли раненные червем стебельки, подпирали ослабленные, опахивая их, посыпали поля золой. Червь продолжал плодиться. Тучи птиц кружили над полями, лакомясь нежданной добычей, но червей не убывало. Казалось, что непогода принесла и людские болезни. Во Мстё-ру пришли корь и золотуха.

Александр Кузьмич в очередной раз уехал в Москву. Кто-то посоветовал ему заняться торговлей книгами и картинами. Офени охотно прихватывали, отправляясь в дальний путь с иконами, дешевые тонкие книжки и картинки. Они покупали их у московских издателей. Но не каждый-офеня имел средства ездить за товаром в Москву, поэтому некоторые московские издатели присылали своих приказчиков на ярмарки Холуя и Мстёры.