Курт Воннегут - Сейчас вылетит птичка!

• Название: Сейчас вылетит птичка!
• Автор: Курт Воннегут
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-072027-9, 978-5-271-34405-3

Мы думали, что знаем о творчестве Воннегута все? Мы ошибались.

Впервые на русском языке — собранное под одной обложкой полное собрание рассказов Воннегута, ранее издававшихся только в журналах и антологиях!

---

Открытие этих образчиков винтажного Воннегута продемонстрировало, что легкость всегда была отличительной особенностью его стиля, подтвердило долговечность его таланта, стало подарком для всех нас — друзей и читателей, которые наслаждаются блистательным «джиу-джитсу» Курта Воннегута и его искусством.

СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА!

ПИСЬМО КУРТА ВОННЕГУТА-МЛ. УОЛТЕРУ МИЛЛЕРУ, 1951[2] Перевод. Ю. Гольдберг, 2010

А/я 37

Алплаус, Нью-Йорк

11 февраля 1951

Дорогой Миллер.

Несколько разрозненных мыслей о том, что мне хотелось бы добавить к моему последнему письму. Речь пойдет о школе: школе живописи, школе поэзии, школе музыки, школе сочинительства. После войны я пару лет учился в магистратуре антропологического факультета Чикагского университета. Под впечатлением от яркого и невротического преподавателя по фамилии Слоткин я заинтересовался самим понятием школы (сейчас объясню, что я имею в виду) и решил писать диссертацию на эту тему. Я сочинил около сорока страниц о парижской школе кубизма, но затем преподаватели посоветовали мне выбрать тему, теснее связанную с антропологией. Мне достаточно твердо заявили (Слоткин промолчал), что нет ничего увлекательнее индейской Пляски духов 1894 г. Вскоре после этого у меня закончились деньги, я поступил на работу в «Дженерал электрик», и диссертация о Пляске духов (хоть и чертовски увлекательной) так и не продвинулась дальше предварительных выписок.

Однако замечание Слоткина о важности школы мне запомнилось и кажется теперь уместным по отношению к тебе, ко мне, Ноксу, Маккуэйду и всем остальным, чья литературная судьба нам небезразлична. Слоткин говорил: ни один человек, достигший величия в искусстве, не сделал это в одиночку: он был лучшим из тех, кто думал примерно так же. Это в высшей степени справедливо для кубистов, а Слоткин приводил убедительные доказательства применимости своего тезиса к Гёте, Торо, Хемингуэю и кому угодно.

Если это и не на 100 % справедливо, но все же интересно — и, возможно, полезно.

Школа, говорил Слоткин, дает человеку фантастический заряд мужества, который нужен, чтобы внести в культуру нечто новое. Она дает ему боевой дух, чувство солидарности, ресурсы многих мозгов и — возможно, самое главное — уверенную предвзятость. (Мое изложение сказанного Слоткином четыре года назад крайне субъективно — можно считать, что это мнение Воннегута, производное от Слоткина.) Что касается предвзятости: я убежден, что в искусстве ни черта не добьешься, если будешь проявлять мягкость и благоразумие, уважать все точки зрения, прощать все грехи.

Слоткин также говорил, что человек искусства волей-неволей принадлежит к какой-либо школе — хорошей или плохой. Я не знаю, к какой школе принадлежишь ты. Моя в данное время включает Литтаэура и Уилкинсона (моих агентов), а также Бергера — и больше никого. Поскольку никто другой меня не поддерживает, я пишу для них высококачественную глянцевую трескотню.

Уже пять недель я предоставлен сам себе. Переписал повесть, сочинил материал на подверстку и пару рассказов по пять тысяч слов. Вероятно, что-то удастся продать. Сегодня воскресенье, и уже начинают появляться вопросы: что я начну завтра? Кажется, я знаю ответ. А еще я знаю, что ответ неправильный. Я начну то, что удовлетворит «Литтаэур и Уилкинсон, инк.», «Бергера» и (дай-то Бог) «Мэтро-Голдвин-Майер».

Очевидная альтернатива — это, конечно, удовлетворить «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер». Для этого нужно сочинить нечто модное, в стиле такого-то или такого-то, и я мог бы это сделать. Я сказал, мог бы. Это почти равносильно присоединению к одной из множества школ, возникших десять, двадцать, тридцать лет назад. Кайф состоит, как правило, в том, чтобы сбыть правдоподобную подделку. И разумеется, если ты печатаешься в «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер», ты, черт побери, писатель, потому что все так говорят. Неважная конкуренция солидным чекам от глянцевых журналов. Не в силах устоять перед искушением, я выбираю деньги.

Итак, сказав все это, на каком свете я нахожусь? Если я не ошибаюсь, в Алплаусе, Нью-Йорк, с желанием где-нибудь найти вдохновение, уверенность, оригинальность и свежий взгляд. Как говорил Слоткин, все это коллективные продукты. Это вопрос поиска не мессии, а группы, которая его создаст — тяжелая работа, требующая много времени.

Если подобное где-то происходит (не в Париже, утверждает Теннесси Уильямс), я бы хотел к этому присоединиться. Готов отдать правую руку в обмен на вдохновение. Бог свидетель, писать есть о чем — и теперь явно больше, чем прежде. Однако на тебя надежды нет, на меня надежды нет, ни на кого надежды нет — так мне кажется.

Если Слоткин прав, смерть института дружбы, вероятно, означает смерть новых направлений в искусстве.

Это письмо — сентенциозная чушь, полная жалости к самому себе. Но именно такие письма характерны для писателей; и поскольку я уволился из «ДЭ», то если я не писатель, я никто.

Искренне твой,

Косноязычие, © 2004 Kurt Vonnegut/Origami Express, LLC

ненормальный.

Апрель, © 2004 Kurt Vonnegut/Origami Express, LLC

КОНФИДО[3] Перевод. М. Загот, 2010

Лето тихо скончалось, и осень, учтивая душеприказчица, собиралась убрать жизнь под надежный замок — пока за ней не явится весна. Эта печальная и сентиментальная аллегория за окном вполне устраивала Эллен Бауэрс, которая рано утром в кухне своего домика готовила завтрак мужу, Генри. Был обычный вторник. Генри принимал холодный душ по другую сторону тонкой стены — и отчаянно фыркал, приплясывал и похлопывал себя по голому телу.

Эллен была жизнерадостная миниатюрная блондинка чуть за тридцать, и даже простецкий халатик ее не портил. Она любила жизнь почти всегда, но сейчас в этой любви преобладало некое чувство, напоминающее заключительные тремоло церковного органа. Сегодня утром ей открылось, что ее муж (хороший человек, что уже само по себе здорово) скоро станет богатым и знаменитым.

Ничего подобного она не ждала, ни о чем таком не помышляла; ее вполне устраивала та малость, какой она владела, да еще невинные приключения духа, например, размышления об осени, которые вообще давались даром. Генри никак нельзя было назвать удачливым дельцом — на этот счет в семье царила полная ясность.

Он тоже не требовал от жизни многого и обладал даром лудить, чинить, что-то мастерить — всевозможные материалы и механизмы в его руках оживали, как по мановению волшебной палочки. Правда, все его чудеса были мелкого масштаба, а работал он лаборантом в компании «Акусти-джем», которая занималась производством слуховых аппаратов. Хозяева ценили Генри, но высоко оплачивать его труд не собирались. Приличных доходов Эллен с Генри и не ждали и успокаивали себя тем, что получать деньги за игру в бирюльки — это вообще большая честь и даже роскошь. На том и сошлись.

Да вот только сошлись ли, размышляла Эллен, глядя на жестяную коробочку и провод с наушником, лежавшие перед ней на столе. Устройство напоминало обычный слуховой аппарат, но являло собой современное чудо, под стать Ниагарскому водопаду или сфинксу. Генри тайком соорудил его во время обеденных перерывов и вчера вечером принес домой. Незадолго до отхода ко сну Эллен посетило вдохновение, и она нарекла коробочку «Конфидо» — в этом слове уютно совмещались конфиденциальный разговор и кличка любимой собаки.

— Что человеку на самом деле нужно — почти больше еды? — с напускной скромностью спросил Генри, первый раз показывая жене свое изобретение. Несмотря на крупный рост и грубоватую внешность, обычно он бывал робок, словно обитатель леса, но тут в нем что-то изменилось, появилась какая-то искра, голос стал зычным. — Как думаешь?

— Счастье, Генри?

— Ясное дело, счастье. А где ключ к счастью?

— Вера в Господа? Ясное будущее, Генри? Здоровье, мой дорогой?

— Какое желание ты видишь в глазах любого прохожего на улице, куда ни посмотри?

— Ну, говори сам, Генри, я сдаюсь, — беспомощно вымолвила Эллен.

— Человеку нужен собеседник! Который его понимает! Вот и все. — Генри поднял со стола Конфидо и махнул им у себя над головой. — Это он и есть.

И вот сейчас, на следующее утро, Эллен отвернулась от окна и робко вставила наушник от Конфидо в ухо. Плоскую металлическую коробочку она прицепила под блузку, проводок упрятала в волосах. В ухе что-то застрекотало, зажужжало — будто рядом расположился назойливый комар.

Она застенчиво прокашлялась, хотя ничего говорить вслух не собиралась, просто, взвесив мысли, подумала:

— Какой ты приятный сюрприз, Конфидо.

— Если и есть человек, который заслуживает перемен к лучшему, так это ты, Эллен, — прошептал Конфидо ей в ухо. Голос был металлический и даже пронзительный — так звучит голос ребенка, когда тот говорит через расческу, обернутую папиросной бумагой. — Тебе столько пришлось перенести, должно и на твоем пути встретиться что-то хорошее.