Перл Бак - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Перл Бак
• Издательство: Панорама
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-473-0

Взяты из сборника Перл Бак «Четырнадцать рассказов» (Нью-Йорк, 1961), в который вошли лучшие новеллы, публиковавшиеся в предшествующие десятилетия. На русский язык переводятся впервые.

---

И, тем не менее, он любил ее все больше. Любил потому, что не мог достучаться до нее. Она не отвергала его, никогда его не отталкивала. Она принимала участие во всех его затеях и никогда ни от чего не отказывалась. Если он брал ее за руку, она немного склонялась к нему — она не придерживалась старомодных правил. Но на этом все кончалось. Проделывая все это, она словно отвечала заученный урок. Для нее это тоже были технические приемы. Для них обоих это была одна только техника любви. Ему хотелось, чтобы она знала, что он любит ее, но у него не было других слов, чтобы сказать об этом, как только эти: «Я без ума от тебя, детка», — говорил он. «Да, я тоже без ума от тебя», — вежливо отвечала она, и у него холодело на сердце.

Дни уходили, дни короткого месяца, отведенного ему, а он все не мог прорваться сквозь эту стену из современных приемов. Как-то поздно вечером после танцев у дверей ее дома он наклонился к ней: «Поцелуй меня на прощание, Филис!»

«Конечно», — с готовностью откликнулась она и легко коснулась бестрепетными губами его щеки.

Все было напрасно. Они становились не ближе, а дальше. Слова и прикосновения только отталкивали их друг от друга. Он не знал, что делать, и от этого продолжал все то же.

И только в день накануне ее отъезда они неожиданно открылись друг для друга. Они опять танцевали в казино, вплотную, тесно обнявшись, как вдруг она остановилась, высвободилась из его рук и взглянула ему в лицо.

«Тебе это в самом деле нравится?» — спросила она. Он опешил. Ее голос изменился, стал мягче, глубже. Она говорила по-китайски, на их родном языке! Почему они никогда не разговаривали по-китайски? Была какая-то пустая отговорка… разные диалекты… Она была родом не из Шанхая — ее семья приехала с севера. Говорить по-английски было модно, и они делали вид, что и легче. Ерунда. Он прекрасно понимал ее китайский. Он внимательно смотрел на нее. Безвкусный танцевальный зал исчез. «Нет, мне это совсем не нравится, — ответил он. — Я не могу описать тебе, насколько мне это не нравится».

«Тогда давай уйдем отсюда», — просто сказала она.

Она была совсем не похожа на ту себя, которую он знал. В машине она держалась с такой сдержанностью и достоинством, что ему и в голову не пришло взять ее за руку. Но именно так, не касаясь ее руки, он чувствовал себя ближе к ней. У двери ее дома он остановился в нерешительности. Но она сказала: «Может быть, ты зайдешь? Думаю, нам надо поговорить».

«Мне очень многое надо сказать», — ответил он.

Казалось, что они не разговаривали друг с другом никогда. Все эти глупые иностранные слова, которыми они обменивались, не выражали ничего. Теперь слова скапливались на языке, просясь наружу, их собственные слова. Все еще только предстояло сказать. Она села на крытый шелком диван, он на стул рядом. Она посмотрела на него, потом обвела взглядом комнату. «Мне здесь ничего не нравится, — сказала она, делая жест рукой. — Ты совсем не знаешь меня. Ты даже не знаешь, как меня на самом деле зовут. Я совсем не такая, какой ты меня видел. Теперь, когда я уезжаю, я хочу, чтобы ты знал, что я очень старомодна. Весь этот месяц с тобой я делала вещи, которые ненавижу. Лучше тебе знать об этом. Я не люблю танцевать. Мне не нравятся иностранные конфеты. Я не люблю целоваться. Мне становится просто плохо, когда я должна поцеловать кого-нибудь или когда я чувствую чьи-то губы на своем лице или руке даже твои мне неприятны».

«Подожди, — перебил он. — Теперь я понимаю, я все время чувствовал это. Я понимаю, почему между нами никогда не возникало близости. Но зачем тогда ты ходила со мной на танцы, зачем позволяла целовать себя? Если бы ты сказала, что тебе это неприятно, я бы не вел себя так».

Она опустила голову и смотрела на свои стиснутые руки, лежавшие на коленях. Потом робко ответила: «Я думала, что тебе нравятся все эти иностранные штучки, а мне хотелось нравиться тебе. Я думала, что если откажусь, то ты… можешь больше не прийти». Последние слова она произнесла совсем тихим голосом.

«Как же тебя зовут?» — требовательно спросил он.

«Мин Син — Сияющее Солнце», — сказала она.

«А меня Юн Ань — Отважный Мир», — сказал он.

Минуту они молчали.

Потом он опять заговорил. Он подался вперед на своем стуле: «Ты хочешь сказать — ты действительно хочешь сказать, что предпочитаешь больше все наше?»

«Намного, намного больше», — неуверенно проговорила она.

«Тебе не хотелось бы иметь такой дом?» — настойчиво выспрашивал он.

«Нет», — слабым голосом сказала она.

«И танцы не нравятся, и катание на машине — все то, чем женщины занимаются целыми днями?»

«Нет».

«Тогда нам больше не нужно тратить время таким образом», — помолчав, сказал он.

«Больше не нужно», — повторила она.

Он помолчал еще. «Я тоже не люблю целоваться», — объявил он.

«Тогда давай больше никогда не целоваться», — предложила она.

«А разговаривать будем на нашем родном языке, я сниму все эти заграничные тряпки и снова надену халат, и мы будем жить, как велит старая добрая традиция, и я буду курить кальян».

«А я больше никогда в жизни не надену кожаные туфли, — сказала она. — И никогда не буду есть масло, которое ненавижу, и вообще никакой иностранной пищи, у нас на столе будут пиалы и палочки, и в моем доме будет дворик и никаких лестниц, и я хочу много детей».

Он видел все то, о чем она говорила, дом и двор, домашний очаг, их родное и кровное и их самих, какими они хотят быть. Слова сами полились у него с языка: «Ты выйдешь за меня замуж? Будем ли мы…» Он запнулся. Поднялся и с решительным видом встал перед ней. «Нет, не так, — сказал он. — Госпожа Фан, мой отец направит вашему отцу письмо. Оно скоро придет — я сейчас…» Он был уже у двери и обернулся к ней. Она поднялась, поклонилась и осталась стоять, глядя на него, пробудившаяся, теплая, как роза. Вот так впервые он увидел ее. Такая она была настоящая чудесная, живое существо одной с ним крови. Они вырастят цветы лотоса у себя в пруду, у них будет своя бамбуковая роща, и летом они будут читать там стихи — старинные четверостишия. Ему всегда хотелось иметь для этого время.

«Вы уходите, господин Лин?» — она произнесла старинную формулу прощания.

Слова прозвучали так нежно, что ноги сами внесли его обратно. Но он вовремя спохватился. «С иностранными манерами покончено», — твердо сказал он. Он вышел в холл, но, не удержавшись, снова заглянул в дверь. Она тихо сидела на диване, сложив маленькие руки и аккуратно составив маленькие ножки, — так, наверное, сидела его мать в пору своего девичества. Она смотрела прямо перед собой и видела — он знал это — дом, дворик и множество детишек, весь этот надежный старый уклад жизни. Она ждала его, такая красивая, прелестная… «По крайней мере, пока покончено», — поправил он себя, торопясь к выходу.

ДОМАШНЯЯ ДЕВОЧКА

«Мой мама не рюбит так темуно», — сказала Эцу.

Она взглянула вверх, высоко вверх, на длинного американца, с которым шла сейчас по улице своего родного городка. В этом городке она прожила всю жизнь, но он стал не похож на себя с тех пор, как в нем появились американцы[2]. Никто толком не знал, как теперь быть, но все очень старались угодить завоевателям. Эцу держалась совершенно прямо в кольце руки Теда. Она называла его Тэду.

«Ты отдашь маме этот шоколад, и она будет довольна», — ответил Тед. Он сжал ее крепче. Здоровенный оби, который она носила, ужасно мешал.

«Сняла бы ты со спины эту диванную подушку», — недовольно проговорил он.

Она засмеялась. Это означало, как он знал по опыту, что она не поняла сказанного, и он полез в карман за словарем.

«Сядь», — велел он. Они дошли до парка, где была скамейка. Она послушно села, и у него освободилась рука. Он посмотрел слова «диван» и «подушка» и ткнул пальцем в ее шелковый оби. Она кивнула.

«А-га, Тэду», — сказала она. Потом лицо ее стало серьезным. «Нет», — отчетливо произнесла она. И для большей убедительности потрясла головой. «Нет», — повторила она.

Это было первое английское слово, которое она выучила и которое чаще всего употребляла с Тедом. Он сразу понял, что означает ее серьезный вид. Она решила, что он предложил ей что-то неподобающее. Он посмотрел на нее в раздумье.

«Слушай, детка, я не собирался раздевать тебя, только снять эту диванную подушку. Можно ведь подпоясаться тесемкой или еще чем-нибудь, а?»

Он порылся в карманах и выудил тесемочку. Ею была перевязана коробка с печеньем, которое испекла и прислала ему Сью. Сью была его самой лучшей девчонкой в Плейнфилде, штат Нью-Джерси, в его родном городе. Тесемка была отличная, и он сохранил се. Теперь он просунул руку за спину Эцу и продемонстрировал, как обращаться с тесемкой. Она пришла в ужас.

«Нет, нет, Тэду!» — произнесла она с такой силой, что он отступил, сунул руки в карманы и мрачно уставился на траву. А Эцу осталась сидеть в своей изящной позе, поглядывая уголками своих длинных глаз на него. Она была очень хорошенькая, маленькая и хрупкая, с овальным личиком и черными нежными глазами. Но самым прелестным на лице был рот. Тед частенько и подолгу разглядывал его оценивающим взглядом. Она ни разу не позволила поцеловать себя. Он делал попытки — со словарем и без, но она только повторяла: «Нет, нет. Тэду».