Гвин Томас - Всё изменяет тебе

• Название: Всё изменяет тебе
• Автор: Гвин Томас
• Издательство: Издательство иностранной литратуры
• Жанр: Роман
• Год: 1959

Действие романа "Всё изменяет тебе" происходит в 1830-е годы в Уэльсе. Автор описывает историю рабочего движения в Англии. Гвин Томас мастерски подчеркивает типичность конфликта, составляющего стержень книги, равно как и типичность персонажей - капиталистов и рабочих.

---

Я прекратил свой бег только тогда, когда почувствовал себя под защитой улицы. Улица, на которой я очутился, была узкая, пропитанная знакомой мне затхлой вонью гниющих овощей. Я осторожно огляделся по сторонам, чтобы увидеть, могу ли я здесь собраться с силами. До меня донеслись голоса приближающихся людей. Я явственно услышал голос офицера, отдававшего распоряжения своим подчиненным и указывавшего им, как и куда им направиться. Припав к земле, я ползком забрался под какую — то дверную арку, слишком обмякший и запыхавшийся, чтобы продолжать свой бег. Взглянув на небо, я обрадовался, увидев, что окутывавший его мрак нисколько не рассеялся, пока мы пытались проникнуть в замок. Когда глаза мои опустились вниз, они остановились на вывеске, висевшей над аркой, под которой я нашел себе приют. Даже среди царившего вокруг густого мрака мне удалось различить на ней ярко расцвеченные и хорошо знакомые полосы национального флага. Я заглянул в окна здания и узнал синие и белые занавески, прикрывавшие стекла. Оказалось, что это та самая таверна, в которую я зашел поесть в первое утро моего освобождения из тадборий- ского замка, та таверна, где, по словам Кэтрин, встречались люди, сочувствовавшие Джону Саймону. В конце квартала послышался тяжелый топот чьих — то ног и глухое лязганье металла о дерево: то парочка солдат остриями своих штыков прощупывала темные глазницы домов и магазинов.

— Уж если он где — нибудь попадется нам здесь, — произнес один из солдат, — мы разорвем его на части за то, что он доставил нам столько хлопот! Я даже парочку зубов пртерял в этом проклятом туннеле…

Солдаты подошли ближе к тому месту, где я стоял. Я тихо постучал в дверй таверны. Через каких — нибудь полминуты дверь приоткрылась, как будто тот, кто открыл ее, все время поджидал меня, карауля у окна. Он втолкнул меня в таверну и опять беззвучно запер дверь.

— Проходи сюда.

Он повел меня через центральную комнату таверны. Я услышал как он приподнял доску стойки, и, двигаясь вперед, почувствовал, как мои ноги натыкаются на кружки и пустые ведра. Потом я услышал, как мой спутник откатывает бочку в сторону и приподнимает трап.

— Осторожно спускайся ощупью вниз, — прошептал он. — Ступеньки круты, как отвесная скала. Там не бог весть, как уютно, зато надежно. Живее. Эти крикливые исчадья ада могут каждую секунду нагрянуть сюда.

В то самое мгновение, когда он откатил бочонок на свое прежнее место над ходом в подполье, куда я тем временем спустился, раздались громкие удары ружейных прикладов о входную дверь и рев голосов, Дверь распахнулась; я услышал, как хозяин таверны, изображая зевоту и крайнее удивление, спросил у солдат, чего они, собственно, хотят.

— Не разыгрывай ты из себя святую невинность, Джеймсон. Ты тут в своей таверне много месяцев подряд пригревал такую банду отчаянных преступников, каких и в тюрьме не всегда сыщешь. А сегодня ночью был налет на замок. По — видимому, искали парня, которого мы сегодня утром вздернули. Один из налетчиков, как видно, 'удрал. Он одет в длинное пальто темного цвета и в брюки посветлее.

— Не понимаю, чего вы, собственно, от меня хотите?

— Мы это растолкуем тебе на твоей собственной шкуре, если тебе хочется, чтоб мы зашли к тебе и дали тебе разъяснение.

— Ах, оставьте меня в покое. Меня интересует только моя лавочка. Если кто — нибудь из бунтовщиков пользуется моим трактиром и выпивает у меня, так на то у меня и кабак. А что касается вашего беглеца, то я и в глаза его не видел.

— Ты бы лучше не валял дурака, Джеймсон. Мы следим за твоим трактиром. Так что, если этот человек заглянет сюда, ты его лучше выдай нам — этим ты и нас и себя избавишь от лишних хлопот.

— Будет сделано. Я сам хочу спокойной жизни. Лонгридж и его братва летят на огонь, и они сгорят на нем мигом. Налет на тодборийский замок!.. Милостивый боже, что же они себе думали? Да они, верно, с ума спятили!

— Мы потеряли пятнадцать наших ребят против сорока ихних. Помнишь этого независимого проповедника — Эдди Парра?

— Парра? Дайте — ка я подумаю. Ах, конечно, как же, вспоминаю! Такой смуглый, с приятной наружностью и красивым голосом… Один из тех, кому постоянно являлись небесные видения… Так что с ним?

— Теперь он уж больше ничего не увидит. Он там, в замке. Убит. А рядом с ним — старик Бартоломью умирает. В нынешнюю проклятую ночь смерти пришлось поработать в замке. Прощай, Джеймсон, помни что я сказал тебе.

Мне было слышно, как солдат приказал прекратить всякое движение жителей поселка по улицам, чтобы патрули могли ходить по ним беспрепятственно, затем дверь захлопнулась. Прошло несколько минут, пока Джеймсон, тщательно проверив запоры парадной двери, снова отодвинул бочонок, стоявший позади стойки, и сошел по ступеням вниз, ко мне. Порывшись в углу, он зажег свечку. Оказалось, что мы в небольшом погребе с зелеными от сырости стенами. Джеймсон был человек лет пятидесяти, с небольшой седой бородкой и глазами, светящимися добротой.

— Это запасной погреб, которым мы больше не пользуемся, Мне неприятно, что приходится держать тебя здесь, но я не осмеливаюсь поместить тебя где — нибудь наверху, даже в той части дома, где я живу. Теперь самое ходкое занятие в наших краях — шпионаж. Я никогда не был особенно высокого мнения об этом нашем городке Тодбори, но с тех пор, как главный шериф обратился ко всем горожанам — патриотам с призывом держать ухо востро и выслеживать врага, мне самому приходится быть начеку. В нашем городе каждый болван норовит поймать преступника и отрастил себе нос длиною в фут. Я принесу тебе сюда кое — что поесть, бинт, чтобы перевязать твою рану, и другую одежу. Солдаты уже взяли на заметку этот длинный балахон из овчины, который ты носишь. Я принесу тебе одежу, которой пользовался мой брат. У него была почти такая же фигура, как у тебя, но его уже нет в живых. Ты слышишь, что я говорю?

— Слышу. А что?

— А то, что ты сидишь, разинув рот, и выглядишь так, что не поймешь, обалдел ты или глух.

— Такая тяжелая ночь… И больше того — такой тяжелый год…

— Все пройдет…

— Я и сам так думаю.

— И отчаянная же это была затея — пробраться в замок. Но если бы я был на твоем месте, я бы острожнее взвесил все за и против.

— Мне и в голову не приходило, что это дело может сорваться. Нам казалось, что и взвешивать — то нечего.

— Я принесу тебе поесть и попить. Ты, надеюсь, не в претензии, что тебе придется пожить здесь некоторое время? Я дам тебе на чем спать.

— Я сделаю все, как ты скажешь. Ты добрая душа…

— В ближайшие несколько дней целой куче наших ребят придется скрываться у меня. Вот почему я особенно осторожен с этими солдатами. Стоит мне только подать им самый малейший повод, и ояи за милую душу спалят мой трактир.

— Мне жаль, что я не заговорил с тобой, когда заходил к тебе в прошлый раз. Ты помнишь?

— Конечно. Ты арфист, дружок Джона Саймона.

— Джон Саймон умер.

— Я слышал об этом.

— Мне следовало тогда заговорить с тобой. Но в тот день я собирался сбежать, и больше мне ничего не нужно было. Я уж даже тронулся в путь — на Север подался, но повернул назад.

— Ты тогда только — только вышел из тюрьмы. Всякий человек имеет право побыть немножко в одиночестве, если ему пришлось пережить столько, сколько тебе.

Пока Джеймсон уходил, чтобы принести мне поесть и попить, я снял с себя пальто и положил его в углубление стены. Джеймсон принес немного холодного мяса и стакан рома. Выпив половину рома, я перестал обращать внимание на крыс, которые громко возились где — то поблизости.

— А те люди, — сказал я, пока Джеймсон промывал и бинтовал рану на моем плече, — те люди, которые сидели тогда у твоего камина, они, как видно, собирались заговорить со мной. Держу пари, что я показался им каким — то чудаком и не совсем в себе.

— Им хотелось перемолвиться с тобой словечком. Они хорошие ребята, шахтеры из Лэгли Уэй. У них было желание поздравить тебя с освобождением и помочь тебе, чем только можно.

— Передай им мою благодарность. А где они теперь?

— У Лонгриджа.

— Надеюсь, что им по — настоящему повезет, а не так, как нам… Эх, лучше бы мне не совать свой нос во все эти дела! Не умею я отвечать за чьи — либо жизни, кроме моей собственной. Умер Джон Саймон…

— Ты уж сказал мне об этом.

— По словам Бартоломью, его похоронили за оградой какой — то часовни, под березой.

Джеймсон промолчал. Я машинально жевал, не чувствуя ни голода, ни вкуса, кусок мяса, что поменьше. Он казался мне не вкуснее подошвы.

Я допил ром. В голове моей бродили до ужаса ясные и леденящие мысли о Джоне Саймоне.

— Во мне все еще нет великой ненависти, я не нашел пути к той великой бескорыстной любви, к самоотречению, которые для большинства из вас сделались опорой в жизни. Но я становлюсь более зрелым, и меня все сильнее тянет к этим мыслям и чувствам.