Константин Курбатов - Волшебная гайка

• Название: Волшебная гайка
• Автор: Константин Курбатов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1978

В рассказах К. Курбатова действуют современные мальчишки и девчонки. Они веселы, ироничны, порой по-детски наивны, но перед ними уже встают вполне «взрослые» проблемы чести и долга, любви и ответственности, верности и измены.

---

Саша еще хотел поделиться своими мыслями с Чихачевым, который после ужина заглянул в раздаточное окно. Но балагуру Чихачеву было не до рассуждений по столь сложным проблемам. Он клянчил добавку и травил свою обычную «морскую баланду».

— Кок, будь человеком, — ныл Чихачев, — не дай человеку загнуться от бесчеловечности. Танюша меня на фронт провожала, наказывала: «Ешь больше. Вернешься отощавшим, разлюблю тебя, несмотря на всю твою полыхающую сердечность…»

Вспомнив Чихачева, Саша так и застыл с поднятой лопатой. Неожиданная мысль пронзила его. Их же всех уже считают погибшими: и Чихачева, и старшего лейтенанта Анохина, и Фомина, и его, Сашу Иноземцева. И на каждого пошлют бумажку: «…погиб смертью храбрых». Может, уже пишут эти бумажки. Или уже отослали. И даже не подозревают, что он, Иноземцев, роет сейчас для врагов землянку. Роет и помалкивает. А мама получит извещение «…смертью храбрых». Получит, наплачется и положит на этажерку рядом с «вечной» ручкой и папиной фотокарточкой.

Он поставил лопату и сел в угол.

— Чего ты, морячок? — испугался Аркадий, не переставая копать. — Встань. Пристрелят. Семерых уже так пристрелили.

— Пусть, — сказал Саша.

Однако сидеть в углу ямы — это тоже было не то.

Нужно было выскочить наверх, что-то крикнуть в лицо фашистам, что-то сделать. Но он только подумал об этом, а подняться и выскочить из ямы у него не хватило духу.

Его спас длинный свисток, известивший о перерыве. К своему удивлению, Саша выбрался из ямы словно даже отдохнувший. Он неторопливо добрел до бочки, которую пленные брали приступом, дождался, пока утолят жажду остальные, и напился теплой, отдающей керосином воды.

Немецкие солдаты с автоматами согнали пленных в кучу. К толпе полураздетых людей подъехал открытый лимузин с колечком над радиатором. В лимузине сидели двое офицеров: один — толстый и важный, второй — тот самый, с горбатым носом и в фуражке с высокой тульей. Горбоносый поднялся с кожаного сиденья.

— Русский зольдат! — сказал он, сильно коверкая слова. — Вы здесь будете хорошая жизнь. Штурмбаннфюрер фон Шлихт, — офицер наклонился в сторону неподвижного соседа и вновь выпрямился, — просил меня говорить вам это. Господин штурмбаннфюрер вчера потерял на этот поле свой старинный фамильный часы. Кто найдет его часы, тот получит большой награда.

Офицер снял фуражку и махнул ею, словно хотел что-то зачерпнуть в воздухе. Раздалась отрывистая команда, и солдаты стали растягиваться фронтом, отжимая пленных к летному полю. Саша брел недалеко от Аркадия и ощущал направленные в спину дула немецких автоматов. В босые ноги впивались колючки. Он осторожно ступал на сухую землю и с леденящим кровь напряжением ждал взрыва. Впереди, где-то посредине летного поля, торчал стабилизатор с яркой красной звездой.

Взрыв раздался справа, метрах в двухстах от Саши. Оранжевое пламя вспучило шапку земли и дыма. Несколько пленных упало. Остальные остановились.

— Вперед! — закричал горбоносый офицер из машины. — Вперед, храбрый русский зольдат! Или я прикажу стреляйт!

«Смертью храбрых, — забилось в Саше. — Смертью храбрых. Пулю в спину или вверх тормашками на своей же мине. А мама положит бумажку на этажерку и будет думать, что ее сын погиб героем».

Он сделал шаг и заметил присыпанную землей круглую коробку. Мина! Остальное решилось в мгновение. Нагнувшись, он схватил коробку и бросился по направлению к открытой машине с немецкими офицерами.

— Нашел! — закричал Саша на все поле. — Часы нашел!

Охрана с автоматами испуганно шарахнулась в стороны. Ему было легко бежать босиком. Он пронесся мимо растерявшихся фрицев, вскинул над головой мину и зажмурил глаза. Автоматная очередь резанула его сзади по ногам. Он вслепую наткнулся на борт машины, выронил тяжелую мину и ощутил резкий, рвущий барабанные перепонки грохот, за которым сразу наступило уже знакомое ему состояние невесомости и тишины.

И еще, что Саша успел услышать напоследок, был замирающий и нежный перезвон серебряных колокольчиков, словно по улице мимо их дома медленно проехал грузовик.

Домашнее сочинение

По квартире плыл запах жареных котлет. Я разделся в прихожей. Двери во все комнаты оказались закрытыми. Раскрасневшаяся жена стояла в кухне у плиты. Котлеты ловко переворачивались под ее ножом и, шипя, кувыркались со сковороды в миску.

Я включил радио. Но жена оторвалась от котлет и повернула ручку обратно.

— Не надо, — сказала она. — Наташенька спит. А Миша с Вадиком занимаются. У Вадика какое-то трудное сочинение. Злющий сидит…

Когда-то, вроде совсем недавно, у меня был свой дом, целая квартира из четырех комнат. Я возвращался домой с работы, переодевался, не стучась в закрытые двери, ходил по комнатам, включал радио и телевизор, ставил свои любимые пластинки и сколько угодно валялся на диване. Теперь кое-что изменилось. Четыре комнаты, правда, остались на месте. Но старшая дочь, Люба, вышла замуж, и у них с Геннадием родилась Наташенька. Это — комната раз. Геннадий вечерами готовится к сдаче кандидатского минимума. Это — комната два. Наш средний сын, Миша, — студент второго курса университета. Это — комната три. Младший, Вадик, учится в седьмом классе и иногда по вечерам пишет сочинения. Это — комната четыре.

— Что у Вадика за сочинение? — спросил я.

— Не знаю, — сказала жена, не отрываясь от котлет. — Про дружбу что-то. Устала я сегодня — страх. Мало — план жмут к концу месяца, так еще и собрание сообразили устроить.

Сочинения у Вадика по вечерам вообще-то не каждый день. Что ж, пусть пишет. Я согласен посидеть и на кухне. Будем надеяться, что после ужина обстановка несколько разрядится. Например, Люба с Геннадием, подбросив Наташку жене, могут уйти в кино. Или кто-нибудь позвонит Мише, и он мгновенно улетучится. Особенно, если позвонит один милый девичий голос. Наконец, и сочинения сочиняют не целую вечность.

Только я развернул газету, в прихожей загудел звонок. Он у нас не звонит, а басовито рычит, даже как-то гавкает, словно вконец простуженный.

Дверь я открыл дворничихе тете Вере.

— Здрасте, — сказала она. — Добрый вечер. Вернее сказать, не очень добрый. Я снова относительно вашего Вадика. Лампочку они сегодня с Петькой Зверевым разбили. В подворотне. Да что же это за беда такая! Неужто нельзя приструнить мальчишку. Ведь у нас в конторе лампочки сами собой не плодятся. Да и ввинчивать их… Видал, там высотища какая.

Голос у тети Веры уличный, поставленный, как у хорошей оперной певицы. Только немного с хрипотцой, словно у нашего звонка. На зычный тети-Верин голос первой в прихожую вышла жена. Она обычно к месту происшествия не запаздывает. За ней явилась Люба с Наташенькой на руках. Дальше — Геннадий и Миша. Все молча столпились в прихожей. Все, кроме Вадима. Он так увлекся сочинением, что, естественно, шума в прихожей не слышал.

— Не примете мер, — объясняла тетя Вера, — обращусь в милицию. То он у вас с тем же бандитом Петькой колеса у детской коляски открутит, то канализационный люк заткнет, и вода по всему двору плавает, то химическую лабораторию на чердаке соорудит. Теперь вот лампочки сообразил щелкать.

— Но, может, это не он, — робко высказала предположение жена.

— Не он! — иронически откликнулась тетя Вера. — Я что, первый день дворником работаю. Глаза-то мне зачем дадены?

— Вадим! — крикнул я.

Приоткрылась дверь. Сын боком выдавился в прихожую. Взъерошенный, колючий. Неприязненно кинув взгляд на тетю Веру, спросил:

— Чего?

— А того! — накинулась на него дворничиха. — Кто сегодня лампочку в подъезде кокнул? Еще один из вас после того на улицу побег, в сторону газетного ларька, а другой сразу в подъезд. Я ж в окно видела. Вы меня не видели, а я видела. Где я этих лампочек наберусь? Если каждый начнет камнями в лампочки пулять… Дома ты небось не пуляешь.

— Ну! — говорю я Вадиму.

— Не бил я никаких лампочек, — сопит он, опустив голову. — Врет она.

— Что значит — врет? — вспыхивает жена. — Как ты можешь так говорить?

— А если она действительно врет, — настаивает Вадим. Кто из них врет, я не знаю. Но препираться тут можно до бесконечности.

— Вырастили любимчика, — ворчит Миша. — Я вас предупреждал. Погодите, он вам еще и не такую свинью подложит.

Старшая, Люба, молчит. Но я знаю: в душе она на стороне Михаила. Вместе, разумеется, со своим мужем. В семье, как правило, не любят, когда выделяют кого-то одного, ставят его в особые условия. А что я могу поделать? Я всеми силами стараюсь быть ровным и с Любой, и с Мишей, и с Вадимом. Стараюсь. Но, к сожалению, у нас не все получается так, как нам хочется. Все-таки Вадька самый младший. И потом… Потом у меня в Москве живет друг.