Ирина Ратушинская - Наследники минного поля

• Название: Наследники минного поля
• Автор: Ирина Ратушинская
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-004350-3

Это — продолжение самого горького и отчаянного российского романа последних лет — "Одесситов" Ирины Ратушинской…Выросло первое поколение "Одесситов". Дочери уничтоженных дворян стали "светскими дамами" сталинской эпохи, а сыновья многострадальных обитателей еврейских кварталов — яростными "строителями нового мира". И — появилось еще одно поколение детей "Одессы-мамы". Поколение детей, что чудом прошли войну и оккупацию. Поколение отчаянно смелых мальчишек и девчонок, что в дни горя и беды знали — ДРУГ БЕЗ ДРУГА ИМ НЕ ВЫЖИТЬ. Но пригодится ли такой принцип выживания им — уже выросшим? И чем может оказаться, как говорится в Одессе, "правильно поставленное сердце" в эпоху пятидесятых — шестидесятых? Даром добра — или преградой на пути к выживанию? Тяжек жребий "наследников минного поля" Второй мировой…

---

Ближайшие несколько дней Света твёрдо намеревалась делать "приличную девочку". Тогда, она надеялась, мама позволит узаконить Гава. Тем более, что пионерский лагерь счастливо отпадал: какой теперь лагерь, когда война? Андрейка от Гава пришел в восторг, особенно когда пес его всего облизал в два приёма. На свету Гав оказался не чёрный, а тёмно-серый, породу же определить Света затруднилась. Для овчарки — слишком велик и лохмат, а какие ещё бывают большие собаки?

Узнав про лечение тёртым рогом, Андрейка огляделся свежим детским взглядом и выдал блестящую идею: вешалка у двери — она из чего? Действительно, Свете просто примелькалось, но вешалка была — маленькие рожки, шесть отростков, врезанные в фигурную плиту тёмного дерева. Они успели уже наскоблить сколько надо, приладить вешалку обратно и даже повесить мамин дождевик и свои куртки как было, когда примчался взмыленный Алёша. Он приволок Гаву кости из борща, но, главное, принес возбуждающий слух: дополнительный военный набор! Всех мужчин сейчас будут брать на фронт!

И из лагерей тоже берут мужчин! Уже месяца два как берут, Филипп Саныч говорил его маме, а Алёша только что бегал к ней в больницу и всё слышал. Нет, мама в больнице не лежит, а работает, ну, это тут ни при чём. А набор — при чём. Это значит, что папу тоже возьмут, и он будет не враг народа, а солдат как все, на фронте — бить врага. Настоящего.

— А как же берут уже два месяца, если война только ночью началась? — спросила Света без особого доверия.

— Ну, это я не очень уловил. Филипп Саныч, знаешь, так тихо-тихо говорил. У него у самого там брат, только двоюродный, а всё равно надо быть осторожным. Ты что, не рада? Я так вчера понял, что у тебя отец тоже…

— Тоже. Только, я думаю, он умер уже.

— Чего это? — удивился Алёша. — Было извещение?

— Ничего нам не было.

— Так как же ты думаешь? Чем ты такое думаешь, а? Какое право, нет, какое право! — возмущался Алёша.

И, чем больше он возмущался и убеждал Свету, что так думать — всё равно что предательство, и вдруг отец её жив, и даже наверняка жив, и теперь будет не зэк, а солдат, тем больше Света понимала: он прав. Он всё правильно говорит. А только она знает, что папы больше нет, и не может объяснить — откуда, и ничего не хочет объяснять. А хочет поскорее отшить отсюда Алёшу со всей его правотой. Потому что вот-вот он уговорит её поверить, и придумать себе ненастоящего папу: не убитого зэка, а живого солдата. И ждать: когда этот ненастоящий вернется с войны. Это хуже любого предательства: так верить. А он не понимает и не поймёт. Его-то папа живой, ну он и хочет, чтоб у всех так. И рубашка у него сегодня свежая, тоже в клетку, но другая. Чистенькая. Чистенький мальчик Алёша, желающий ей добра.

— А пошел ты, пузо в клеточку, знаешь куда! — неожиданно ощерилась она.

Алёша аж отшатнулся от неожиданности, заморгал светлыми ресницами:

— Ты что, психованная? Носом дыши, ушибленная!

Тут бы им не миновать всерьёз поссориться, но во дворе раздались крики и плач. Тетя Шура из пятой квартиры голосила навзрыд. Тети Шурин Лёнька, только кончивший школу, геройски хмурясь, собирал вещмешок, чтобы немедленно идти в военкомат добровольцем, и тётя Шура смотрела на это вроде как безучастно. А тут передали по радио: Киев. Бомбили Киев! Двести человек убитых и раненых! И — опять грозная музыка, это тётю Шуру добило. Потому что пусти она сейчас Лёньку или не пусти — все равно, раз такое делается, его заберут туда. Где бомбят и где убитые. По-настоящему. А с ней, похоже, расплакались все женщины двора. И инженерская жена Виктория, вчера ещё скандалившая с Шурой за белье, повешенное на её верёвку, обнимала Шуру, а она все тряслась и рыдала ревмя, прямо в Викториин вишневый халат:

— Ой, Викочка, что же теперь будет?

А у Виктории тоже тряслась голова, и видна была из-под блондинистой окраски тёмная полоса там, где рассыпались волосы. Шпилька с волнистыми рожками выпала, звякнув о горбатый жёлтый камешек. Этими камешками был замощён двор, а между камешками из глины росла всякая травка. Алёша поднял шпильку, да так и стоял с протянутой рукой: как теперь её отдать? От этой его неловкой позы у Светы сразу прошла вся злость. И чего она вызверилась? Она примирительно улыбнулась и взяла у Алёши шпильку:

— Я ей потом отдам, ага?

Тут пришел управдом Зуйков и сказал, что реветь по военному времени нечего, а надо делать затемнение, чтоб никакого света вечером. А сам вкрутил в парадном синюю лампочку. Он был в майке и военных галифе, и весь раздувался от ответственности. Женщины спешно засобирались: почему-то, как поняла Света, не мастерить затемнение, а в магазин. Раз теперь по военному времени — то ничего не будет, даже соли. Надо запасаться. Света знала, где мамин кошелёк, и тоже пошла. С Алёшей договорились завтра увидеться, он опять бежал к маме в больницу.

— А что мы будем покупать? — спросил Андрейка.

— Смотря что будут давать. Как люди — так и мы, — резонно ответила Света. Гава они взяли с собой. И, как оказалось, не напрасно: возле "Гастронома" уже волновалась очередь, и кто-то кого-то уже выпихивал:

— Вас тут не стояло!

— Меня не стояло? Держите меня, люди, а то я сейчас сделаю, чтоб этого штымпа тут даже не лежало и не пахло!

А Свету с Андрейкой никто из очереди не оттирал: рядом стоял Гав и, едва напирали, молча скалил чудовищные клыки.

— Во, тигра саблезубая! — уважительно сказал небритый дядя в кепке, что был за Светой, и время от времени распорядительно покрикивал на очередь:

— Поимейте остаток совести, люди, не пхайте меня на малых детей!

Они простояли за теткой в жёлтой кофте часа два, но купили соли, и сахару, и манки — столько, сколько могли дотащить. Второй раз не пошли: устали. И ещё Света убрала всю комнату, да-да, и подмела, и пыль вытерла. Потому что, раз Андрейка знает про Гава, секрет недолго удержится. И ещё ей повезло: она во время уборки отыскала-таки свои спортивные шаровары. Мама их специально запрятала, чтобы девочка ходила как девочка: в платьицах и юбках, а не носилась по двору, как мальчишка. У Светы хватило ума их сунуть в надёжное местечко, но пока не надевать: мама скоро придет с работы. Она себе беленькую блузочку погладила. И юбку сатиновую, синюю клёшем. Покрутилась перед зеленоватым зеркалом, расчесала волосы на левый пробор, сделала губки бантиком. Получился "аньолек", как мама ее называла по-польски, когда она прилично выглядела. Если только у ангелочков бывают такие зеленые, нахальные до прозрачности глаза.

Они долго ждали маму, уже темнеть начало, и во дворе кто-то кричал:

— Затемняйтесь!

Как затемняться, Света не знала, и потому просто не включала электричество. Андрейку она примостила к себе "под теплый бок", и рассказывала ему, как кузнецы блоху подковали, а потом, как дядя Жора на рыбалку ходил.

Мама пришла усталая до кругов под глазами, и Светиных стараний поначалу вовсе не заметила. Их переводят на военное положение, она теперь будет дольше на работе, так что Свете придется самой… И теперь еда будет по карточкам, хлеб во всяком случае. Затемнение мама сообразила в два счёта: завесила темно-синими одеялами одно окно и другое, как-то там подоткнула и послала Свету проверить со двора: не видать? Ни щелочки было не видать, и Света позавидовала: как же она сама не вспомнила про те одеяла? Они же все лето в диване лежали, вместе с зимним барахлом. И только при свете лампочки мама наконец разглядела: и Светин примерный вид, и парад в комнате.

— А мы еще продуктов купили, на полкошелька, — похвасталась Света. — Одного сахару — три кило, еле дотащили.

— Аньолек ты мой! Гениальный ребенок! Неужели три кило? И манка! Нет, ну у кого ещё есть такие умные дети! И соль! А я ещё расстроилась, что деньги пропадут теперь. Зайчата вы мои запасливые!

— Мам…

— Что, детка?

— Ничего. Чаю заварить?

Света чувствовала, что говорить про Гава сейчас — будет слишком прямолинейным вымогательством. А мамы теперь целыми днями не будет дома, а там посмотрим. Пока тепло — поночует Гав и в сарае.

Пошли необыкновенные, возбуждённые дни: каждый со своими новостями. Двор разрыли и стали строить "щель": с одной стороны скамейка, с другой проход, а сверху навалили всего, что было. Алёша прибегал нечасто. Он теперь был очень важный, с противогазом на боку: дежурил на крышах. Самое трудное было — наполнить на крышах положенные бочки с водой, на случай зажигательных бомб. На верхних этажах — все знают, какой напор воды: ещё не каждый день капает. А таскать вёдрами эту воду на крышу — значит, сделать себе пуп интересной формы. Так Алёша с ребятами догадались организовать конвейер, даже со шпаной из сорок второго номера объединились ради этого. Заключили временное перемирие: до конца войны. Насовсем не решились, расссудив, что вернутся с фронта старшие братья — и опять начнётся, как ни крути.