Карл Маркс - Собрание сочинений, том 27

• Название: Собрание сочинений, том 27
• Автор: Карл Маркс
• Жанр: Философия

Двадцать седьмым томом Сочинений К.Маркса и Ф.Энгельса открывается серия томов, содержание которых составляет переписка между основоположниками марксизма, а также их письма к разным лицам.

Первый том переписки охватывает письма, которые относятся к периоду, предшествующему буржуазно-демократическим революциям 1848–1849 гг. в странах Европы, к периоду самой революции и первых лет после ее поражения (с 1842 по 1851 годы).

---

В виде дополнительного невинного развлечения я в последние тяжелые дни, кроме женщин, занимался также Данией и остальным Севером. Ты представления не имеешь, какое это свинство. Лучше самый плохонький немец, чем самый лучший датчанин! Такой степени нравственного убожества, цеховой и сословной узости больше нигде не существует. Датчанин считает Германию страной, куда ездят, чтобы «завести любовниц и промотать с ними свое состояние» («когда он ездил в Германию, он имел любовницу, которая заставила его растратить большую часть его состояния», — сказано в одном датском учебнике!). Он называет немца «немец-ветрогон» и считает себя истинным представителем германского духа. Швед же опять-таки презирает датчанина как «онемеченного» и выродившегося, болтливого и изнеженного. Норвежец смотрит на офранцуженного шведа и его дворянство сверху вниз и радуется, что у него в Норвегии еще господствует тот же самый дурацкий крестьянский хозяйственный уклад, как во времена благородного Кнуда. Зато его, в свою очередь, третирует en canaille{105} исландец, который говорит еще на том же самом языке, на каком изъяснялись грязные викинги 900 года, пьет рыбий жир, живет в землянке и погибает, если не ощущает запаха гнилой рыбы. Несколько раз у меня было искушение возгордиться тем, что я, по крайней мере, не датчанин и тем более не исландец, а всего-навсего немец.

Редактор самой прогрессивной шведской газеты «Aftonbladet» дважды приезжал сюда в Париж, чтобы выяснить вопрос об организации труда; он в течение многих лет выписывал «Bon Sens» и «Democratie pacifique», вел беседы с Л. Бланом и Консидераном, но ничего во всем этом не понял и вернулся не умнее, чем приехал сюда. Теперь он, как и прежде, прославляет свободу конкуренции, или, как это называется по-шведски, свободу снабжения продуктами, или также sjalfforsorjningsfrihet, свободу самоснабжения (это, пожалуй, еще лучше, чем свобода промыслов). Конечно, они еще по уши увязли в цеховом болоте, а в риксдагах именно буржуа являются самыми закоренелыми консерваторами. Во всей стране всего два приличных города, один с 80000, другой с 40000 жителей, в третьем же, в Норчёпинге, всего 12000 жителей, во всех остальных примерно 1000, 2000, 3000. На всех почтовых станциях живет по одному человеку. В Дании, пожалуй, не лучше; у них есть только один-единственный город, где происходят несусветные цеховые тяжбы, еще более бессмысленные, чем в Базеле или Бремене, и где не пускают на гулянья без входного билета.

Единственное, чем эти страны хороши, это тем, что они показывают, как поступили бы немцы, если бы у них была свобода печати, — именно так, как на самом деле уже поступили датчане: тотчас же основали бы «общество правильного пользования свободой печати» и стали бы печатать христианские душеспасительные календари. Шведская «Aftonbladet» такая же смирная, как «Kolnische Zeitung», но считает себя «демократической в истинном смысле этого слова». Зато у шведов есть романы фрекен Бремер, а у датчан — романы статского советника Эленшлегера, командора ордена Данеброга. Кроме того, там ужасно много гегельянцев, а язык, в котором каждое третье слово заимствовано из немецкого, как нельзя лучше подходит для спекулятивного мышления.

Отчет уже давно начат и будет выслан на днях. Напиши мне, есть ли у вас книга Прудона{106}.

Если ты хочешь в работе над своей книгой использовать книгу Прудона, которая никуда не годится, то я могу послать тебе свои очень подробные выписки. Книга не стоит тех 15 франков, которые за нее надо заплатить.

Впервые полностью опубликовано на языке оригинала в Marx — Engels Gesamtausgabe. Dritte Abteilung, Bd. 1, 1929 и на русском языке в Сочинениях К.Маркса и Ф.Энгельса, 1 изд., т. XXI, 1929 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

1847 год

17 ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ[82] В БРЮССЕЛЬ

[Париж], пятница, 15 января 1847 г.

Дорогой Маркс!

Я бы раньше тебе написал, если бы Б[ернай]с не заставил меня так долго ждать. Проклятого Бёрнштейна, у которого я, между прочим, справлялся также о твоем приезде сюда, никак нельзя было застать, и потому я поручил это дело Б[ернай]су, который хотел уже в понедельник доставить мне в город письмо для тебя. Вместо этого я вчера поздно вечером получил прилагаемую записку, которую этот лентяй нацарапал третьего дня вечером в Сарселе; содержащиеся в ней разъяснения отнюдь не такого характера, чтобы нужно было обдумывать их в продолжение пяти — шести дней. Но таков уж этот парень. Впрочем, я сам поговорю с Бёрнштейном, так как меня решительно не удовлетворяет это разъяснение и, откровенно говоря, я никому не верю меньше на слово, чем Б[ернай]су. Этот человек в течение шести месяцев все уши мне прожужжал, что ты смело мог бы приехать в любой день со всеми своими пожитками, а когда дело уже на мази, тогда он сочиняет длинную историю насчет паспорта. Как будто тебе нужен паспорт! На границе никто его не спрашивает; когда Мозес{107} приехал сюда, у него тоже никто не спрашивал паспорта, как и у меня; а если ты будешь жить у меня, то хотел бы я знать, кто стал бы спрашивать об этом. На худой конец для удостоверения личности годится бельгийский паспорт, действительный внутри страны, или известное послание г-на Леопольда: Cabinet du roi{108} — этого достаточно для всех случаев. Гейне придерживается такого же мнения, и когда мне удастся поймать Бёршнтейна, я расспрошу его об этом.

Б[ернай]с выдумал также историю с Толстым{109}, или, вернее, Б[ёрн]штейн навязал ему ее, так как Б[ёрн]шт[ейн] навязывает ему все, что ему угодно. Все самые разнообразные сведения, о которых Б[ернай]с прежде нам писал, идут из того же источника, и поскольку я неоднократно был свидетелем того, с какой непогрешимостью Б[ёрн]штейн изрекает Б[ернай]су свои предположения, сплетни и собственные измышления и как Б[ернай]с принимает их за чистую монету, я не верю ни одному слову из тех важных известий, о которых он прежде…{110} сообщал в письмах «из самого надежного источника».

Я…{111} сам видел, как Б[ёрн]штейн, рисуясь своей полной осведомленностью, заставил Б[ернай]са поверить (а ведь ты знаешь, как восторженно верит Бернайс, если он уже поверил), что газета «National» целиком и полностью продалась Тьеру, в какой-то мере за наличные деньги. Малыш готов был дать голову на отсечение, что это так, — он в этом отношении неисправим, как и в своем восторженном, смертельно грустном настроении. В течение последних двух недель он шестнадцать раз был на грани отчаяния.

Это — между нами. Значит, относительно твоего приезда сюда я еще раз спрошу Б[ёрн]шт[ейна]; Гейне, как я уже говорил, считает, что ты смело мог бы приехать. Или, может быть, ты пойдешь во французское посольство и попросишь выдать тебе паспорт на основании твоего прусского эмиграционного свидетельства?

Хорошо, что ты сообщил мне о приезде Мозеса. Сей благородный муж пришел ко мне, но не застал меня. Я написал ему, чтобы он назначил мне свидание. Вчера оно состоялось. Он очень изменился. Юношеские кудри обрамляют его голову, красивая бородка придает некоторую грацию его острому подбородку, щеки его покрыты девственным румянцем, но утраченное величие отражалось в его красивых глазах, и он проявил поразительную скромность. Здесь, в Париже у меня выработался очень бесцеремонный тон, потому что без шума и брага не киснет, а этим тоном можно многого добиться у женщин. Но поникший вид некогда потрясавшего мир непревзойденного Гесса почти обезоружил меня. Однако геройские поступки «истинных социалистов», его учеников (об этом ниже) и его не изменившийся внутренний облик снова придали мне мужества. Одним словом, я так холодно и насмешливо встретил его, что у него пропадет всякая охота приходить ко мне. Единственное, что я для него сделал, — я дал ему несколько хороших советов по поводу триппера, который он привез с собой из Германии. У нескольких немецких художников, которых он прежде знал в Германии, он тоже потерпел полное фиаско, Один только Густав Адольф Кётген остался ему верен.

Бременцу{112} надо во всяком случае отдать предпочтение перед швейцарцем{113}, Я не могу написать швейцарцу: 1) потому что забыл его адрес, 2) потому что я не хочу [предлагать]{114} этому типу более низкий гонорар с листа, чем ты предложил бременцу. [Сообщи]{115} поэтому твои предложения бременцу и одновременно пришли адрес этого субъекта. Он хорошо заплатил Б[ернай]су за его плохую брошюру о Ротш[ильде], но надул Пют[мана]: печатал для него, но отложил до бесконечности уплату гонорара, под тем предлогом, что не располагает свободными средствами.

Очень хорошо, что ты пишешь по-французски против Прудона. Надо надеяться, что, когда получится это письмо, брошюра{116} будет уже закончена. Само собой разумеется, что я тебе разрешаю заимствовать из нашей работы{117} все, что тебе угодно. Я также думаю, что ассоциация Пр[удона] сводится к плану Брея[83]. Я совершенно забыл доброго Брея.