Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья

• Название: Рыцарь Бодуэн и его семья
• Автор: Антон Дубинин
• Жанр: Историческая проза

«Противу безрассудной любви ничего не может человек». Св. Иероним.

Роман из истории альбигойской войны XIII века.

---

Итак, штурмовать стали пригород Сен-Сиприен, напротив, можно сказать, самой важной части города. Установили камнеметы вдоль всей деревянной стены. Первый раз я видел, чтобы камнеметы работали и ночью — граф Монфор, видно, приставил для ночной работы особых людей, и обстрел шел почти беспрерывно. Ночью-то они и сломали наконец одни из ворот предместья, и сперва, когда толпа сплошной чернотой, прореженной вспышками факелов, ломанулась вовнутрь — мне стало страшно. Да и не одному мне, должно быть — со стен, на которых сгрудились многочисленные наблюдатели, послышался многоголосый визг, вопли — хотя скорее яростные, чем испуганные. Я тоже был там, на стенах — рыцарь де Верниоль поставил нас помогать с камнеметом-вертушкой, сооруженным на случай, если враг сунется слишком близко. Этому рыцарю, которого большинство моих соседей по работе с фамильярной почтительностью называло «эн Гайярд» или просто «Гайярд», граф поручил заведовать нашим участком стены. Эн Гайярд, всклокоченный рыцарюга с громким голосом и округлым животом, видневшимся даже под кольчугой (такой живот вырастает у тех, кто не дурак выпить пива), казался человеком дельным — под его командой мы быстрее других справились с постройкой орудия, и камней натаскали больше всех, сложив их наизготовку кучками у деревянного подножия нашей любимой машины. Рыцарь де Верниоль (из Фуа то есть, вассал тамошнего бешеного графа, так ненавидимого в крестоносном стане) и сам не брезговал работой, приколачивал и подвязывал, складывал камни, а если кто из подручных что делал неправильно — немедленно оттеснял его, громко ругаясь, и переделывал все заново. Южный выговор рыцаря Гайярда был настолько силен — каталонская кровь, что ли? — что я иногда его почти не понимал, захлебываясь слухом в быстрых, громких, гортанных звуках. Провансальцы-то понимали все отлично и ничуть не пугались, когда суровый предводитель принимался на них орать. Я своими глазами видел — рыцарь отбирает из рук Аймы копье-поджигалку, чей наконечник она старательно, но слишком криво и слабо обматывала паклей, и начинает мотать паклю сам, ругая глупую девицу на чем свет стоит; а она кокетливо улыбается, раскрасневшись, будто тот ее красоту расхваливает, а в конце тирады поднимается на цыпочки, чтобы чмокнуть эн Гайярда в заросшую неопрятной щетиной щеку… Представляете такое-то? Чтобы простая девица — и не легкого поведения, заметьте — так обращалась с рыцарем, а он только посмеялся бы и вручил ей в руки новый клок пакли для работы!

Меня эн Гайярд, что вовсе не удивительно, невзлюбил. После первого же дня работы под его началом, когда он разразился длинной тирадой в мой адрес — а я из-за его выговора почти ничего не понял и продолжал стоять с мотком пеньки в руке, глупо улыбаясь. И вовсе я не удивился, что поздно ночью, когда работа наша кончилась, в дом к мэтру Бернару заявился Аймериков рыцарь Арнаут де Вильмур, пыльный, усталый, только что не в крови, и с порога напал на меня сердитой речью, указывая пальцем (мы с Аймериком, падая от усталости, сидели на кухне и из последних сил заталкивали в себя холодный ужин.)

В доме мэтр-Бернара к тому времени, кроме меня, поселилось еще три приживала — молодой мужчина с сестрой и еще один, вчерашний крестьянин, по имени Бермон, крепкий малый, с мускулами как железо. Эти трое происходили из предместья, пожженного Монфором — из числа тех, кому удалось вовремя спохватиться и бежать за стены города. Во многие богатые дома на время осады взяли таких приживал — женщина работала в доме как служанка, а мужчины, сдружившиеся по общему несчастью, оба не знающие, осталось ли хоть что-нибудь от их бывшего крепкого хозяйства, с утра и до поздней ночи занимались войной. Спали они не с нами — им положили отдельную постель в чулане; но ужинали все вместе, за одним столом, и Бермон был не прочь поворчать, находя в остальных благодарных слушателей: мол, что за война такая, ясно дело — дикари явились, даже когда с арагонцами воевали, никогда хозяйства не жгли, и мирных людей не трогали, а тут — вся семья под корень, вот только будет вылазка — уж он, Бермон, не замедлит взять жизнь у десятка-другого франкских ублюдков, чтобы не думали, что провансальские свободные виллане — бараны, кротко позволяющие себя стричь… Остальные кушали и кивали, слишком усталые, чтобы поддерживать разговор, и сестра молодого приживала, Жакотта, как раз подавала мужчинам сидр, когда пришел рыцарь Арнаут. Он сразу вычислил меня среди евших и устремил на меня длинный острый палец.

— Бернар, скажите-ка — он верный человек, этот франк?

— Да как вам сказать, кум, — мэтр Бернар отозвался неопределенно. — Время покажет. А пока граф велел присмотреть да позаботиться.

Я продолжал кушать — а что мне было делать? — с опаской поглядывая на носатый профиль рыцаря Арнаута в дверном проеме. Не совсем приятно, когда в твоем присутствии двое взрослых мужчин обсуждают, не шпион ли ты какой, не убить ли тебя на месте; но не стоит забывать — я был в этом доме всего только иждивенцем, а таковым не дано права перебивать речи хозяина.

— Нечего ему делать в открытом бою, пусть пока камни таскает, — высказал свое мнение — весьма обидное! — Аймериков отвратительный крестный. — Не хотелось бы мне брать на себя мальчишку, который может в час самой рубки мне в спину копье всадить. А вот твоего парня я бы, пожалуй, взял. Пускай привыкает. Вреда от него точно не будет.

Аймерик даже открыл было рот, чтобы за меня вступиться. И… не вступился. А рыцарь Арнаут подошел совсем близко, нависая над столом, осмотрел меня щелями сощуренных глаз и спросил — мол, много ли наших ты успел поубивать, когда еще был с Монфором, франк? Я честно ответил — изо всех сил стараясь не сощуриваться схожим образом в ответ — что еще никого не успел убить в своей жизни. Добавил, что до отряда, в котором я состоял оруженосцем, вообще рубка ни разу не докатилась (покривил душой, конечно. Но у рыцаря Арнаута были такие неприятные узкие глаза, что правда о Лаворе, об отрезанных ушах под ногами танцующего Эда, и о том, как мессир Ален де Руси предлагал нам пополнить гарнизон замка Терм, как-то не пошла наружу из горла. Не пошла, и все.)

— Врешь ты небось, перебежчик… Лангедойль, одним словом, — процедил рыцарь Арнаут. И неожиданно весьма больно схватил меня за ухо, желая поднять из-за стола. Я весь скривился, но умудрился поступить единственно правильным образом — остался сидеть, не борясь, но и не поддаваясь, и выговорил так спокойно, как только мог, что как бы оно ни было — теперь я служу графу Раймону, владыке Тулузскому, значит, графу самому и решать — надежный я человек или нет.

— Франк сегодня камни таскал не хуже прочих, — вступился наконец Аймерик. — И пусти ты его, дядя, пустите, эн Арнаут! Не до драк нам. И так-то с камнеметом проклятым намучились.

Рыцарь Арнаут отпустил меня и оставил в покое. Без особой любви, конечно — но оставил. Однако на оборону предместья ни под его началом, ни под чьим-либо еще я не попал, обреченный трудиться на стенах вместе с другими непригодными для воинского времяпровождения — горожанами, в жизни не державшими в руках оружия, и бойкими сильными женщинами вроде Аймы. С нами, правда, оставался эн Гайярд — и еще некоторые рыцари и хорошие воины из горожан, призванные в случае чего командовать. Нельзя сказать, чтобы меня огорчало вынужденное неучастие в схватке: даже предположение, что под стенами может находиться (может, может! Наверняка так и есть!) мой брат Эд, пусть уже не единственный мой живой родич — но Эд, которого мне более никогда не видать — даже смутная мысль об этом немедля смазывала мои плечи и живот липким потом ужаса.

А граф Раймон, мой новый сеньор, мой фуа и оммаж, которого я так ни разу и не видел со времени переправы — обо мне за все время осады так и не вспомнил, в чем я нимало его не виню — до меня ли графу осажденного города! Не прислал за мною, не потребовал от меня никакой службы, согласно тому горячечному договору, в который я никак не мог до конца поверить. Впрочем, иначе и быть не могло.

Так что время первого штурма, со стороны предместья Сен-Сернен, после полутора суток пальбы каменьями, я провел на тулузской стене. Толку от меня было немного, на удивление немного: рыцари графа Раймона и сеньоров Фуа устроили хорошую рубку крестоносцам у ворот предместья, так что время нашего камнемета прошло. Стрелять теперь стало опасно, иначе можно попасть по своим. К тому же в темноте… Мы со стен, честно скажу, ничего не понимали — видели, конечно, как факельный свет вырывает из темноты островки красного (флажки наших), слышали кличи — то тяжелые два слога, каменное слово «Мон-фор», то «Толоза» — нестройные, скорее яростные возгласы, чем голосовой барабан, отбивавший ритм боя. Я пялился в темноту, держа плохонький арбалет наизготовку (на случай, если те все-таки пройдут), и руки мои тряслись, потому что в факельной мешанине у ворот то и дело виделись мне две фигурки, убивающие друг друга разными страшными способами. Аймерик и Эд, мой брат. Господи Иисусе, шептал я, сглатывая и сглатывая мокрые сгустки, не делавшие раздираемое страхом горло нимало влажнее. Господи, пожалуйста… Пожалуйста… Воображение мое разыгралось до того, что я весь трясся, едва ли не роняя арбалет, и не знал даже точно, за кого молюсь, и не желал так бояться, и боялся чувствовать себя… таким предателем.