Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья

• Название: Рыцарь Бодуэн и его семья
• Автор: Антон Дубинин
• Жанр: Историческая проза

«Противу безрассудной любви ничего не может человек». Св. Иероним.

Роман из истории альбигойской войны XIII века.

---

— А из-под шлема моей рожи все равно не видно, — добавил тем временем вернувшийся Гилельм. — Руки-ноги целы, франков есть чем убивать — и слава Тебе Господи.

В глазах у меня стоял Эд — мой брат, танцующий по красной мостовой Лаваура, оскальзывающийся на тряпочках мертвой плоти, человеческих ушах. Ухо за ухо, око за око… Иисусе Христе… Я выпил из эн-Гилельмовой чаши. И обнял его — совершенно нежданно для себя. Крепко обнял, чувствуя, как из обоих глаз рыцаря — и здорового, и сморщенного слепого — течет мне на плечо теплая вода.

* * *

— Хочу вам рассказать, парни, про епископа Фулькона кое-что. Это еще до того, как он из города свалил ко всем чертям. В Сен-Сернене дело было, я только-только оправился, но повязку на лице носил — стыдился, стало быть, безносой своей рожи. И в церковь тогда ходил еще — по привычке, что ли; все-таки католик я или кто? Так вот Фулькон на проповеди стал заливать, что, мол, франков бояться не надо, так как на самом деле они не волки, а кроткие овцы, добрые христиане, а настоящие волки суть проповедники катарские, пожирающие чад стада Христова. И весь прочий фульконов треп, сами знаете. Я и не выдержал — встал, на палку опираясь, ноги-то болели, дело было весной; с головы повязку содрал — первый раз при всех показал свое личико, а сам чувствую, как от меня в обе стороны народ отшатывается, девки пищат… «Вот, говорю, честные христиане; смотрите, что сделал со мной Монфор и его люди, кроткие овечки. Что на это скажете, господин наш епископ?» Фулькон побледнел малость, глазами по сторонам зыркает — но отвечает храбро: «Граф Монфор, мол, есть добрый пес, поставленный Церковью защищать Божие стадо! И хорош тот пес, который сумел так искусать волка, пожиравшего беззащитных овец, христиан!»

Тут у меня внутри как будто огонь загорелся. Я уж на что еще был немощен — а так и ломанулся на кафедру: «Кто тут тебе, — кричу, — волк-то, епископ ты дьявольский? Я два раза в год всю жизнь исповедался, то в Сен-Эвлали, а то и в Каркассоне; я на храм однажды всю добычу с арагонцев пожертвовал по обету; я когда при смерти в Кабарете валялся, причастился Святых Даров! А тебе, черту проклятому, сейчас поотрываю ноги, чтоб ты в Сен-Жаке до смерти гнил и разбирался, кто тут волк, а кто овца!»

Ну, схватили меня за руки, ясно дело. В церкви-то половина народа набилась из Фульконовых «белых братьев»… Свалка началась та еще, кто и впрямь на кафедру полез, кто — меня у «белых» отбивать… Чашу у Фулькона выбили, Тело Христово рассыпали. Что там говорить — с того раза я в церковь не ходил. Потому как если попускает Господь таких пастырей и таких овец — я лучше как-нибудь с Ним лично, после смерти разберусь, хороший я христианин или дурной.

Сидели мы на кухне поздно ночью; я, Аймерик да рыцарь Гилельм. Он теперь частенько бывал у нас, хотя жил и на другом конце города, у своих тулузских родичей. Многие рыцари, даже не подвассальные графу Раймону, приезжали теперь в Тулузу: кто — из страха оставаться в своих мелких замках перед приливом большой войны, кто — из желания пополнить Раймонову армию. Всякому ясно, что, во-первых, осада Тулузы была первой, но не последней; и во-вторых — если что и выстоит сейчас, если на что и надобно полагать надежды — так это на Тулузу. Вот рыцарь Гилельм толковал о том же самом — на этот раз с нами, двумя парнями. Я начал подозревать, что неспроста он с нами дружит и разговаривает, как с равными: должно быть, не у многих хватало духа общаться с ним — таким… Даже добрый мэтр Бернар, старинный знакомый его родителей, отчасти относился к Гилельму как к убогому; в доме своем принимал, но редко приглашал на праздники и не сочетал его с другими гостями. Я и сам с трудом научился не отводить взгляда, глядя ему в лицо. Старался сосредоточиться на единственном карем глазе… Умном и добром глазе. Мне было ужасно жалко рыцаря Гилельма, и чем дальше, тем сильней.

— Правильно ты католичество безбожное забросил! — обрадовался Аймерик. — Хочешь, пойдем на неделе в нашу церковь сходим? У нас-то пастыри — истинные, и не обманывают людей золотыми одежками да «скверным хлебцем». Франков воинством Сатаны называют, каким они и являются. И сам посуди — будь это Тело Христово, позволили бы всемогущий Бог с Ним так обращаться, на пол кидать? Попы ведь говорят, что Христос — всемогущий, даже в этом плотском мире полную власть имеет…

— Ты уж помолчи, парень, о Теле Христовом, — сказал рыцарь Гилельм. Сурово сказал, как всякий раз, когда при нем католическую веру обижали. — Как бы там не получилось, а я церковь оскорблять не дам. И епископу этому чертову, и мне Бог судья, а я в какой вере родился, в такой и помереть хочу.

Вздохнул Аймерик, повел глазами — знал я эту его повадку: совсем, мол, безнадежный, заколдованный ты католик, жалко тебя… Но промолчал.

Я вышел провожать рыцаря Гилельма. В темноте совсем не видно было, какой он страшный. Длинные волосы прикрывали отрезанные уши; если чуть сбоку смотреть, кажется — нормальный парень… Ему нет еще и тридцати, подумал я. И невеста — у него, говорят, была невеста… где теперь та невеста? И кто ее будет винить?

Наверное, изгой всегда чувствует изгоя. Я снова — второй раз уже — обнял Гилельма и поцеловал, в самое его безносое лицо. Он был такой высокий — как Эд, так что ему пришлось нагнуться, чтобы обнять меня в ответ.

— В одиночку-то не боитесь идти?

— Чего мне бояться. Кто в темноте встретит — сам испугается.

— Да бросьте, — сказал я, прямо как мэтр Бернар. А глаза все плакали почему-то… «Око за око, ухо за ухо»…

Назавтра, зайдя рано с утра, Гилельм принес мне подарок — меч с ножнами; он сказал — я носил его в бытность оруженосцем, он легкий, тебе подойдет. Не особенно хороший, но меч же, оружие! Я очень обрадовался — доспехи-то и шлем у меня имелись, а вот меч купить было не на что. Не просить же денег, в самом деле, у мэтра Бернара. Или… у графа Раймона. Я сердечно поблагодарил Гилельма, решив сегодня же меч заточить. Он помялся и обещал мне подарить еще кинжал.

* * *

Более всего угнетало, что мне нечем заплатить мэтру Бернару и его семье. Денег у меня не было, полезных для городской жизни умений — тоже. Роль приживала не так легка, как кажется на первый взгляд; терзаясь собственной бесполезностью, я старался меньше есть, совался с ненужной помощью к слугам. Я даже, стесняясь, попросил Аймерика взять меня с собой к мастеру ювелиру, клепать колечки; но мой друг замялся и неуверенно сказал, что эн Йехан не любит чужих — из чего я сделал вывод, что катарская компания ювелира не потерпит в своих рядах католика, да еще и франка. Оставалось по мелочам помогать на Америге — воду носить, колоть дрова, резать кур — и ждать. Ждать, когда граф Раймон позовет меня. Я ждал уже третий месяц. Жаркое лето было в самом разгаре — середина августа, время, когда камни мостовой плавятся под солнцем. Мы с Аймериком, тренируясь в плавании, наперегонки пускались вплавь вдоль моста Базакль — кто быстрее до третьей опоры? Однажды вместе с нами отправилась купаться Айма, привычная к мальчишечьему обществу, и обогнала нас обоих. Не все умеют плавать — а мы трое, как на подбор, научились этому еще в детстве. Я ужасно смущался, пока висел, уцепившись за камни опоры, и видел сквозь быстро бегущую воду молодое золотистое тело Аймы, державшейся рядом… Когда мы выходили из воды, я старался не смотреть на нее — и смотрел, конечно: как она, расставив крепкие красивые ноги, выжимала мокрые волосы. Аймерик поймал мой взгляд, помрачнел и бросил сестре ее смятое платье.

— Возьми, прикройся, бессовестная. Не маленькая уже, чтобы голышом бегать!

Айма широко раскрыла глаза, готовая возразить — но вместо того покраснела и быстро оделась. И ушла, не дожидаясь нас.

В Тулузу между тем приходили новые времена. Капитул, о делах которого мы кое-что знали от мэтра Бернара, написал от имени города письмо королю Арагонскому, давнему другу и родичу графа Раймона. Тому самому, который делил с ним позор и печаль арльского собора. Короля просили о помощи против Монфора. Дон Пейре, король арагонский, по прозвищу Католик, славился своей верностью Церкви и Папе; оттого катарской части капитула пришлось несколько покривить душой, вовсю убеждая возможного союзника в своей католичности. Зато вигуэр эн Матфре и прочие подобные ему вовсю развернулись, описывая бедствия честных христиан и монфоровские притеснения.

Помимо короля Пейре, на чьей сестре был женат (пятым браком!) граф Раймон, нашелся и еще один заступник попранной провансальской свободы — английский сенешаль Аквитании. Этот рыцарь, Саварик де Молеон, сам не брезговал трубадурским искусством, не любил короля французского и соблюдал интересы своего короля, Жана Английского, бывшего сюзереном тулузского графа за земли Ажене. Он привел в Тулузу отряд в две тысячи басков — невысоких коренастых горцев, бормотавших на своем, непонятном никому наречии. Командовал ими он сам — аквитанец, рыцарь, умевший объясняться на их языке и на провансальском; баски его не особенно слушались — эти пиренейские козопасы были неимоверно горды и драчливы, в первый же день после их прибытия во многих местах вспыхнули драки. Мэтр Бернар и с ним другие консулы носились туда-сюда, расквартировывая баскские отряды по городу, каждый в своем квартале. Пока забот от горцев было куда больше, чем пользы, но мэтр Бернар утверждал, что баски — отменные бойцы, крепкие и отчаянные, из них каждый стоит двух франков. Симпатии к баскам ему прибавлял факт, что те в своих диких гасконских горах почитали катарскую веру и приветствовали встречных Совершенных тройным поклоном, по правилам.