Яцек Вильчур - На небо сразу не попасть

• Название: На небо сразу не попасть
• Автор: Яцек Вильчур
• Издательство: Издательский Дом «Регнум»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91887-022-8

Яцек Е. Вильчур — дважды ранен в боях против гитлеровцев, дважды награжден Крестом «За отвагу». Опубликовал в Польше и за рубежом 26 книг о Второй мировой войне, нацистском геноциде и около 2000 статей, из которых 600 посвящены истреблению польского и еврейского народов, судьбам заключенных и военнопленных в немецких лагерях.

Авторизованный перевод с польского Владимира Воронцова и Петра Иванова под редакцией Модеста Колерова.

Издатель благодарит Ирину Котлобулатову и Александра Хохулина за ценные консультации по событиям и топонимике Львова, Инну Шитову — за помощь в подготовке текста русского издания книги.

---

Сегодня студент-заключённый ударил в лицо охранника, который ему сказал «курва твоя мать». Заключённого поместили в карцер, а после этого охранники пошли его бить. Пошмецюх сказал, что студента расквасили «на аминь». Его уже даже не возвращали в камеру, а сразу отвезли в больницу.

Начальник тюрьмы сказал, что в тюрьме охранники всегда правы, а вместо Священного Писания существует свод тюремных правил. Нам дали понять, что за «вяканье» на охранника заключённый пойдёт в карцер и получит 25 плетей по голой заднице. Заключённый, который ударит охранника, будет записан на эшелон в концлагерь.

Теперь уже, наверное, никто из заключённых не ударит охранника.

1 октября

Сегодня, как обычно, вывели нас на прогулку по цементному тюремному двору. Мы сделали уже пятый или шестой круг, когда из тюремной канцелярии вышли два человека. Один — работник администрации, а второй — в чёрной форме украинского полицейского. Гражданский держал в руке какую-то карточку и громко вызвал меня по фамилии. Я был уверен, что это уже конец. Видимо, полицейский особый суд вынес приговор и прислали украинца, чтобы меня забрать. Комендант камеры задержал голову гуляющей колонны и спросил меня, почему я не выхожу. Я сказал, что не спешу на пески. В ответ на это подошёл украинский полицейский и сказал мне, смеясь, что принёс для меня освобождение. Я ему не верил, потому что кто ж видел, чтобы полицейский в чёрной форме приносил освобождение?

В тюремной камере хранения тщательно проверили мою личность, и начальник вытащил большой бумажный кулёк, на котором чернилами была написана моя фамилия. Высыпал содержимое кулька на стол и велел мне вспомнить, всё ли это, что у меня было в день ареста. Мне отдали портфель с фотографиями отца и Юлика, молитвенную книжечку и электрическую лампочку. Начальник тюрьмы спросил меня, нет ли у меня замечаний насчёт состояния моих вещей, сданных на хранение.

Да глупый же вопрос! А если бы были, то как бы это мне помогло?

Начальник сказал, что я свободен и что немецкая власть даёт мне шанс начать новую жизнь. Пока должен вернуться в камеру, а тем временем канцелярия уладит формальности, связанные с моим выходом на свет. В камере меня обступили сокамерники и спрашивали, что было внизу. Сказал им, что, возможно, это враньё, потому что за уничтожение вагонов идут на пески. Комендант Борецкий пояснил мне, что от тюремного охранника знает про какую-то частичную амнистию и что в первую очередь под неё подпадают украинцы и несовершеннолетние заключённые поляки.

Мои приятели дали мне записки и адреса своих семей, у которых я мог бы остановиться. Комендант дал мне сапоги, потому что на воле нельзя ходить босиком. Все меня целовали, а комендант сказал: «Помни, больше сюда не приходи». Поскольку я не верил немцам, что меня действительно выпускают на свободу, то мы договорились, что после выхода перейду за тюремную стену со стороны улицы Яховича и помашу в сторону окон своей камеры. Точно в полдень охранник открыл дверь камеры и приказал мне выходить. В канцелярии мне дали Eintlassungsshein (карту освобождения) и сопроводили до выхода. Пока шли через оба внутренних двора, я ничего не слышал. Однако, когда дошёл до главных ворот, услышал сразу все отголоски города. Постовой открыл ворота и сказал мне идти.

Тут же, за воротами, стояли люди с передачами для заключённых. Все уставились на меня, как на нечто, заслуживающее исключительного внимания. Я не знал, что их так заинтересовало, потому что давно уже себя не видел. В тюрьме не было зеркал, а если бы и были, то и так бы в них никто не заглядывал из страха, что увидит что-то очень грустное.

Пришлось идти очень медленно, потому что сил не было, я был очень лёгкий. За воротами уже была улица Казимировская, полно машин, людей, трамваев и криков. Дошёл до уличного фонаря и упал в обморок. Когда очнулся, надо мной стояли люди с передачами для заключённых. Какой-то сапожник с Замарстынова посадил меня в конную повозку и сказал, что возьмёт меня к себе, чтобы я мог набраться сил. Обувь не держалась на ногах, потому что была широкой, а ноги — как две тросточки. У сапожника меня взвесили на магазинных весах. Я весил 29 килограммов.

5 октября

На протяжении нескольких дней я жил у сапожника. Меня тут хорошо кормили, давали выспаться и ничего не велели делать. Дочка сапожника стирала и шила мне разные вещи. Мои великоватые сапоги мне заменили на меньшие. Я отдохнул и мог уже ходить, не держась за стены.

Сегодня пошёл к семьям моих знакомых, отдал им записки и передал им приветы и новости. К сапожнику уже не вернулся. Остался у семьи Адама из восемнадцатой. Его родители и братья подарили мне одежду, несколько платков и выделили мне место для сна.

6 октября

Лишь сегодня пошёл на свою улицу. На Замарстынове отыскал Юлика. Он мне рассказал, что мой младший брат вскоре после моего ареста вышел из дому и уже больше не вернулся. Ему было 10 лет, но он всё ещё шепелявил. С момента его исчезновения мать ходила как будто не в себе. И вот однажды, в мае, вышла и больше домой не вернулась.[69] Юлик живёт теперь у дяди с тётей, которые его содержат. Он мне сказал, что после моего ареста все были уверены, что меня схватили во время взлома вагонов и расстреляли.

12 октября

Начинаю приходить в себя. Юлика вижу редко, потому что он дальше живёт у дяди с тётей, а я у чужих людей. Сил у меня всё больше, и скоро пойду на вокзал.

13 октября

В DRK даже не особенно знали, за что я сидел. Думали даже, что меня расстреляли или вывезли в Германию. Когда я первый раз пришёл на вокзал, меня накормили и разрешили приходить на работу. Начал на кухне — у пана Романа. Теперь немцы не допускают уже диких[70] работников. Платят людям каждый месяц зарплату и выдают трудовые книжки.

Я должен предоставить немцам свою метрику, потому что без неё не принимают на работу гражданского человека.

14 октября

Около железнодорожного вокзала, у забора, лежат тела двух евреев, умерших от голода. Также вдоль улицы Замарстыновской и во многих местах на Клепарове лежат останки умерших от голода евреев. Сначала тела собирали, но этих тел уже настолько много, что только два раза в неделю украинская полиция ездит на грузовиках и собирает трупы. Тела закапывают или жгут на штабелях на Кортумовых Горках.

Теперь уже не все евреи прячутся перед акцией. Есть те, кому уже всё равно. Когда полиция за ними приезжает, они сами забираются в кузова и едут в газовые камеры.

15 октября

Пан Роман позволяет мне приходить на работу и даже попросил начальницу сестёр Немецкого Красного Креста, чтобы меня трудоустроили. Теперь мне уже не нужно стараться заработать побольше, потому что у меня нет на содержании семьи. Юлику не нужна моя помощь, потому что у дяди, у которого он живёт, дела идут неплохо.

23 октября

На работу каждый день хожу рано, а возвращаюсь домой поздним вечером. Нанял себе совместную комнатку, или, скорее, кухоньку на улице Бочковского[71] — это боковая Городецкой. Жильё обходится дёшево, потому что плачу частично деньгами, а частично хлебом. В кухоньке стоит кровать, на которой мы спим со вторым сожителем;[72] зовут его Зайчик или как-то в этом роде. Мы друг другу не представлялись, потому что нет надобности. Этот сожитель ещё более нищий, чем я, потому что у него нет работы. Мне кажется, что он — законченный лентяй. Каждый день лазит в комитет Главного Опекунского Совета и там попрошайничает. Нашёл себе какую-то старую графиню, которая этого смердюка жалеет, да ещё и даёт ему пакеты с едой или направления на обеды. Уговариваю Зайчика, чтобы он приходил на вокзал и пошустрил немного, но он боится, да ещё и рассказывает какие-то глупости о том, что немцы его поймают и застрелят. Зайчик обладает чертовски крепким желудком и жрёт всё, что бы то ни было. Кроме того, у него много вшей, и из-за него завшивела уже наша общая кровать. Каждый вечер, когда я возвращаюсь с работы, Зайчик уже меня ждёт, а точнее, ждёт жратву.

Обычно рассказывает, с какой графиней разговаривал сегодня, кого поцеловал в руку и что в ближайшие дни получит. Потом, как бы нехотя, спрашивает меня, что мне сегодня удалось урвать на работе. Всего хочет попробовать, а потом жрёт, как минимум, половину того, что я приношу. Когда я иду в воскресенье на работу, он говорит мне, что идёт в церковь и что не пропустит воскресных богослужений. Временами делает вид, что хотел бы вместе со мной пойти в костёл Св. Эльжбеты, хотя прекрасно знает, что я должен в воскресенье работать.

Паршивый тип этот Зайчик. Мне кажется, что он в воскресенье ходит к проституткам и заносит им пачки кофе и сахара, которые на протяжении недели выцыганивает у меня. Наша хозяйка даёт мне понять, чтобы я особо не доверялся Зайчику, потому что он ненадёжный тип. Зайчик, хотя Богом клялся регулярно платить за проживание, до сего дня не дал ни гроша, а живёт уже несколько месяцев. Кроме того, Зайчик то проклинает немцев, то хвалит их.