Алексей Рыбин - Трофейщик

• Название: Трофейщик
• Автор: Алексей Рыбин
• Издательство: Азбука, Терра
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1996
• ISBN: 5-7684-0138-5

В самые невероятные ситуации попадает герой романа Алексея Рыбина, занимающийся запретным промыслом военных трофеев, погребенных на местах боев в лесных чащобах под Петербургом. Волею обстоятельств он встает поперек дороги беспощадной и хорошо законспирированной банды, главарь которой издавна связан с всесильным КГБ — ФСК — ФСБ. Казалось бы, борьба безнадежна, исход ее предрешен, но трофейщик и его друзья все же вступают в неравный бой…

---

Здесь не слышно было городского шума, лишь электрички, периодически в отдалении грохочущие по бывшей царскосельской железной дороге, напоминали о настоящем времени.

Он брал с собой книги, но почти никогда их не читал. Просто ложился в траву и лежал часами. Он видел высокое, бесцветное невское небо, птиц, летящих к югу, как и сотни лет назад, мимо этих мест, мимо Купчино — деревни, что стояла здесь с XVI века, когда на этих полях сеяли рожь, ячмень, овес, пасли коров, ловили рыбу в озерах, а воздух был свеж и чист, земля жирная и черная, люди здоровые и розовощекие. Он поворачивал голову и смотрел в заросли травы с ползающими в ней муравьями и другой бесчисленной мелкой живностью, которую можно заметить, только лежа в траве и не думая ни о чем. Стоит вспомнить свои городские дела и житейские проблемы, как пропадут, исчезнут за назойливыми, неуютными мыслями горящие темно-зелеными огоньками спинки жучков, не различить будет изломанную траекторию полета летних малюсеньких мошек. Пропадут из поля зрения удивительной формы муравьи и совершенно сюрреалистического вида стрекозы. Все, что останется от летнего поля, — это вызывающие нестерпимый зуд укусы крохотных неуловимых насекомых, трава начнет колоть спину, солнце — слепить глаза, земля покажется сырой и холодной, мелкие камешки набьются в ботинки, пыль забьется за шиворот…

Нельзя здесь оставаться городским пришельцам — отторгает их поле, из последних сил отстаивая свое право на существование. Алексей же всегда чувствовал себя здесь прекрасно. Ижорский погост — так всегда называлась эта земля — свободная, огромная, с густыми непролазными лесами, чистыми реками, со стоящими на ней крепкими деревянными домами, бывшими ее частью. И ветер, дождь и мороз не разрушали эти дома, а лишь помогали им стать крепче, глубже врасти в почву. Бревна стен становились звонкими и прочными, словно сталь, неподвластными тлению.

Он вставал и шел обратно к белой сплошной стене одинаковых, вытянувшихся в линию домов с ровными рядами черных точек-окон и черточками балконов. Птицы над головой летели вовсе не на юг, а на мясокомбинат. Под ногами чем ближе к домам, тем чаще хрустело бутылочное стекло, скрипела рваная жесть консервных банок, шуршал бумажный мусор. Пограничная линия — асфальтовая дорога вдоль домов, отделяющая город от поля, — была чистой, гладкой и безликой. Тысячи километров подобных дорог бежали на север, пронизывали город во всех направлениях, разделялись на сотни ответвлений, переплетаясь, кружа, возвращаясь назад и закручиваясь в спирали.

Поднявшись в свою квартиру, он подходил к окну и снова видел Ижорский погост — чистый, светлый, бескрайний и безлюдный. Эта земля излучала покой, которого нет в северных и западных районах, в направлении Финского залива, — там с каждым годом все кучнее прорастают дачные домики, виллы, особняки, открываются магазины, вытягиваются новые заборы и проволочные заграждения, а десятки тысяч отдыхающих перемещаются сплошной горячей массой, оставляя за собой вытоптанную траву и горы мусора.

Он вышел на балкон. Солнце повисло справа над Пулковским шоссе. Во рту было сухо и противно, но голова после сна стала совершенно ясной и свежей — похмелье хоть и давало о себе знать, но оказалось сегодня легким и не мешающим думать. Все случившееся вчера казалось далеким, нереальным и как будто произошедшим вовсе не с ним, если бы не следы на лице и не грязная одежда, разбросанная на полу в комнате и в прихожей.

Он быстро принял душ, растерся полотенцем, и остатки похмелья улетучились окончательно. Выйдя на кухню, поставил чайник, закурил. Не найдут его, конечно. Как найдешь? Следов-то нет. Шофер легковушки, которую остановил Алексей на ночном шоссе, тоже вряд ли что скажет. Как они смогут на него выйти? Подумают — бандитские разборки. Мало ли что, бандиты рыть землю не могут? Вполне могут. Оружие им тоже нужно.

Он почти совсем успокоился и, решив прибраться, направился в прихожую, чтобы начать с самого начала. Поднял свою любимую зеленую куртку, брошенную вчера в расстроенных чувствах на пол, отряхнул, повесил на вешалку. Поставил ботинки — свои и Катькины — модные, тупоносые — ровными рядами на полочке для обуви.

— Катя! Просыпайся!

— У-у-у, — донеслось из спальни. — Леш, который час?

— Три. Ты не видела мой планшет?

— Что?

— Планшет. Кожаная сумка, в которой карты носят.

— Да я знаю, что такое планшет. Не видела.

— Черт, я же с ним приехал, а куда сунул, не помню.

— Леш, ты без него ехал.

Алексей вошел в спальню.

— Точно без него?

— Леш, я ведь проспалась к твоему приходу. Точно, ты был без него.

Так. Не хватало еще потерять карты. Размеченные, с нанесенным на них маршрутом, с обозначенными местами поиска. В таком состоянии он ведь мог оставить его в машине на шоссе, потерять по дороге в городе — что за черт!

Он позвонил Ване. В трубке долго звучали призывные гудки, потом наконец после щелчка послышался шум, громкие голоса, замешанные с трудно определимой музыкой, и Алексей услышал долгожданное «Аллоу!» По тому, как было сказано это «Аллоу», Алексей понял, в каком состоянии находится Иван Давидович. Ваня вообще-то напивался редко, и то, что в три часа дня он был уже готов, с его стороны являлось поступком неординарным.

— Вань, ты чего празднуешь?

— А-а-а, Братец! — заорал на другом конце провода Иван Давидович. — Ну, приезжай.

— Да нет, Вань, я спросить хотел…

— Давай приезжай, мы тебя полечим…

— Вань, подожди. Я у тебя планшет не забывал?

— Забывал… Наливал, выпивал, заблевал, шпаклевал. Мухлевал.

— Вань…

— Наповал, перевал, открывал, карнавал. Пировал, горевал, вышивал, подпевал. Приезжай, мы все дома. — В трубке раздался треск и короткие гудки.

Планшет нужно было забирать: пока он был в другом месте, Алексей чувствовал, что вчерашняя история не закончилась. «Что это я ночью перетрусил? — думал он. — Какой толк сидеть неделю дома? В лицо меня никто не узнает, в лесу никто не видел, кроме тех двоих. Что за идиотизм?» Он решил списать вчерашнюю панику на усталость и нервное перенапряжение. Да, собственно, было от чего запаниковать.

— Кать, не хочешь со мной к Ване съездить?

— Как, опять туда? Тебе не надоело? И вообще, ты же собирался дома сидеть.

— Видишь ли, я там у него забыл одну штуку. Она мне срочно нужна. Поехали, а? — Он обнял Катьку за плечи. — Заскочим ненадолго, а потом купим чего-нибудь и вернемся. Или в гости куда-нибудь, если захочешь. Мне-то в таком виде не хочется, но я — как ты…

Вид у Алексея и вправду был достойный — на бровях выросли две огромные шишки, изменив совершенно форму глаз и придав им азиатский характер. Из-за сильно распухшей челюсти лицо стало асимметричным и в целом выглядело как отражение в кривом зеркале, которые веселили народ много лет в забытых уже комнатах смеха городских парков.

Только повесил трубку Иван Давидович и направился было к столу, как телефон снова зазвонил. «У аппарата», — значительно сообщил Ваня невидимому абоненту.

— Ваня, Виталий Всеволодович беспокоит.

— А, да-да, — ответил Ваня, слегка трезвея и пытаясь сосредоточиться. — Здравствуйте еще раз, я вас слушаю.

— Ну, как дела? Все в порядке?

— Да, Виталий Всеволодович. Я съездил, посмотрел, все нормально. Недавно только вернулся.

— Ну вот и хорошо, — констатировал Виталий Всеволодович. — Отдыхаешь теперь?

— Да, знаете ли, гости зашли вот…

— Завидую тебе. Самому никак не удается отдохнуть по-человечески. А я бы с удовольствием расслабился, но дела, дела… Ванечка, значит, так — завтра у нас воскресенье, ты не работаешь?

— Вечером нужно в больницу.

— Хорошо. Давай часикам в двум подъезжай ко мне. Дома спокойно посидим, поговорим, пообедаем. Будешь?

— Конечно, буду, спасибо.

— Ну, тогда до завтра.

— Всего доброго, Виталий Всеволодович.

Ваня вернулся к столу. За то время, пока он беседовал по телефону, Гена опять успел заснуть в кресле. Юраня же был бодр, энергичен, багров лицом, но тверд в движениях.

— Вань, пошли ко мне в мастерскую. Пройдемся заодно. Погода — класс! Все возьмем с собой, посидим…

— А Гена? — Иван Давидович неожиданно тоже захотел сменить обстановку, а в Юраниной мастерской ему вообще всегда нравилось бывать.

— А что Гена? Напишем ему записку, оставим похмелиться, проснется — придет. У тебя ведь дверь захлопывается?

— Захлопывается.

— Ну вот. Закроет и придет. Никуда не денется. Только Лешке позвони — ты ж его зазывал. Пусть тоже ко мне едет.

Когда они вышли на улицу, солнце уже скрылось за углом Лешкиного дома, уйдя дальше на запад. Было тепло, редкие встречные прохожие несли плащи или легкие куртки на изгибе локтя — августовское похолодание, кажется, закончилось, но питерцы — народ, к погоде относящийся с большой осторожностью, приученный к ее внезапным переменам и, как ни странно, теплолюбивый, хоть и живущий в северном городе. «У нас при десяти градусах мороза холодней, чем в Сибири при двадцати», — говорят они со странным удовлетворением. «У нас влажность больше», — продолжают, покачивая головами, — дескать, несем свой крест и не ропщем. А в апреле, когда в затемненных местах еще лежат груды снега, когда солнце только начинает просыпаться и пригревать Петербург неуверенно и несильно, словно пробуя себя после долгого перерыва и боясь надорваться от внезапного перенапряжения, под бурой стеной Петропавловской крепости, обращенной к Неве, мгновенно вырастают хорошо видные с противоположного берега белые столбики. Это самые нетерпеливые, обезумевшие от зимней темноты, морозов и весенней промозглой сырости горожане, отчаянно сбросившие с себя опостылевшую одежду, стоят и, съежившись под ветром, впитывают первый загар.