Владлен Анчишкин - Арктический роман

• Название: Арктический роман
• Автор: Владлен Анчишкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В «Арктическом романе» действуют наши современники, люди редкой и мужественной профессии — полярные шахтеры. Как и всех советских людей, их волнуют вопросы, от правильного решения которых зависит нравственное здоровье нашего общества. Как жить? Во имя чего? Для чего? Можно ли поступаться нравственными идеалами даже во имя большой цели и не причинят ли такие уступки непоправимый ущерб человеку и обществу?

---

Афанасьев сам попросился на рабочее место, увлекся шахтерским делом: работал так, будто играл в шахтера; играл, как подросток, для которого все в шахте в новинку, все новое в радость, — играл в хорошего шахтера, увлекаясь. Батурин превратил добровольное дело парня в пытку: гонял его с одного рабочего места на другое, подхлестывал. Афанасьеву уж время было возвратиться к инженерской работе, Батурин не выпускал его из рабочих: гнул, старался согнуть — заставить покориться воле начальника. Афанасьев улыбался Батурину и в шахте — вел себя так, что не знающему его человеку могло показаться: ему все равно — все все равно. Но Романов знал: это лишь внешне. Афанасьев лишь научился улыбаться Батурину, лишь делал вид, что ему все все равно. Афанасьева оскорбляло преследование Батурина, подстегивания унижали. Парню уже хотелось работать инженером — он нервничал, делался злым. Батурин ждал, когда Афанасьев сам попросится на инженерскую работу — когда можно будет натолочь его лбом оземь вдосталь; Афанасьев надвигал на лоб шляпу — ждал, когда Батурин напишет приказ о его переводе на инженерскую должность, — по договорным условиям с «Арктикуглем» ему обязаны были предоставить инженерскую должность. Игра затянулась. Романов уговорил парня написать заявление. Афанасьев написал. Батурин велел перевести его из слесарей-монтажников… в бригадиры. Продолжал клевать.

Романов снял ружье. Он убил белого альбатроса, когда тот присел и раскрыл двухметровые в размахе крылья, собираясь оторваться от земли. Альбатрос свалился под обрыв, волоча крылья, — упал за глыбу песчаника, лежавшую у обрыва. Коричневый в крапинку альбатрос улетел.

— Зачем убил птицу? — сказал Батурин. — Браконьер!

— Она сволочь, — сказал Романов. — Она забивает молодую.

— Шибанулся бы лбом о камень, — сказал Батурин.

— У вас голова крепче, — ответил Романов.

— Здесь уголь выходит, — сказал Игорь Шилков. — Вон…

На берегу, меж камней, всосанных песком, но еще не отшлифованных волнами, были видны осколки угля.

— Надо посмотреть, — сказал Дробненький мужичок. — Интересно, черт подери.

Старшина катера, захватив бороду в кулак, нагнувшись, пошел за ними к береговому обрыву.

— Иди к норвежцам, Александр Васильевич, — сказал Батурин. — Иди от греха…

— Пойду, — сказал Романов. — А грех, как тень, Константин Петрович: от него не уйдешь.

Игорь Шилков зашел за глыбу.

— Иди уж, — сказал Батурин.

— Иду, — сказал Романов. — И половину грехов заберу. Они и на мне есть: я слишком долго молчал.

— Вот и ладно, — сказал Батурин. — Иди. Он посмотрел в сторону глыбы, за которой уже скрылись и Дробненький мужичок, и старшина катера.

— Половинки мы потом сложим, — сказал он. — Теперь не ко времени.

— Как переломанный пятак сложим, — сказал Романов. — Половинки надо складывать, чтоб не потерялись. Пора складывать: люди теряются… божьи кузнечики.

— Иди-иди, — сказал Батурин. — Фи-ло-соф.

Вновь они встретились возле лобастого мыса. Только что прошел дождь крупными, редкими каплями. Романов только что переобулся, сидел у костра. Бревна плавника были сложены крест-накрест: раскаленные добела, горели пламенем невысоким, но жарким. Батурин пришел со стороны мыса Богемана, шел по берегу. Рядом с ним, несколько поотстав, шел матрос с рюкзаком Батурина за плечами; на груди висел, раскачиваясь, бинокль. Батурин и матрос поднялись по склону, усеянному глыбами и валунами, вышли сначала по грудь, потом по колено — остановились у костра. Батурин сел, положив ружье рядом.

— Где же норвежцы? — спросил он.

— Ушли, — ответил Романов не сразу. — Оставили костер и ушли к островам… к леднику.

— Чего они делают здесь?

— Они ушли, когда я был далеко.

— Божий покровитель, — сказал Батурин, искоса взглянув на Романова.

— Интересно, Александр Васильевич, — сказал матрос — Я тоже бегал на берег посмотреть, вот здорово: уголь выходит из-под земли прямо на берег. А берег как бритвой обрезан. Сначала уголь, потом метра три песчаник. Потом глинистый сланец. Сверху мох. Волны вымывают уголь, получается ниша; потом песчаник и сланец как бритвой — часть берега падает в море. И мох падает в море. Чертова работа. И тут, у ручья, рядом…

Батурин достал из кармана «Казбек», потянулся рукой к угольку — передумал; повернулся к Романову, протянул руку:

— Дай прикурить.

Романов вынул из кармана — протянул зажигалку. Батурин выщелкнул огонек, прикурил, смотрел на пляшущий огонек зажигалки, поворачивал ее таким образом, чтоб огонек не гас, но метался…

Вот так же он заставлял плясать, метаться и Гаевого… Парень оказался самолюбивым на редкость, Батурин разгадал его слабость: простил Гаевому ночной сабантуй, выдвинул в заместители начальника окра — «и. о.» заместителя, — парню надобно оставить потолок для роста — он еще молод; у парней голова кружится от быстрого взлета — их надобно подсаживать помаленьку, с пересадкой. «И. о.» задело Гаевого. Он тужился в три пупа, стараясь заслужить доверие Батурина — избавиться от этого «и. о.»; научился не выходить из шахты по две смены кряду, спать в нарядной, обходиться тормозками вместо завтрака, ужина, забыл о костюмах, купленных в ГУМе. Вроде и на месте был человек, и в то же время подвешен: голова ниже пояса перед Батуриным, как у просителя…

Романов прикурил от уголька, передумал — бросил в костер папиросу.

— Коля, — сказал он, — водка в рюкзаке есть? Матрос посмотрел на Батурина. Батурин смотрел в костер. Матрос вынул из рюкзака бутылку «столичной». Романов взял бутылку за горлышко, перевернул вверх дном; коротко взмахнув большим, твердым кулаком, ударил в донышко бутылки, в рубец. Бутылка словно бы хрюкнула — выплюнула пробку. Романов сделал несколько глотков, возвратил бутылку.

Шея Батурина сделалась красной.

— Чертова работа, — сказал матрос. — Идешь по земле и берешь уголь. Можно в костер положить, можно в мешок набрать. А на берегу плавник, хоть избу руби. Черт. Здесь и зимой не пропадешь.

— Смотря с кем зимовать, Коля, — сказал Романов. — Окажется рядом какой-нибудь номер один… Батурин крякнул.

— Почему мы не берем уголь здесь? — сказал матрос. — Уголь и здесь, у ручья, выходит прямо на берег. Это же наша земля — тундра Богемана?..

— Кой дьявол ты привязался к углю? — шумнул на него Батурин.

— Придет срок, Коля, заберем уголь и здесь, — сказал Романов. — То, что можно взять для людей, люди возьмут. Человек должен взять свое, если он человек… а не божий кузнечик.

Батурин взял у матроса бутылку, отпил добрую треть. Пил из горлышка, не отрываясь.

— Где норвежцы? — сказал он.

— Правду говорят: «Даже коту надоедает в одну дырку лазить», — сказал Романов.

Батурин швырнул бутылку в валун. Она разбилась. По камню побежали потеки, похожие на тень от медузы. Романов встал. Матрос стоял на коленях, протянув ладони к костру, — поднялся с колен на ноги…

Потом они шли к озерам у скалистой гряды, подымающейся далеко в тундре.

Шли по каменистому склону, переходящему в плоскую тундру. Впереди то тут, то там, прорезаясь в пестром разноцветье увядающих мхов и лишайников, выделялись залысины скал, не стертых до основания отступившим ледником. Вдали виднелись серо-голубые глазницы озер. Ни деревца, ни кустика. Тяжелое, темное небо над тундрой просело. Под ногами шуршала щебенка.

— Поди-ко вперед, Николай, — сказал Батурин.

— Зачем ему уходить? — заметил Романов. — Ему надо знать, чего следует остерегаться больше всего…

—. Я сказал, — стало быть, надобно!

Матрос встряхнул рюкзаком, поправляя врезавшиеся в плечи лямки, перехватил ружье из руки в руку, пошел вниз, не оглядываясь.

— В Австралии есть птица страус, — сказал Романов громко. — Дура птица. Спрячет голову под крыло и думает, что ее никто не видит. Дура. Все равно ее видно.

— Помолчишь ты, однако?!

— Год молчал!

У Батурина пульсировала голубая жилка над глазом. Матрос шел широкими шагами, обходил большие камни и переступал через те, которые мог переступить. Его широкоплечая спина с рюкзаком перемещалась то вправо, то влево — делалась меньше.

Пахло увяданием глубокой осени, обветренными камнями, холодным морем.

— Будем складывать половинки, — сказал Батурин. — Пятаков ты, однако, наломал довольно.

— Ломаете вы, а не я.

— Выворачивайся уж. Из-за угла стрелять — здоров; лоб в лоб сходишься — ноги в коленях подламываются. Пошел!

— Между нашими лбами девятнадцать лет жизни, Константин Петрович, — сказал Романов. — Но пойду.

— Вот и ладно, — сказал Батурин. — Ты хамишь потому, что решил уйти от меня?

— Мне с вами детей не крестить, — сказал Романов. — И в ладушки не играть. А уйти придется…