Владлен Анчишкин - Арктический роман

• Название: Арктический роман
• Автор: Владлен Анчишкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

В «Арктическом романе» действуют наши современники, люди редкой и мужественной профессии — полярные шахтеры. Как и всех советских людей, их волнуют вопросы, от правильного решения которых зависит нравственное здоровье нашего общества. Как жить? Во имя чего? Для чего? Можно ли поступаться нравственными идеалами даже во имя большой цели и не причинят ли такие уступки непоправимый ущерб человеку и обществу?

---

— За-а-чем вы, Александр Васильевич?.. Романов повернулся — самоспасатель отлетел и ударился по бедру, возвратившись.

— Не ты меня будешь спрашивать. Я буду… Тебе кто-нибудь говорил, что шахта взрывоопасна по пыли… в тундру Богемана!..

Афанасьев захлебнулся от обиды и злости, вылетел из камеры, хлопнув пологом.

— Вы знаете, что шахта взрывоопасна по пыли? — спросил Романов, обращаясь ко всем.

Рабочие смотрели потупясь. На фундаменте работали плотники и бетонщики стройконторы. Многие из них впервые работали в шахте. Шахта для них не успела стать обыденным местом работы. По их глазам было видно: они ни на секунду не забывают о миллионах тонн породы, нависшей над головой, давившей с боков, вздувающей почву. Угроза шахте взрывом оглушила…

— Продолжайте работать, — сказал Романов. — Убери… эти кружева, — велел он электрику. — И кабель убери.

Загрохотала бетономешалка, вразнобой застучали топоры, надрывно застонали вибраторы, погружаясь в бетон. Рабочие торопились так, словно старались в одну смену отделаться от этого — будь он трижды проклят — фундамента, только бы побыстрее вырваться на поверхность — вернуться к привычной обстановке, окруженной далекими горизонтами, хранимой то ли высоким, то ли нависающим небом.

Романов повернулся. Возле стены, зашитой опалубкой стояла по колено в щебенке опора. На щебенке валялись электроды, один торчал. Электрод был теплый от рук Березина… Электропрогрев!.. На материке за такое в шахте, взрывоопасной по пыли… За ухом почесать не успели бы — оказались на скамье подсудимых… Мореходы… Искатели острых ощущений. Недаром Батурин не вылезает с этого окра… Шкодники!..

У выхода из камеры, занавешенного куском тяжелой, прорезиненной парусины, стоял Гаевой. Он улыбался. У покрасневших на холоде мочек бегали под кожей раздвоенные желваки. Зеленоватые глаза светились изнутри, как бы предупреждая: будем драться!

— Можно вас на минутку, Александр Васильевич? — сказал Гаевой.

Романов вышел из камеры.

На верхней площадке бремсберга горела лампа дневного света, подвешенная над временной лебедкой. Возле телефонного аппарата, за лебедкой, сидели на корточках Березнн и Афанасьев.

— Что вы здесь делаете, Александр Васильевич? — спросил Гаевой.

— А что ты тут делаешь? — спросил Романов.

— Я начальник окра, Александр Васильевич, — сказал Гаевой.

— А я замещаю главного инженера рудника, — сказал Романов. — Ты распорядился с электропрогревом?

— Я не читал приказа о том, что вы замещаете главного инженера, Александр Васильевич, — сказал Гаевой. — Кто вам дал право отменять инженерские распоряжения начальника окра?

— Ла-ал-ешка, брось, — сказал Афанасьев.

Романов хотел сказать, что он, Гаевой, не начальник отдела капитальных работ, а исполняющий обязанности пока что, но пощадил самолюбие парня.

— Вас обоих, как инженеров, за этот электропрогрев надо на скамью подсудимых, — сказал Романов. — А вы еще…

— А у вас дистрофия не только инженерной мысли!.. — взбесился вдруг Гаевой. — Шахтер, который сидит под каблуком у жены!..

— Ла-ал-ешка! — Афанасьев подхватился на ноги, подбежал — стал между Романовым и Гаевым.

Куртка на нем была распахнута, треух сполз на затылок.

Романов не мог не только понять того, что еще говорил Гаевой, но и потом вспомнить, что он говорил. Вначале появилось желание поймать его за воротник, переломить в пояснице и отшлепать по ушам так, чтоб с неделю ходил в каплоухих. Но в его оскорбительной брани улавливалось что-то такое, чего Гаевой не досказывал, и это «что-то» проистекало не от Гаевого — от кого-то, кто стоял у него за плечами.

За все время на острове Романов лишь защищал Гаевого, как и Афанасьева. И вдруг… Парень буквально перевернулся с ног на голову перед Романовым. Почему?..

Именно этот вопрос и заставил Романова воздержаться.

Но почему?!

Бессонная ночь и усталость отдавались звоном в ушах, отупляли, не давали возможности сосредоточиться, нащупать руку, которая перевернула Гаевого с ног на голову, заставила потерять обычную сдержанность перед старшими. Романов предупредил:

— Замолчи, или… если еще одно слово… Ну?! Предупредил таким тоном, так, что Гаевой понял: для Романова перестала существовать граница между заместителем начальника рудника и исполняющим обязанности начальника окра, — друг перед другом стояли теперь просто мужчины, которые могут продолжить свой спор и без слов. Гаевой унялся. А Романов — по инерции, что ли? — продолжал думать о Гаевом и не мог поверить тому, что этот парень может быть сопляком, который платит, как правило, за добро подлостью.

Березин позвонил в кабинет начальника рудника — попросил Батурина прийти к камере лебедки БЛ-1200 немедленно. Потребовал: если Батурин не придет тотчас же, «здесь может взорваться атомная бомба».

Батурин вывернулся из черной проруби квершлага, остановился подле Романова, Гаевого, Афанасьева и Березнна, набрал воздуху полную грудь и выдохнул со стоном облегчения. На нем не было самоспасателя. Афанасьева Батурин заметил, хотя тот и отошел в сторону.

— Ты что здесь? — сердито сказал он ему. — ну-ко, иди — занимайся своим делом.

— Ин-н-тересно, Константин Петрович, — сказал Афанасьев. — Электропрогрев…

— На монтаже натяжной станции, дьявол его… — заметил Батурин. — Свое надобно сделать, а потом в чужое соваться!

Афанасьев улыбнулся смущенно, махнул рукавицей по верхней губе и пошел вниз по бремсбергу… Березин круто развернулся и нырнул под прорезиненный полог — скрылся в камере.

Батурин потребовал объяснений у Романова, Гаевого.

В засбросовой части проходчики идут по углю. В забои воздух нагнетается по трубам; из забоев идет самотеком — поднимается по бремсбергу, несет угольную пыль к камере лебедки БЛ-1200. В воздухе камеры пыль. Контакты на электропрогреве открыты. Стрелять по альбатросам из такого ружья, как шахта, слишком дорогое развлечение… Так думал Романов.

Работы в забоях можно остановить — проветрить забои и бремсберг. Камеру лебедки БЛ-1200 и прилегающие к ней выработки осланцевать[13] наново. В камеру дать струю свежего воздуха… Так думал Гаевой.

— В Кольсбей пошли на катере норвежцы, — сказал Батурин. — Надобно поехать в Кольсбей, Александр Васильевич.

— Моя очередь занаряживать вторую смену, Константин Петрович, — сказал Романов.

— Стало быть, наряд проведу я, — сказал Батурин. — Поторопись, Александр Васильевич. Гостей надобно встречать как гостей.

Рядом стоял Гаевой… Романов ничего не сказал. Норвежцев было четверо. Один из них — Руальд Кнудсен, врубмашинист из Лонгиербюена, — внешне напоминал чем-то Андрея Остина, знал немецкий язык. Романов говорил Руальду по-немецки, Руальд переводил товарищам на норвежский. Руальд Кнудсен подарил Романову зажигалку с гравировкой «Свальбард 1957». Романов отдал ему свою зажигалку. Он принимал гостей в консульском домике, выброшенном за пределы портового поселка — к складу горюче-смазочных материалов. Гости были веселые, разговорчивые. Руальд Кнудсен не закрывал рта. Романов угощал гостей «столичной», черной икрой, крабами, сливочным маслом, пил и пел с ними, а чувствовал себя неспокойно. Что-то мешало смеяться, шутить… Батурин старался не смотреть на Романова, когда разговаривал с ним и Гаевым у камеры лебедки БЛ-1200, стоял к Романову боком или отворачивался, — в твердо очерченных, все еще упругих губах и в уголках глаз пряталась улыбка… тени улыбки.

Норвежцы приняли приглашение заночевать. Спать ложились за полночь. Романов едва удерживался на ногах, раздеваясь возле раскладушки: бессонная ночь и водка сморили. Плюхнулся в постель как подкошенный, Тело утонуло, словно неживое. Каждая косточка чувствовалась. Не хотелось устраивать ног, рук, повернуть голову. Провалился. Но «что-то» не давало уснуть… Батурин торопил Романова в Кольсбей так, будто хотел отделаться от него побыстрее.

Вечерняя пассажирская электричка ушла на Грумант, давно успела вернуться. До утренней электрички оставалось не больше четырех часов. В Кольсбее дежурил диспетчер порта Оскар Штерк. Он знал английский язык, которым свободно владели едва не все норвежцы, был порядочный парень, его можно было оставить с норвежцами на все утро. «Что-то» заставляло Романова торопиться на Грумант… Батурин что-то недоговаривал…

Дул холодный северо-восточный ветер. Полярная ночь надвигалась, день шел на убыль. Окна деревянной галереи едва угадывались в темноте — видны были, лишь когда пролетали рядом. Электричка прогрохотала по тоннелю, прошла над руслом Русанова, замедляя ход, остановилась у стрелки. Романов пролез между вагонетками, вслед за шахтером в нагольнике пробежал через лужу по доске, прыгающей под ногами, вышел из-под плоской и низкой крыши вокзала под плоское и низкое небо. «Что-то» подгоняло — заставляло торопиться в административно-бытовой комбинат… И по телефону, и в шахте Батурин ничего не сказал о целиках, об окровском порожняке — не взыскал…