Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

• Название: Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
• Автор: Юрий Вяземский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-39903-9

Роман «Великий Любовник: Юность Понтия Пилата» продолжает знаменитый цикл, раскрывая перед читателем яркую эпоху Римской империи, еще далекой от своего падения. Здесь правят с помощью жестоких, но таких изящных интриг, когда поэзия может стать орудием, а любовь — поводом для казни.

Это продолжение романа-свасории из «Трудного вторника», начатого автором в первых книгах — «Детство Понтия Пилата. Трудный вторник» и «Бедный попутай, или Юность Пилата. Трудный вторник».

---

Тут Юл Антоний вновь стал пересказывать Фениксу свои домыслы относительно того, что его мать, Фульвию, дескать, отравили в ахайском Сикионе. Но в этот раз упирал на то, что заказчиком тайного убийства был не кто иной, как сам Фурнин, нынешний Август. Он якобы приказал Меценату, и тот, выполняя его волю…

А далее принялся описывать, как спустя десять лет в Египте был убит его единокровный брат Антилл, старший сын Марка Антония, которого отец, начиная с Филиппийской войны, всегда держал при себе. Намеренно или непреднамеренно путая его историю с историей умерщвления Цензорина, Юл живописал, не жалея красок, специально останавливаясь в местах, освещенных луной, чтобы заглянуть Фениксу в лицо и увидеть произведенное на него впечатление.

Антилл, утверждал Юл, был заранее отправлен Марком Антонием в Эфиопию, чтобы оттуда бежать ему в Индию. Но Октавиан — Юл по-прежнему называл его Фурнином, а я буду называть его Октавианом, чтобы нам не путаться — Октавиан отправил следом за юношей его воспитателя Феодора, обещав ему огромную сумму денег, если тот догонит и вернет беглеца. Антилла сопровождали и охраняли надежные и преданные ему люди. А посему, по наущению Октавиана, Феодор объявил им, что Марк Антоний и Клеопатра одержали несколько блестящих побед, что римский флот уничтожен, западные легионы разбиты восточными и отброшены в Иудейскую пустыню, что в битве погибла прекрасная Клеопатра и египетский трон отныне принадлежит Антиллу, который должен вернуться в Александрию и воцариться в Египте, дабы Антоний мог по завету божественного Юлия отправиться на покорение парфянского царства.

Подлая ложь! Но ее принес воспитатель, которого юноша знал и любил с младенческих лет.

Антилл поверил и повернул на север. В Мемфисе его встретили солдаты Октавиана, торжественно доставили во дворец, короновали Короной Обоих Египтов и усадили на трон. А потом явились египетские жрецы и вместо египетских песнопений стали распевать стихи Еврипида, радостно повторяя припев:

Нет в многовластии блага!

Феодор же, воспитатель Антилла, объявил несчастному юноше, что отец его, злосчастный Марк Антоний, давно уже покончил жизнь самоубийством. Всем миром теперь управляет Октавиан и он, посоветовавшись с египетскими жрецами, решил оказать Антиллу величайшую из почестей: сделать из него не просто фараона, а египетского бога. Но для этого Антиллу Антонию придется умереть, потому как при жизни ни один человек стать богом не может. Но это будет великая смерть, утешал юношу Феодор.

Антилл, сорвав с себя корону и спрыгнув с царского трона, бросился к статуе Юлия Цезаря, которая стояла в передних покоях дворца, и пытался найти у нее убежище, обхватив руками новое римское божество.

Но юношу от статуи оттащили и умертвили, медленно и аккуратно, чтобы не попортить тело и выпустить из него кровь, — а вдруг Октавиану придется по душе задумка, и он и вправду решит забальзамировать старшего сыночка своего ненавистного врага!

С чувством исполненного долга и гордый своей изобретательностью Феодор — он считал себя философом, учеником знаменитого Ария — этот Феодор явился к Октавиану и потребовал от него обещанной награды. Октавиан же, услышав о гибели Антилла, сначала якобы не желал верить произошедшему, затем по полному чину оплакал несчастного юношу — прямо-таки истек слезами во время молитвы. А после, публично отрыдавшись и отскорбев, велел обыскать Феодора и, когда в поясе у того нашли зашитым индийский изумруд, с которым Антилл никогда не расставался, правитель мира велел «наградить» воспитателя — распять его, как преступного раба, без приколачивания гвоздями, без предварительного встряхивания столба, то есть самым жестоким образом, чтобы Феодор целым и невредимым висел несколько суток и мучился как можно дольше. Рот ему заткнули паклей, чтобы он не болтал лишнего.

Нет никаких сомнений в том, что Феодор не украл у Антилла индийского изумруда. А кто-то другой, следуя тайному приказу, снял его с шеи казненного и незаметно зашил драгоценность в пояс его воспитателя…

— Эту страшную историю, как я понимаю, — продолжал Вардий, — Юл Антоний рассказывал с таким расчетом, чтобы конец ее пришелся на тот момент, когда они подошли к Фениксовому дому. И когда слуги выбежали с фонарями, ими и луной хорошо освещенный Юл завершил свое искушение:

«Брата моего Фурнин, конечно же, не стал бальзамировать. Ведь он уже давно заживо бальзамировал меня. Когда у него родилась его Юлия — мне было тогда семь лет, — он обручил меня с ней и тем самым, если угодно, провозгласил будущим фараоном. Затем за дело принялась его сестричка Октавия и стала настраивать против отца: дескать, с Антиллом не расстается и повсюду за собой возит, близнецам Клеопатры, Селене и Гелиосу, жалует царства и страны, а мне, Юлу, ни островка, ни подарка, ни весточки от себя. И так же с ней, кроткой и любящей Октавией, обращается, женившись на египетской царице при живой своей римской жене, ее, покорную и ждущую Октавию, выгоняя из мужнего дома, на всеобщее посмешище, на тоску и страдания. Она ни разу не позволила себе проронить в адрес отца оскорбительного слова, даже тогда, когда весь Рим его шельмовал. Она и Клеопатру никогда не ругала. Она лишь, как к трупу, склоняла ко мне свое горестное личико, окропляла меня горючими слезами, словно окуривала своими скорбными вздохами, произнося предписанные ей заклинания, погребальные магические формулы: «Бедный мой мальчик! Несчастное брошенное дитя! Никому мы с тобой не нужны! Боги от нас отвернулись. Люди покинули». Так меня бальзамируя, она, хитрая и ловкая жрица, словно вынимала у меня из груди мое сердце, острым ножом соскабливала имена матери и отца и вырезала на нем письмена чувств, которые ей заказали для Чертога Двух Истин. …Двух Истин). Это не я придумал — так египтяне именуют этот загробный чертог.

Когда же меня так подготовили, когда сердце мне поменяли, явился передо мной Владыка Вселенной со своей Маат — так египтяне называют богиню Справедливости — и оба принялись колдовать над моей мумией, внушая:

“Мы любим тебя как родного нашего сына. И ты нас люби и нам поклоняйся”

“Всё, что ты хочешь, мы тебе предоставим. А ты всё былое забудь”.

“С нами ты счастлив и жив. Так будь благодарен. Цени наше милосердие и восхваляй нашу добродетель”.

Они меня так “возлюбили”, что отняли у меня обещанную мне Юлию и выдали ее сначала за маленького доходягу Марцелла, затем за козлоногого Агриппу, потом за истукана Тиберия. Меня же женили на бывшей жене Агриппы, выброшенной за ненадобностью, старой и потасканной.

Они мне “всё предоставили”. Я попросился в жрецы — они меня сделали жрецом Аполлона, того самого бога, который, как они считают, помог им окончательно разбить и уничтожить моего отца. Я захотел стать военным — они мне дали в наместничество Африку, но запретили там появляться. Они провозгласили меня консуляром — но какой же я консуляр, если до этого я ни разу не сидел в консульском кресле?

Они обещали мне счастье. Но дали одно унижение. Которое тем оскорбительнее, что никто из людей этого моего унижения не видит. Но его видит в загробном царстве и корчится от обиды мой несчастный отец. На него, мое унижение, недоуменно взирает с небес великий бог Геркулес, от которого мы происходим. Его видит Юлия, твоя Госпожа — или как ты ее называешь — видит и тянется ко мне не потому, что она меня любит — она отца своего обожает, как бога, и среди смертных людей, может быть, любит только тебя, потому что ты на других людей не похож… Они в нас всё почти вытравили, все внутренности из нас вынули. Но печень оставили, то ли по забывчивости, то ли специально для того, чтобы нам было еще горше, еще унизительнее…».

Произнеся эту выспренную тираду — напоминаю: на греческом языке и на глазах у выбежавших слуг — Юл обнял Феникса, прижал его к себе и долго держал в объятиях, а потом отпустил, махнул рукой и, не попрощавшись, побрел по улице, словно раненый гладиатор…

VIII. С раненым гладиатором, — продолжал Вардий, — его Феникс сравнил, когда на следующее утро рассказывал мне об их, с позволения сказать, беседе. И, кончив рассказ, воскликнул:

«Никто еще так глубоко в меня не заглядывал, чтобы понять, что я — человек любви. Действительно, для нее живу, и кроме нее мне ничего не надо на свете!.. Ну, разве ты, милый мой Тутик! Но мы ведь с тобой — почти что одно и то же… Какая замечательная чуткость, оказывается, заключена в этом таком большом и суровом на первый взгляд человеке! Ты представляешь?!»

«Да, теперь очень живо представил, — спокойно ответил я. — Страшный он человек. Исчадье ада. Демон ночи… Страшно, что такие люди живут среди нас».

«Да что ты?! — радостно удивился Феникс. — Юл в этот раз совершенно не был похож на демона. Он сбросил с себя наконец ту маску, которой всегда прикрывался. И я увидел его настоящего — искреннего, страдающего, беззащитного, как ребенок!»