Коллектив авторов - Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

• Название: Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Поэзия

Этот сборник – итог Первого открытого чемпионата по литературе. Необычный литературный конкурс проходил на сайте газеты «Московский комсомолец» в рамках проекта «Сетература» в формате футбольного первенства Европы или мира: отборочный и групповой турниры, плей-офф. В состязании приняло участие более 500 авторов из ближнего и дальнего зарубежья.

Помимо двух победителей чемпионата, была названа «десятка» поэтов и прозаиков. Именно они составили две «десятки» сборника. В третью «десятку» вошли произведения членов жюри. А все вместе, участники и судьи, составили великолепную «десятку». В названии сборника нет никакого преувеличения. Прочитайте и убедитесь.

---

Шептались мысли всех мечтающих про лето,

пропитанных насквозь июньской синевой.

И миру снился сон – менялись все константы,

срывались кольца лет – легко, как береста.

И старый пень в саду очнулся в новом марте,

чтоб выпростать ладонь зелёного листа.

*****

Это просто осколок остывшего некогда солнца,

на который налипло немного космической пыли…

Мы к нему беззащитно телами несильными жмёмся,

и не помним – зачем и за что нас сюда поселили.

Здесь давно появились шоссе, небоскрёбы, газоны,

космодромы, полярные станции… гелиостаты.

Но Земля до сих пор больше любит горбатых бизонов,

отвечая за тварь, приручённую ею когда-то.

Мы так долго боролись, мы крылья из воска лепили,

возводили притоны для тьмы и соборы для света.

И, питая надежду огнём бесконечных усилий,

рвали бешено путы чужой, нелюбимой планеты.

Но, устав от бесплодных исканий единственной двери,

постепенно мутируя, ближе к земле припадая,

бесконечное множество вер понапрасну примерив,

мы планету изгнания домом уже называем.

Лишь порой в полнолуние… Небо становится ближе… В наши ноздри впивается звёздный мучительный запах…

Мы выходим из раковин, лунную радугу лижем, бьём хвостами от боли – и горы становятся прахом.

Темур Варки. К.У.Э. г. Москва, Россия

Казашке

Говорят, нам не место в московской тщете-суете.

Ты в подлунной Орде родилась, я – у мира на крыше.

Дочь Великой степи, что мы здесь потеряли и ищем,

В этих джунглях бетонных, неласковых, в жирной черте

Кочевой неоседлости? Где наши седла с тобой?

Позабыты в Кыпчакской степи, где буран табунится,

Где примятый ковыль, и купается в нем кобылица,

И волнуясь, дрожит и щекочет нас влажной губой.

Там ветра ворожат. И сшибаясь, Тэнгри и Тобет [2]

Вечный бой продолжают и маками степь осыпают.

Прожил век волкодав, и набухшая морда тупая

Отступила. Волчица со стаей пришла на обед.

Не спасти нам табун. Нам самим бы уйти от клыков.

В новый век 21-ый врывается та же погоня,

Запах жертвы почуявши, бани кровавой и бойни.

Век продажи, кинжальных щенков и зыбучих песков.

Но, однако, недолгим союзом с тобой я горжусь.

Разве в дни роковые Москву не спасали мы джузом? —

Чтобы брови твои, нисходящие к точке союза,

Вовлекали Великие Луки в пленительный джуз. [3]

Помнишь утро охоты? – Пустили по следу борзых,

И летели два вихря в игре кыз-куу над снегами… [4]

Я тебя на подъеме, на скифском настиг арс-кургане, [5]

И едва не лишился меня мой согдийский язык.

Ты в февральской Москве подрумянила щеки слегка.

Мир опять изменен, перелистан и перелицован,

Но хотелось бы вновь оказаться под шубой песцовой,

Даже если опять я на время лишусь языка.

Я в трамвае за миг по снегам и векам пролетел…

И – свою остановку. Тебя же не выдал и мускул.

Мы могли бы с тобой рифмоваться на трепетном русском

И болтать и шутить о московской тщете-суете.

Слышишь, Урсула?..

Время сломалось, стуча пианолою Креспи,

И безрассудно бежит, спотыкаясь, по кругу.

Слышишь, Урсула, – звенящее соло испуга

По лабиринтам войны, сумасбродства и мести?

Порче подверглись и время, и климат, и нравы.

Страх и блаженство едва поспевают за карой.

В нашем Макондо сильны Мелькиадеса чары,

Но и они не спасают от прочих и равных.

Но и пергамент, где маятся чахлые тени

Тех, кто корпит над разгадкой, не видя разора,

Не просветляет безумно горящего взора

И не спасает родившихся от вырождений.

Все повторяется, только намного быстрее.

Дети и внуки твои пробегают по нотам.

Косят толпу обезумевшую пулеметы

Так, что не помним и знать не хотим о расстреле.

Помнящих в нашем Макондо лишают рассудка.

Помнящим в нашем Макондо стреляют в покрестье.

Здесь, как вчера, – понедельник и добрые вести,

Что родила от хороших людей проститутка.

Здесь, как вчера, обещают дома ветеранам

После дождя, что начнется в четверг, по прогнозам.

Дождь тот продлится лет пять, и достанутся ВОЗу

Те, кто еще не успел в непечатные страны.

В нашем Макондо за миром иным не угнаться,

Пусть там чудесное время течет без ошибки.

Сын твой, Урсула, из золота делает рыбки,

Из одиночества, и получая 17,

Плавит и делает снова, себя не жалея

И не желая себе ничего за страданья,

Что причинил он свободе, добро насаждая

Тем беспощаднее, чем становилось страшнее.

Слышишь, Урсула, – во лжи оглушительной ложа

В невыразимой тоске, в неугаданном плаче,

Тьма муравьиная съела наш страх поросячий,

Так на любовь одиночеств к подобным похожий.

По следам Эвридики

Чинно ли, суматошно,

Каждый в делах своих,

Едет Москва в метрошный,

Едет Москва в Аид.

На смертоносных трактах,

Линиях несудьбы,

Больше самих терактов —

Страх получить гробы.

Здесь ты, я знаю точно.

В том ли вагоне, том?

В городе суматошном

Спим мы с тобой вальтом.

И в подземелье этом

Сколько, не знаю, лет

То ли иду по свету,

То ли иду на свет.

Свет, о который, знаю,

Бился змеиный яд.

Где ты, моя родная?

Где ты, душа моя?

Там, на верху далеком,

Где хохотала ты,

Солнце – не кареоко,

Весны мои – пусты.

Мне не хватает друга

Ближе, чем Дионис.

Жду, на последнем круге

Скажешь мне: обернись.

Влад Васюхин. ***** г. Москва, Россия

Памяти Сезарии Эворы

Бабушка Сезарушка

пела, утешала,

души наши черствые,

словно хлеб держала.

Не барьер – наречие,

если всем близка

эта африканская

русская тоска.

«Полюшко-поле, полюшко-широко поле…»

Диву босоногую

в золотых цепях

слушал я, не пряча

слезы второпях…

Рыбный рынок Риальто

Из цикла «Итальянская тетрадь»

Денису Крупене

Ненавижу рыбный рынок!

Пусть свежи и пусть прекрасны

его влажные соблазны —

от тунца до мелких рыбок,

от креветок до омара,

гребешков и осьминога.

Пусть их вдоволь, пусть их много,

все – из моря, без обмана.

«Почему вы, господин, не желаете сардин?»

Я когда их утром вижу,

слышу крик: «Frutti di mare!»,

мне что много их, что мало…

Ненавижу, ненавижу!

«Ты в уме ли, в самом деле?

Ты на кухне не был робок…»

«Я, увы, живу в отеле —

ни кастрюль, ни сковородок.

Ну куда с унылым рылом

потащу улов напрасный?..»

Шел туда я, как на праздник…

Ненавижу рыбный рынок!

Баллада о чертенке

Кто помнит Джакомо Капротти,

что был кудряв и плутоват?

Его хозяина напротив

поныне вспомнить всякий рад.

Еще бы! Это сам да Винчи.

Универсальный человек,

чей гений тщательно довинчен,

чей нимб нисколько не поблек.

А он, родившийся в сарае

смазливый сын обувщика,

известен прозвищем Салаи —

Чертенок. Это – на века.

Возможно, большего бастарда

еще не видел белый свет.

Как в подмастерья к Леонардо

попал такой вот с юных лет?

Да Винчи знал, что у салаги

имелась тяга к воровству,

однако чудному Салаи

прощал все, словно божеству,

за губы, что нежней настурций,

о чем известно не из книг.

Он был наложник и натурщик,

сердечный друг и ученик.

А вот и новость для бомонда:

теперь уже сомнений нет,

что знаменитая Джоконда —

Чертенка милого портрет.

Он был обласкан и облизан,

он гордо принял свой удел:

«Да не видать вам Мона Лизы,

когда б я платье не надел!»

Ну что ж, на этом повороте оставим Джакомо Капротти.

…Не знаю, может, это враки,

но ровно пять веков назад

его убили в пьяной драке.

Чертенок опустился в ад.

Памяти Анны Жирардо

Все забыла – от и до —

перед смертью Жирардо.

Села в черное ландо,

хохотнула: «А бьенто!» [6]

Опустевшее гнездо…

Поминальное бордо…

«Ну а ты пока играй!

Будет каждому свой рай».

Игорь Джерри Курас. Полоумный звездочёт г. Бостон, США

***

Какой-то полоумный звездочет

немыслимо растрёпанной вселенной

напутал всё, и вот ко мне течёт

то локоть твой, то локон, то колено.

Мне был твой лоб (прекрасен и округл)

явлён, как чудо, – и губами гладил.

Ты отвернулась – я прижался сзади:

держал в руках.

Не выпускал из рук.

Я был с тобой, как будто был всегда.

Как будто так замыслилось издревле:

и мы, грехом сроднённые во древе,

и змей, и плод. И смертная судьба.

Мы задохнулись, умерли. В садах

испуганные встрепенулись птицы.

Кружась, они боялись опуститься

туда, где мы.

Я здесь.

Иди сюда.

Иди ко мне, пока ещё шаги

сурово не приблизились, и посох

едва правей шагающей ноги

ещё не прорезает землю косо.

Иди, пока не взвилась борода

внезапно запрокинутая ветром.

Пока ещё не требуют ответа,

иди.

Иди ко мне.

Иди сюда.

***

С точки зренья шмеля в середине цветка,

изогнувшего стебель дугой,

даже этот, ничем не приметный закат

зреет каплей нектара тугой.

Чтобы только остаться один на один

с неразгаданной формулой дня,