Илья Дубинский - Особый счет

• Название: Особый счет
• Автор: Илья Дубинский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5–203–00809–4

Автор этой книги — один из ветеранов гражданской войны. Навсегда вошли в его судьбу легендарные комкоры и начдивы Г. И. Котовский, В. М. Примаков, Д. А. Шмидт, А. И. Тодорский. Военный работник Совнаркома Украины, командир тяжелой танковой бригады — он был свидетелем и участником создания армии, Советского государства. О сложном, драматичном и интересном периоде пишет автор, о знаменитых Киевских маневрах, о подготовке армии к будущей войне с фашизмом. В ней есть и страницы, где проходят трагические судьбы многих самоотверженных коммунистов и талантливых военачальников, ставших жертвами произвола в 1937–1938 годах.

---

Да! Еще Ежов сказал тогда: «Не забывайте, у меня и у моих помощников такая же красная книжечка, как и у вас». Надо было ответить: «Книжечка красная, а сердце черное. Не то что у Дзержинского». Но не ответил. Есть такие слова, что вместе с ними вылетает и твоя душа...

19 июня вместе с Кротом отправились на его машине в Москву. Он — на службу в Главк, я — на Арбат. Прощаясь, Крот взял с меня слово, что приду к ним обедать.

В приемной Булина снова толчея — два потока: один восходящих, другой нисходящих персон.

— Что вам угодно? — спросил начальник кадров.

— Прошу представить меня наркому. Вот рапорт...

Зазвонил телефон. Булин взял трубку. Лицо посветлело. Из разговора я понял, что его семья вернулась с курорта и ждет на вокзале машину.

Набрался храбрости. Подумал: «Была не была!» Сказал:

— Вот вам, товарищ армейский комиссар, приятно будет встретить семью, детишек. А что я скажу своей семье,  сыну? «Выкинули из армии!» Прослужил в ней с 1918 года, и такой позор!

Булин задумался. Потом ответил. Ответил теплым человеческим голосом:

— Вот что, полковник. К наркому я вас допустить не могу. Сами понимаете! А рапорт оставьте. Езжайте. Сегодня же даю телеграмму в Казань, чтоб вас не увольняли...

Кто борется, тот своего добьется. Со сдержанной радостью покинул здание Наркомата обороны. Гулял по городу. Пришло время обеда. Я направился на Якиманку. Хозяйку дома застал в тревоге. Ломая руки, в слезах, она спросила, виделся ли я с Кротом днем? Обеспокоенная опозданием мужа, она позвонила в Главк. Ей ответили — в полдень явились двое военных и, никому ничего не сказав, увели с собой Крота.

До моего прихода она еще чего-то ждала утешительного. Надеялась, что одним из военных был я. Но, увы, это были напрасные надежды.

Ордер Ежова

Возвращался я в Казань с такой же тяжестью на сердце, с какой ехал в Москву. Но все же возвращался... Меня там не схватили, как схватили командира дивизии Даненберга, командира авиационной бригады Ивана Самойлова и многих других, опустошив в одну ночь десятки номеров гостиницы ЦДКА.

Правда, я там узнал, что еще 11 июня, в день суда над группой Тухачевского, нарком уволил меня из армии вместе с сотнями других куда более меня заслуженных, самых старых командиров Красной Армии. Но мне было заявлено устами начальника Управления кадров, что в отношении меня приказ будет отменен.

Я верил, что слово командира Красной Армии во многих случаях даже сильнее приказа. За себя лично я мог быть спокойным, но разве партия, в рядах которой я находился и боролся двадцать лет, учила меня думать только о себе? Было тревожно за судьбу партии, армии, народа, страны, за судьбу, как мне уже стало ясно, невинно репрессированных товарищей. Нет, тут не преступления, а соображения... Когда решаются вопросы целого, жертвуют интересами отдельных личностей. Бывает такое. Но... здесь уже качество стало переходить в количество. Это  подтверждалось тем, что я услышал от Никулина, от Самойлова, от Крота и от бывшего коменданта столицы Лукина.

До приезда в Москву я не мог еще думать, что в преддверии грозных столкновений ЦК решил очистить армию от сомнительных элементов — бывших оппозиционеров, пусть даже и разоружившихся. После процесса Тухачевского в какой-то мере полагал, что если казненные не агенты Гитлера, то, добиваясь своих целей, они перешли на непартийные методы борьбы с руководством. В тяжелой международной обстановке допустимы решительные меры пресечения всего противного. Но... наша печать, которой мы все верили, сообщала, что обвиняемые признали себя виновными. А тут не московская салопница, не обыватель, не охотнорядец, а крупный командир, слушавший процесс, заявляет, что никто из восьми казненных не признал себя виновным. Было над чем задуматься...

После процесса схватили коммунистов, которые активно и с ленинским запалом боролись с троцкистами, с разными уклонистами. Взяли заместителя начальника АБТУ комдива Ольшанского, который инспектировал тяжелую танковую бригаду, взяли начальника Технического управления Бордовского, старого начальника разведупра Берзина, нового — Урицкого, взяли заместителя Гамарника — кристально честного большевика Осепяна, взяли начпуокра — булочника Жильцова, пастуха Ивана Самойлова. Пришли вести из Киева: взяли Амелина, да, сверхбдительного Амелина, взяли Фесенко, Борисенко, Сидоренко, Швачко, Князя Серебряного — Игнатова, взяли Ивана Дубового.

А черный буран, опустошивший промышленность? Десятки, затем сотни директоров заводов. Директора «Красной зари», директора Уралмаша — героя гражданской войны Владимирова, давшего два первых быстроходных танка к первомайскому параду 1932 года. А «хозяина радиозаводов», бывшего наборщика Крота? В Германии свирепствовала коричневая чума, а как же назвать ту, что разбушевалась у нас? И, может, правы были Крот и его ленинградские друзья, которые расценивали этот разгул репрессий как результат антиленинского дворцового заговора, имеющего целью любой ценой, любыми кознями удержать в своих руках власть, приписать заслуги партии, рабочего класса, всего народа одним отдельным лицам и особо Сталину. И для этого пущены в ход ежовые рукавицы самого беспринципного, самого нечистоплотного авантюриста Ежова. 

Вот когда партия, особенно те в ней, кто своим голосом помог прийти Сталину к руководству, почувствуют, как был прав Ленин, даже в часы тяжелой болезни делавший коммунистам свои мудрые предостережения.

А в кого эта дикая, средневековая «охота за ведьмами» превратила хороших, порядочных людей? Командарм Дубовой собирался каленым железом вытравить якировский дух, которым он сам напитывался десятки лет. Что это? Фанатизм, страх за свою шкуру, карьеризм? А разгул все нарастал изо дня в день, подогреваемый демагогией, разлагавший крепкую армейскую дисциплину. И все это не ради партии, не ради народа, не ради страны, а ради единоличной бесконтрольной власти!

А что значит отнять веру у людей, годами воспитанных верить в своих командиров? Ведь наши слушатели задавали вопрос: «Кому же теперь верить?» Военное искусство знает классический прием разгрома вражеских сил — клещи, двойной охват, называемый Каннами, по именитого поселения, у которого карфагенский полководец Ганнибал двойным охватов разгромил римские легионы Эмилия Павла и Теренция Варрони. В 1937 году командному составу Красной Армии были устроены еще худшие «Канны» — он попал в жесткие клещи: недоверие сверху и неверие снизу... И все же, вопреки преступному дворцовому заговору, Красная Армия выжила. Народ и партия, питавшие ее, дали ей свою здоровую, сильную кровь. Она переболела болезнь, выдюжила, окрепла. Помимо амбиций вождей существовали генеральные интересы народа, партии, революции. Ради них, даже теряя самых близких, советские люди делали все возможное, чтобы сохранить свои Вооруженные Силы.

...Вот снова Казань. Дома мать, уже не ждавшая меня, плакала у меня на груди, хотя и знала, что я не люблю слез. Старческой слабой рукой гладила мои плечи.

В школе уже была получена телеграмма. Булин свое слово сдержал. Встречая на вокзале свою семью, армейский комиссар, вероятно, подумал и о моих отцовских чувствах. Спильниченко, объявив мне распоряжение Москвы, не без ехидства предъявил мне еще один документ. Это было письмо замначкадров РККА. Комдив Хорошилов, сообщая нашей партийной организации, что я в своих книгах восхвалял злейших врагов народа, просил разобрать это дело на ближайшем партийном собрании.

Вернулся я 21 июня, а собрание состоялось 25-го числа. Вот где во всем блеске развернулась бесшабашная демагогия. Это, скорее всего, был не суд, а самосуд. Если на партийных собраниях тяжелой танковой бригады, при подчеркнутом ко мне сочувствии подавляющего большинства, с пеной у рта выступал лишь Романенко, то здесь все обстояло наоборот. И понятно — ведь до этого изо дня в день атмосфера накалялась все больше и больше. Шутка сказать — кругом враги народа, а тут приступили к суду над врагом, затесавшимся в руководящий состав танко-технической школы! Да и некоторые считали, что активным проявлением бдительности они заслонятся от надвигающейся грозы. Но и это не спасло их, как и тех честных людей, которые работали в школе во время немецкой концессии, всех, вплоть до официанток.

Основным докладчиком по моему «делу» был комдив Спильниченко. Потряхивая козлиной бородкой, то и дело оправляя сидевшую мешком на его щуплом теле гимнастерку, усиленно размахивая руками, доложил собранию о моих «преступных» связях с террористом Шмидтом. Мало этого — я сорвал план боевой подготовки школы: меня ждали в Казани в ноябре, а я соизволил явиться в январе. Я доказывал антипартийность своими книгами, в которых на каждой странице восхвалял гитлеровских подручных — Якира, Уборевича, Примакова.