Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас

• Название: О том, что сильнее нас
• Автор: Владимир Мальцев
• Издательство: ООО «Издательство «Летний сад»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-98856-164-4

Имя Владимира Мальцева (р. 1957), путешественника, спелеолога, фотохудожника, геолога, программиста и т.д., а также автора научных статей и популярной книги «Пещера мечты, пещера судьбы» (Астрель, 2001), известно многим. И вот новая книга. По воле автора (и с его легкой руки) жанрово обозначенная как роман. Однако, если подходить со строгих позиций определения жанра, перед нами скорее не роман, а весьма сложно и прихотливо выстроенное произведение, вбирающее в свою литературную ткань самые разные жанровые образчики — от рассказа, новеллы, пейзажной зарисовки, туристской байки «в форме лёгкого трёпа» до драмы, одноактовой пьесы, писем и эссе. Не менее причудливо выстроен и сюжет романа — он то течёт спокойной рекой, то неожиданно устремляется, бешено крутясь на бурных порогах, к водопаду, а то вдруг исчезает, прячась за излучиной или обрываясь сразу за возникшей скалой… Но что-то (а вернее — кто-то!) всё же держит «лоскутное полотно» книги, не давая, не позволяя ему расползаться, «сшивая» части в единое гармоничное целое. Это главный герой (читай — сам автор). Дистанция между ними почти нивелирована, размыта, хотя и существует. Самое удивительное, что читателю нет дела до этих нюансов, ему просто бесконечно интересен главный герой — то, ЧТО он видит, КАК мыслит, КАКИЕ испытывает чувства и ощущения. Потому что главный герой наделён удивительным даром — видеть Красоту во всех её проявлениях, будь то река, или пещера, или струящаяся вода, или северное сияние, распахнувшееся на полнеба, или «душевная смута», или свет в женских глазах… Неустанно пытаясь «дойти до самой сути» в поисках Пути, главный герой обрёл несравненный клад — и теперь, легко разжав руки, щедро рассыпал его перед читателями.

Следуя за вышесказанным, можно подхватить и музыкальные аллюзии автора, в подзаголовке лукаво обозначившего своё произведение как «неплохо темперированный клавир» в тональности «фа-минор», однако суть остается той же — один инструмент ведёт за собой все другие. Такой вот «концерт для фортепиано с оркестром».

---

Но в данный момент — солнце жарит вовсю и никакой автоматизм не спасает. А идти всё равно приходится по шпалам, по самому пеклу, так как по обочине — хуже. Мало того что кипрей и борщевики вдоль тропы парят по-чёрному и напускают комаров в придачу к слепням, так ещё и поминутно приходится уступать тропу местным рыболовам, гоняющим по ней на велосипедах и мотоциклах. Шпалы — они хоть и не для человека придуманы, но для мотоцикла — в ещё меньшей степени.

* * *

Собственно, пора разъяснить, что же это за развлечение такое, в паровоз играть. Оно, конечно, только преамбула, развлечения и приключения все пока впереди, и весьма много — на целых три ближайших дня. Главным образом, конечно, ловля карасей — основных обитателей заброшенных торфяных карьеров, для разработки которых и была проложена узкоколейка, существующая только пока в дальней части массива, где продолжается добыча торфа. Прекратится — разберут. Узкоколейка ведь — она только кажется солидной железной дорогой, а на самом деле эфемерна. Сегодня здесь, а через год глядь — уже на параллельную бровку перенесли. То ли к новому карьеру так ближе, то ли часть бровки выгорела и перекладывать путь по новой стало просто негде.

У всякого нормального человека слово «карьер» ассоциируется с промышленным пейзажем и не может вызвать никаких эмоций, кроме лёгкого омерзения. Оно так. За единственным исключением. Старые торфоразработки не имеют ничего общего с карьерами в обычном понимании этого слова. Отвалов нет, стометровой ширины дорог для мощных самосвалов — тоже. Да и вообще никаких дорог нет, кроме временной узкоколейки. Вскрывается в стенах карьера тот же торф, что составляет почву вокруг. Да и не копают тот карьер, а моют. Струёй воды размывают торф, а взвесь откачивают и потом сушат. Оставляя в карьере многие тысячи изумительно-ветвистых коряг. Прекратилась разработка, перестали откачивать воду — карьер за год превратился в озеро, а ещё через десяток-другой лет на бровках вырос лес, по воде пошли моховые сплавины, полосы камыша… Получающийся в итоге ландшафт естествен до предела и даже гораздо интереснее того же болота до начала разработок. Своеобразная озерно-лесная Венеция со многими тысячами островов и островков, лабиринтом лесистых бровок шириной до десятка метров, обилием рыбы, птицы и зверя, разливанным морем грибов и ягод.

Только вот, хоть и практически невозможно на глаз отличить такой искусственный ландшафт от лучших образцов природного, есть одна существенная разница. Все природные системы саморегулируемы в полной мере, искусственные — как правило, нет. Они требуют для своего сохранения определённых усилий и правил поведения, главные из которых — правила обращения с огнём. В ненарушенном болоте пищи для огня мало — всепропитывающая влага не даёт распространиться «земляному пожару». Как только появились бровки, осушительные каналы — появились и куски торфа, высушенные до состояния абсолютного пороха. А если они велики, что бывает, когда канавы глубоки и лес сведён, создаётся своеобразная «критическая масса»: горящий сухой торф приобретает способность высушивать влажный вокруг, и вот здесь-то и начинаются печально знаменитые провалы людей и домов в огненную бездну. Впрочем, среди старых торфоразработок, которые имеются в виду, таких мест мало, это скорее свойство современных. Пришла ведь кому-то в голову мысль вместо копания или мытья карьеров сразу сводить лес на целом большом поле, высушивать его сетью канав, а потом скрести бульдозером! Пока поле сушится, одна искра — и готов неконтролируемый пожар, соскребли — вместо вполне проходимого лесистого полуболота возникла не озёрная сказка, а болото настоящее. Топкое, вонючее и бестолковое.

* * *

Вот и перелесок. Привал. Конвенция в действии — слепни, безжалостные на солнцепёке, уступают место комарам, но от этих-то избавиться можно, химзащиты всякой в рюкзаке хватает. На солнце — пять минут, и смыло всю химию пóтом, да если бы и не смыло, слепням на неё глубоко плевать, хоть на флакончике и написано обратное. В тени же — работает. Комаров разгоняет, а слепни конвенцию блюдут, в тень не суются.

Смысл паровозной пробежки глубже, чем кажется, и некоторые его оттенки проявляются самым неожиданным образом. Если бы дети так не выдохлись — гоняли бы сейчас по травяным джунглям, чего делать не стоит решительно. Даже не в борщевиках дело. Хоть и пишут о них всякие гадости, но сам ни разу не видел живьём реальных ожогов. А вот гадюки — это да. Торфоразработки — гадюшники вообще исключительные, а летом, в жару, в пору огня, змеи выжимаются с массива в эти вот окаймляющие перелески. При желании – можно за полчаса набрать и десяток, и больше. Лет несколько назад на этом вот самом пригорке Костя, один из постоянных участников наших рыболовных вылазок, испытал вполне замечательное приключение. Отошёл себе в сторонку в туалет, и — обгадил здоровенную гадюку, которая, по всей вероятности, не цапнула его только по причине шока, вызванного подобной наглостью.

Отдышавшись и обсохнув — кинуть взгляд вперёд сквозь последние деревья. Как там на этот раз? Между прочим, впечатляет. Вся безлесная часть, которая с относительно недавними разработками и идти по которой ещё час, — покрыта сплошной пеленой сизого дыма. Горит. То, что в предыдущих абзацах я употребил слово «пожар», на самом деле неправильно. Нет на торфяниках такого слова. Просто горит торф. Очень точно, кстати. Пожар ассоциируется с буйным пламенем, а горение торфа беспламенное в принципе. Увидеть даже не пламя — угли, и то не просто. Только если вживую перед глазами вдруг упадёт дерево с отгоревшими корнями, в яме под выворотнем на мгновение вспыхнут угольки — и сразу покроются золой. Разве что ещё само дерево займётся, но это уже совсем редко бывает.

Масштабно горит. Не один очаг, не десять… Сотни. И фронтом до сотен метров. Раньше при таком развитии событий весь район сгоняли бороться с огнём, а посторонних на торфяник так и вовсе не пускали, хоть и зря. Впрочем, о том, почему зря — расскажу чуть позже. Но то, что не тушат — явно неправильно. Отдельные компании вроде нашей могут извести одно, два, три недавних возгорания, но масштабно распространившийся огонь — никак. Здесь нужны другие силы.

* * *

Ладно, пройдём. Несколько лет назад, когда мы только начинали осваивать торфяники, огонь обходили за сотню метров. Страшно с непривычки. Позже, по мере разгорания перестройки и торфа, пообвыкли, стали срезать впритирку к огню, потом вдруг обнаружилось, что и просто по горящему торфу можно ходить, соблюдая несколько элементарных правил… Словом, уже никого не пугает, кроме разве что моего младшего — Антона, которому внове, но он ещё толком бояться не научился. Если старшим не страшно, ему тоже.

Вот и первый огонь. Бурый торф, на нем извилистая чёрная полоска шириной полметра, за ней — почти белая зола. И лёгкий сизый дымок, который так жидок, что вблизи даже непонятно, откуда он берётся. Только издали можно разобрать, что преимущественно из полоски, а чуть слабее — из остывающей золы. Ни клубов, ни полос. Лёгкое такое марево с резким непривычным запахом, одеялом лежащее по торфянику на манер начинающегося тумана. Не того вечернего, который клочьями, а — утреннего, сплошного и прозрачного. С запахом, впрочем, не всё ясно. По идее он должен быть привычным, как-никак солод для шотландского виски коптят именно на торфяном дыму, да и некоторые классические мясные и рыбные деликатесы тоже. Вот специально нюхал. Долго и неоднократно. Ну ничего общего!

* * *

Хоть и привыкли уже, но первый шаг в огонь всё равно не оставляет равнодушным. Теплотворная способность торфа мизерная, вода — вон она в канаве блестит, всего полуметром ниже тропинки; значит, и под тропинкой на глубине полуметра уже мокро, даже если провалиться — не будет того жара, чтобы сквозь штаны и ботинки обожгло. Для этого нужна большая свежевыгоревшая полость, и отнюдь не по колено глубиной. Впрочем, кому как — вон гадюка дохлая лежит, ей хватило. И только ей. Если бы хватало кому покрупнее, гадюка выглядела бы не просто дохлой, а хорошо поджаренной. Однако к дымящейся под сапогом земле и клубам разлетающейся золы привыкнуть до конца всё равно нельзя. Несмотря на всякую там логику и многократные эксперименты, на саму чёрную полоску не наступает никто, да и на свежей золе все прибавляют шагу, отдыхая исключительно на уцелевших островках, не ближе нескольких метров от фронта огня.

Кстати, свойство огня «выгрызать» полости в торфе — оно тоже ведь не просто так, а очевидное следствие той же низкой теплотворной способности торфа. Минимум ночной росы, даже просто прохладный ветерок — и на поверхности торф теряет способность гореть, огонь уходит вглубь. Чёрная полоска — это как раз обугленный торф над полостями с активным огнём. Внутри выгорает, а на поверхности только обугливается, догорая уже за фронтом, после обрушения. В нашем случае — сантиметров на пять.