Иван Толмачев - В степях донских

• Название: В степях донских
• Автор: Иван Толмачев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Автор книги «В степях донских» Иван Павлович Толмачев родился в 1889 году в хуторе Лукичеве Донской области. Несколько лет прослужил в старой армии, был на фронтах первой мировой войны. В 1917 году вернулся в родные края, вступил в большевистскую партию и по поручению Каменского комитета взялся за организацию красногвардейских отрядов. В годы гражданской войны был начальником пулеметной команды, принимал участие в обороне Царицына, в боях против Врангеля и Махно. Вместе с И. П. Толмачевым в красногвардейских отрядах и частях Красной Армии сражались с белогвардейцами и иностранными интервентами одиннадцать его братьев. В своих мемуарах Иван Павлович рассказывает о становлении Советской власти в казачьих хуторах и станицах, с сердечной теплотой вспоминает о своих боевых друзьях. Немало волнующих страниц книги посвящено описанию быта донского казачества.

---

— Тож не против... Только мой пай не трожьте!

Тишина разрывается многоголосым гамом, смехом — всем ясно, к чему клонит агитатор, и только казачок удивленно моргает глазами, оглядывает смеющихся. Наконец, суть разговора доходит и до него, и он расплывается в широкой улыбке:

— Так вот оно, братушка, как... А я-то думал...

— Ну, теперь-то понимаешь, на чьей стороне правда? — спрашивает агитатор и, получив утвердительный ответ, продолжает: — Теперь сам кумекай, что к чему.

Такая простая, задушевная агитация лучше всяких высокопарных речей доходила до казаков и иногородних, достигала цели. В раздумьях, порой нелегких рассуждениях, сомнениях, нередко и ожесточенных спорах люди постепенно уясняли политику большевистской партии.

После того как казак сам, «своим умом» усваивал ленинские лозунги, его трудно было сбить с толку даже самым ловким офицерам, меньшевикам и эсерам.

Успешно вели агитацию многие наши коммунисты. Среди них особенно выделялся С. И. Кудинов. В короткий срок он завоевал непререкаемый авторитет и уважение казаков, солдат, рабочих, ремесленников.

В то время как большевики завоевывали массы на свою сторону, влияние меньшевиков и эсеров постепенно ослабевало. Их призывы к поддержке Временного правительства и его требования о продолжении войны до победного конца с каждым днем становились все менее популярными.

Последующие события еще больше убедили трудящихся в антинародной политике этих прихвостней буржуазии.

Как-то в Каменский Совет пришли с жалобой шахтеры Изваринских рудников. Они сообщили: предприниматели, саботируя распоряжения новой власти, закрыли свои шахты и перестали выплачивать зарплату рабочим. Сотни трудовых семей остались без куска хлеба. На такой же путь встали и хозяева Свинаревских, Васильевских, Богураевских рудников. Некоторые шахтовладельцы попросту сбежали в города, где у них имелись роскошные особняки.

— Как же быть? У кого искать защиты? — спрашивали рабочие.

Большевики решили: рабочим взять шахты в свои руки, все запасы угля, хранящиеся на складах, конфисковать и на вырученные деньги оплачивать труд шахтеров.

Меньшевики и эсеры выступили против таких мероприятий Совета. Они подняли шум, обвиняя большевиков в анархии, грабеже, беззаконии. Но ничего не вышло. Напор рабочих оказался настолько сильным, что меньшевикам пришлось отступить. Зато шахтеры, улыбаясь, долго аплодировали, жали руки нашим депутатам.

— Спасибо, от семей спасибо. Правильное решение... справедливое.

* * *

Временное правительство продолжало войну, и вся контрреволюция захлебывалась в похвалах Керенскому. Но наливалась гневом и без того переполненная чаша народного терпения, глухим ропотом недовольства полнилась русская земля. Кумачовыми волнами бурлили улицы городов, и, казалось, нет силы, способной остановить этот поток.

— Долой войну!

— Долой министров-капиталистов! — требовали миллионы рабочих и крестьян. А Временное правительство отвечало на это расстрелом июльской демонстрации, корниловским мятежом.

Напряженно осмысливали южане происходящее в далеком Петрограде, затаив дыхание, вслушивались в речи многочисленных ораторов. Говорили они о разном, говорили страстно, горячо, до хрипоты: один — за Керенского, за продолжение войны до победного конца, другие — за мир, за землю, против капиталистов и помещиков.

Села, слободы, где проживали иногородние крестьяне, выступали без колебаний за революцию. Тут редко кто поддерживал чопорных, лощеных краснобаев Керенского — их попросту стаскивали с трибун.

Иначе складывалась обстановка в казачьих станицах. Там люди раскалывались на группы, спорили. Частенько дело заканчивалось потасовками: седобородые, старой ковки казаки шли стеной на фронтовиков, горячо поддерживавших большевиков.

Встревоженное стремлением масс к освобождению от эксплуататоров, к захвату земли, видя быстро растущий авторитет нашей партии, войсковое правительство принимает экстренные меры для борьбы против Советов и революционных организаций.

Атаман Каледин настаивал на возвращении казачьих войск с фронта на Дон, и ставка (так назывался тогда штаб главнокомандующего армией) соглашается. В июле 1917 года сюда стали прибывать войска с полным вооружением. Они расквартировывались в крупных городах, окружных центрах, вдоль полотна железной дороги.

В Новочеркасск со всех сторон России потянулись встревоженные революционной бурей капиталисты, помещики, разного рода дельцы, коммерсанты. В «поисках точки опоры» хлынули на юг изгнанные из многих войсковых частей генералы, офицеры, надеясь найти убежище у донского атамана.

Войсковое правительство разослало по станицам, хуторам, полкам тысячи агитаторов, которые выступали против Советов и большевиков. На майданах, собрав станичников, они превозносили седую казачью старину.

Даже атаман Каледин не вытерпел и в августе 1917 года, усевшись в автомобиль, запылил по донским степям, стал выступать на собраниях, заклиная хлеборобов не слушаться вредной агитации большевиков, держаться дальше от Советов: от них-де вся эта анархия и беспорядки. Атаман просил казаков соблюдать дисциплину и недвусмысленно намекал: если придется наводить порядок в стране, «лечить больных демократией», он обратится к ним, вольнолюбивым казакам, и они обязаны помочь войсковому правительству.

В противовес мутному потоку контрреволюционной шумихи наша партийная организация широко развернула большевистскую агитацию. Для проведения этой работы привлекли всех наиболее подготовленных коммунистов, профсоюзный актив, а также солдат-фронтовиков.

В конце концов войсковое правительство разрешило проведение в станице Каменской окружного съезда крестьян для решения волнующего вопроса — о земле. Собственно, правительство рассчитывало использовать съезд для того, чтобы показать всю несостоятельность притязаний крестьянства на донскую землю.

И вот в станицу со всех сторон Донецкого округа съехались выборные представители. В зале женской гимназии негде упасть яблоку: гудит, полнится взволнованным гомоном, словно потревоженный улей, море голов. В сизом махорочном дыму — цветистое месиво новых сатиновых рубах, пиджаков, солдатских гимнастерок, суконных поддевок, роскошных — во всю грудь — седых бород, сверкающих потом лысин. По правую сторону, впереди (и здесь не хотят уступить!), васильковой полянкой пестрят новые казачьи фуражки. Лихо взбиты пышные чубы. На первых рядах блестит золото погон и крестов — места офицеров, почетных гостей.

Рядом со мной брат Петр. Он является выборным представителем от крестьян Лукичевской волости. Чуть дальше — Щаденко. Внешне спокоен, но по глазам, резким жестам рук видно — волнуется.

Вдруг в зале нестройно захлопали, затопали ногами, пошел гомон по рядам: на невысокой сцене за столом появился окружной атаман полковник Михайлов, члены гражданского комитета. Под такие же жидкие, вразнобой,  хлопки избрали президиум. Когда избранные, поднявшись с мест, направились к сцене, по залу загулял шумок: среди них в основном оказались богатеи да офицеры.

Председатель предоставляет слово для доклада депутату Государственной думы Семену Мазуренко. Это меньшевик, известный богач. Выбор властей пал на него не случайно. Мазуренко — старый, хитрый волк, прекрасно понимает крестьянскую душу и умеет играть на самых чувствительных ее струнах.

Затянутый в щегольской офицерский мундир, при полных регалиях и сабле, под малиновый перезвон шпор он величаво проплыл по залу. Взобравшись на трибуну, выпрямился, привычным взглядом окинул людей и, гордо вскинув убеленную сединами гриву, уверенно начал речь-песню:

— Хлеборобы! Граждане великой свободной России!

И пошел колесить в словесном экстазе по изболевшимся душам депутатов, расплавляя их захватывающими обещаниями. Не выдержали, размякли черствые крестьянские сердца, навернулись слезы на глаза. В молчании благоговейно замер зал, и лишь изредка, сквозь восторженные всхлипы, неслось растроганным шепотом:

— И-и-и-и-х, как он выкладывает!

А песня все лилась: «...Великая революция... свобода... равенство... Мы, патриоты, горячо любящие многострадальную мать-родину, обязаны бороться за ее интересы до победного конца!»

Внезапно при последних словах оратора поднялась чья-то могучая сутулая фигура, и громовой бас похоронил песню оратора:

— Про землю... про землю нам скажи! Как воно будэ?

Разом рухнуло все. Закричали, загрохотали стульями, замахали руками:

— Землю нам даешь!

— Долой болтуна!

— Хватит нам войны: сыты по горло!

Мазуренко сменяет другой краснобай — эсер Манохин. С трибуны снова полились заклинания.

Но выкрики не умолкали. Зал раскололся. Одна часть — иногородние — требовали: «Долой войну, даешь землю!», другая часть, побогаче — казаки поддерживали оратора.