Тургрим Эгген - Hermanas

• Название: Hermanas
• Автор: Тургрим Эгген
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-367-00752-7

«Hermanas» («Сестры») — это роман о любви и политике, о больших надеждах и трагических испытаниях.

Рауль — дитя революции. Его отец отдал жизнь за Кубу. И теперь, двадцать лет спустя, Рауль хочет стать поэтом. Расцвести его таланту помогают сестры-близнецы Хуана и Миранда. Именно они определят судьбу Рауля на долгие годы.

История жизни молодого поэта вплетается в исполненный трагизма рассказ о Кубинской революции. Автор рисует резкий и безжалостный портрет послереволюционной Кубы — приходящей в упадок физически и морально и по-прежнему мечтающей построить утопию.

Увлекательный и чувственный роман от автора знаменитого «Декоратора».

---

Я знаю, что были люди, которые прятались в шкафы и под кровати, чтобы не принимать участия именно в этой демонстрации. Потому что они сочувствовали тем, кто оккупировал посольский район пятнадцатый день, разделяли их мечты, и стоять по другую сторону ограды, изливая на них революционный гнев, многим казалось унизительным. Или еще хуже: среди них могли быть чьи-то родственники, дети, супруги…

Мне всегда было интересно, как такое происходит. Наверное, Фидель приходит на заседание и говорит: «В субботу утром мне нужен миллион человек». А потом его доверенные, женщины и мужчины, усаживаются и быстро разрабатывают план действий. Во всяком случае, был запущен огромный и на удивление эффективный механизм. Суть плана была в том, чтобы все местные комитеты обеспечили стопроцентную явку на марш. Руководители КЗР обходили квартиру за квартирой. Соседним районам предписано поквартально построиться к заранее определенному времени, и поток демонстрантов должен быть четким, дисциплинированным и нескончаемым, последняя группа — такой же энергичной, как и первая. Ведь все это делалось ради иностранных телекомпаний, и никто не знал, в какой момент они начнут снимать.

Марш сражающегося народа стал крупнейшей массовой демонстрацией в Гаване, не считая первомайских мероприятий на площади Революции. Он имел сказочный успех. Фидель лично возглавил шествие на джипе. За целый день миллион человек прошли мимо перуанского посольства, выкрикивая лозунги. Многие несли плакаты с карикатурным изображением бегущих gusanos с чемоданами, набитыми долларами, червей, обнимавших президента Картера с огромными кроличьими зубами в звездно-полосатом цилиндре. «Que se vayan!», помню, кричали они — точнее, мы: «Убирайтесь отсюда!» Тогда я был рад, что Энрике не смотрит на нас из-за ограды. Ком в горле у меня стоял не из-за народного марша и не от революционной решительности — от стыда.

Миранда переживала это тяжелее. Она очень устала. У нее болела спина и опухли ноги, а сразу после того, как наша группа начала движение, кто-то наступил ей на ногу и оторвал ремешок, удерживавший удобные туфли. Миранда ковыляла во имя революции. Она тихо бормотала проклятия и всем своим видом давала понять, что это — моя вина… разорванные туфли, срежиссированная массовая ненависть, весь этот проклятый сражающийся миллион. Миранда считала, что мы должны были стоять по другую сторону ограды, среди грязных, голодных, осыпаемых насмешками людей. А я до сих пор думаю, что мы бы там не выдержали.

Миранда ковыляла и всхлипывала. Уличная пыль, поднятая двумя миллионами ног, въедалась в красные опухшие глаза, и она плакала от боли, ярости и ненависти. Я тихо хныкал от стыда. Именно в этот день мне открылась жестокость и злоба революции. Время для Марша сражающегося народа было выбрано не случайно. Наступила девятнадцатая годовщина победы на Плая-Хирон. Девятнадцать лет со дня смерти моего отца.

На закате, когда демонстрация закончилась, дня нас события 1980 года завершились. Мариэль стал отдаленным последствием, тем, о чем рассеянно говорили, как о погоде: кто уехал, а кто нет? В других районах города на улицах началась настоящая гражданская война, особенно после первомайской полуторачасовой речи Фиделя, в которой он с пеной у рта нападал на асоциальных и непатриотичных элементов, собравшихся покинуть страну. Хуже всего дела обстояли в Ведадо. Семьи, которые готовились уехать, закидывали тухлыми яйцами и помидорами. Кое-где разбивали стекла, а где-то и головы. Один эмигрант, спасаясь от своих преследователей, въехал на машине в толпу и задавил шестидесятисемилетнюю женщину: ее моментально назначили мученицей народной революции.

В районе Гавана-Вьеха было относительно спокойно. Здесь в основном жили черные, у которых не было родственников в США. Их было некому забрать. Ни у меня, ни у Миранды никто из родных не уехал. Мы знали не так много marielitos[63]. Одним из них был Антонио, бармен из «Дос Эрманос». Он всегда мечтательно рассказывал о том, как должен выглядеть настоящий коктейль-бар, и, по слухам, в конце концов стал хозяином такого бара в каком-то отеле в Новом Орлеане. Бармен, заменивший его, мне никогда не нравился.

Соседи сверху, которые каждый вечер пытались прикончить друг друга, внезапно затихли. Полгода спустя я узнал, что она уехала с Кубы из Мариэля, а он сразу после этого покончил с собой.

Ирис родилась 17 июня, после полуночи. Когда начались родовые схватки, я был на работе. Помню, я начал подумывать, не собирается ли Чако поехать домой. Несколько недель я откладывал бумагу самого хорошего качества и прятал пачки в чулане, забитом сломанным оборудованием. Не больше двадцати-тридцати листов за один раз. Всю бумагу мы получали под расписку, и это количество весьма приблизительно совпадало по нашим регистрационным журналам с количеством, потраченным на изготовление продукции. Взвешивались даже мешки с макулатурой. Поэтому на самом деле я оказывал Чако услугу — если бы макулатуры было слишком много, его бы уволили за разбазаривание революционных ресурсов. Лучше иметь маленькую недостачу.

Чако вышел в цех из своего кабинета и позвал меня к телефону. Звонила акушерка. Я еще мог успеть.

Я успел увидеть, что у Миранды начались очень болезненные схватки, а потом меня выгнали из родильной палаты. Мужчинам там делать было нечего.

Настоящий кошмар находился в комнате ожидания. Я боялся этого: Хуана с отцом, бок о бок, на диване, который лет двадцать назад был синим. Я опустился в кресло напротив них. Мне, предателю, они казались единым целым. Взгляды их были суровыми и справедливыми. Они сидели и ждали, когда обман принесет плоды. Я решительно кивнул: разве я не страдал так же, как они? Никто ничего не говорил. Наконец буржуазное воспитание отца дало о себе знать: он нарушил неловкое молчание. В последний раз я видел доктора Эрреру полтора года назад, но, казалось, он постарел лет на пять. Он был испуган.

— У женщин нашей семьи тяжелые роды, — сказал он. Я снова кивнул. — Это займет несколько часов. Но Росалита очень хорошая акушерка. Я знаком с ее отцом. Вот если бы здесь не было так грязно. Как можно было развести такую грязь в больнице? Это настоящий скандал.

— Да, ужасно, — произнес я, но на самом деле не видел грязи и не чувствовал ее запаха. За год, проведенный в районе Гавана-Вьеха, у меня выработался иммунитет. А здесь пахло чистящими средствами.

Хуана не участвовала в разговоре. Но ее глаза не отрываясь смотрели на меня, два лазерных луча, излучавших то сочувствие, то презрение. Хуана похудела, и ей это шло. Черты лица заострились. По сравнению с Мирандой, которая с каждым месяцем все больше раздавалась, тяжелела и отекала, Хуана казалась мне образцом очарования. Я обратил внимание на ее ожерелье, три ряда желтых, зеленых и позолоченных бусин на хлопковой нити. Это был символ посвящения. Ее окружал новый запах, сладкий аромат специй и корицы. Я вспомнил стихотворение об Ошун: «Я медовый голос воды, я волны, бегущие по юбке женщины, танцующей свою жизнь…» Куда подевалась та неуклюжая девчонка, которую я знал?

Роды заняли много времени, и темы для безопасных разговоров скоро иссякли. Хуана регулярно наведывалась в родовую палату. Через несколько минут после полуночи она вышла из нее и сообщила, что врачи считают, ребенок вот-вот родится.

— Девочка, — сказала она. — Теперь я совершенно уверена.

Вскоре я стал различать звуки, просочившиеся в коридор. Миранде было больно.

Росалита, акушерка, регулярно выходила к нам с ободряющими сообщениями: осталось немного, Миранда такая молодец, ребенок расположен правильно… В половине второго Хуана стала тетей, Висенте дедушкой, а я папой. Росалита вынесла ребенка, завернутого в серое хлопчатобумажное одеяло. Ирис. Она весила больше трех килограммов, у нее были темные волосы и широко раскрытые любопытные черные глаза. Казалось, ей интересно, кто мы такие. Страшно признаться, и я, конечно, ничего не сказал, но меня поразило, насколько она похожа на Луиса Риберо.

Ирис мгновенно начала руководить нами: «А разве вам, взрослым, не полагается радоваться?» Все расслабились. Казалось, баллон с веселящим газом дал течь. Ирис переходила с моих рук на руки Хуаны, а потом на руки деду, который утверждал, что она очень похожа на новорожденных близняшек. «Смотри, какая она сильная!» — повторял он.

Из палаты сообщили, что Миранда хочет меня видеть. Вокруг только и говорили о том, как все легко прошло, поэтому у меня случился шок, когда я увидел, насколько она белая. Даже губы бесцветные. Миранда казалась полуживой.

— Мне сделают переливание крови, — сказала она тихим сиплым голосом. — Тогда мне станет лучше.

— Милая моя, ну как ты?

— Ужасно. Во-первых, было больно, но хуже всего стало, когда я поняла, какая она большая, какая масса из меня должна выйти.