Катерина Шпиллер - Дочки-матери: наука ненависти

• Название: Дочки-матери: наука ненависти
• Автор: Катерина Шпиллер
• Жанр: Современная проза

Книги Катерина Шпиллер это нечто большее, чем просто литература. Внимательный читатель, тут же заметит, что первая книга — это боль отчаяния, но уже мерцающий свет в конце туннеля. А дальше видно как автор становиться другим человеком, уверенным и недосягаемым для укусов оголтелых кликуш и «непонимающих».

---

Для Антонии святым всегда было шестидесятничество. То самое, имени Солженицына, Окуджавы, Визбора, Галича и так далее со всеми нужными литературными остановками. Антония была убеждена в том, что их поколение, хрущёвское поколение интеллигентов, прозревших, всё понявших, настрадавшихся в душной тирании, образованных, прочитавших всё то, что должен прочитать культурный человек, переосмысливших прошлое отцов, а заодно заново воспринявших христианские ценности — поколение особенное, выдающееся, знаковое. Их дети уже не такие. Они не сумели вобрать в себя высокие дух и философию, которые родители буквально дарили им с самого младенчества, а если выражаться метафорично — сразу положили в их колыбельки вместе с погремушками. Нет, дети оказались не достойны своих отцов, не восприняли, не вобрали. Ну, ладно, не дано, что ж поделать… Но так хотя бы должны понимать, что такое их отцы и матери, какова их роль в истории страны, каков их вклад в нынешнее благополучие этих самых детей.

Может, кто-то счастливый из шестидесятников этого и дождался от своих отпрысков, но только не Антония. То есть, сын-то да, он — свой, родной, такой же. Он всегда пел с ними за столом «Милая моя, солнышко лесное…», «А мы по тууууууундре…», как это было прекрасно! А вот Таська при этом презрительно морщила нос, а порой даже слышался ее насмешливый шёпот: «Тоже мне туристы, зэки политические…». Не туристы, а шестидесятники! Вот.

Ух, тема болезненная… Антония не один раз возвращалась к ней в сочиняемых произведениях, размышляла — с помощью своих героев, конечно. Герои мучились, страдали, задавались теми же вопросами, что и она, рефлексировали, не находили понимания у своих детей. Иногда Антонии даже удавалось встать на точку зрения этих самых детей с помощью персонажей и кое-что прочувствовать и объяснить себе (и читателю заодно), понять… Но не принять! Например, в своей предпоследней книге, в очередной раз вступив в заочную полемику с дочерью, Антония написала так:

«Девушка из приличной семьи, где пальто носили не менее пяти лет, где лишние деньги шли на книги, где слово «демократия» было свято, а за славословие Сталина могли набить и морду, а уж выставить из дома могли и за менее крайние мысли, одним словом… храни вас Бог родиться у шестидесятников».

Хотя дальше по сюжету героиня (Таська), которая и была вот этой «жертвой» шестидесятников, проявилась как последняя дрянь и мерзость, важные слова были сказаны, то есть, написаны. И случилось кое-что не очень приятное.

Антонии позвонила её совсем старенькая подруга Фрида (светлая ей память) — из интеллектуальной советской элиты, филологиня, критикесса, журналистка et cetera. Лет ей было, как Мафусаилу, крохотная худенькая старушка с удивительной силой духа и потрясающе ясным умом. Когда-то в середине семидесятых они оказались в одном доме в гостях, сцепились языками и с тех пор общались часто и подолгу, иногда встречались и много времени «висели» на телефоне, что позволяло называть эти отношения дружбой. Фрида даже помогла Антонии в её литературной московской карьере, как могла, не шибко, но постаралась.

Если говорить откровенно, Антония всегда ощущала некоторую интеллектуальную неполноценность рядом с Фридой: та и соображала быстрее и острее, и образована была много лучше (можно ли сравнивать провинциальный пединститут и МГУ)… Но Антония высоко и гордо держала голову и никогда не давала ни малейшего повода своей старенькой подруге хоть как-то доминировать. Антония давно научилась скрывать незнание за многозначительной улыбкой, непонимание — за междометиями и фразами типа «ну, конечно, это само собой разумеется», а любое несовпадение с собеседником в принципе — за талантливым умением выдёргивать из памяти классические цитаты и, козыряя оными, демагогически уводить разговор в нужную ей сторону. А с Фридой применять всё это приходилось нередко, ибо старушка была въедливой и, несмотря на то, что ценила творчество Антонии достаточно высоко, часто придиралась к сути написанного и спорила довольно-таки резко. Антонии бывало не слишком приятно, но, во-первых, отлично стимулировало её ум, заставляя размышлять над контраргументами, а во-вторых… во-вторых, она слишком дорожила этими отношениями, чтобы их прервать: они давали ей ощущение уверенности в том, что она принадлежит к интеллектуальной российской элите, что она с ней на дружеской ноге и имеет право на своё собственное мнение и даже философию, раз с ней беседуют такие мастодонты от литературы, раз с ней спорят и считаются с её мнением.

Так вот, из-за той повести, в которой была эта цитата, а точнее даже именно из-за этих слов, у неё с Фридой состоялся довольно жаркий разговор по телефону. Старушка не поленилась и зачитала Антонии отрывок из её собственного текста по телефону (можно подумать, что она их не помнила практически наизусть, выстрадано же).

— Милый мой писатель! — вещала Фрида своим скрипучим голоском. — Позвольте в очередной раз полюбопытствовать: почему вы раз за разом противопоставляете материальную обеспеченность духовности и ненависти к тоталитаризму? А ещё опять отделяете следующее за вами поколение нешестидесятников, то есть, ваших детей, от себя таким жестоким образом — «не дай бог родиться у шестидесятников»? Никак не могу понять, кому и что вы доказываете? Вот я старше вас, я, скорее «сороковница-пятидесятница» со всеми вытекающими, хотя и либеральных, то есть ваших убеждений, но, простите, всегда жила благополучно, как и многие из таких же, как я, любила менять пальто чуть не каждый сезон, для чего свела знакомства с очень хорошей портнихой. Вы знаете, что сталинизм ненавижу, но вместе с его нищенским аскетизмом… В общем, всё вы понимаете прекрасно и, тем не менее, из книги в книгу я вижу у вас постоянные противопоставления благородства и достатка, любви к красивому и наличие морали… После очередного этого вашего утверждения я чётко осознала, что сие — твёрдая позиция, которую я разделить ну никак не могу…

Фрида не могла видеть, как крючит от всех её слов Антонию, как она терзает телефонный провод, как кусает губы и щурит глаза. Нет, Антония никогда и никому не признавалась, что в своих книгах постоянно спорит с родной дочерью, доказывает именно ей, кто прав, а кто плохой. Более того: она никогда никому не говорила, что у неё с Таськой отношения хуже некуда. Казалось бы: расскажи той же Фриде всё, как есть, и получи её поддержку! Но Антония отнюдь не была уверена в том, что старуха её поддержит… Для Фриды дети — предметы обожания, у неё потрясающая дочь, такая же, как мать, интеллектуалка и умница, известная на всю страну политобозревательница, которую рвут на части радиостанции и печатные СМИ. Конечно, с такой дочкой нет и не может быть никаких проблем и непониманий! И Фрида никогда не сможет понять, что такое ребёнок-враг. Почему и как это получается, ей тоже не взять в толк сроду. И её непонимание Антонии может очень дорого стоить: дружба рискует закончиться. Фрида не тот человек, которому реально «впарить» историю про то, как девочка с самого начала, буквально с пелёнок была чужой и странной, не такой, какой должна была быть. Фрида — материалистка до мозга костей, но на генетику не молится, поэтому внушить ей идею о «генетической чуждости» собственного дитяти невозможно. В общем, старушка не знала про «вечный бой, покой нам только снится», надо было её как-то убеждать.

— Фридочка, родная! — чирикала Антония. — Я не противопоставляю, что вы! Точнее так: это не я противопоставляю. Замечаю я с сожалением, что есть такая тенденция у людей: морщить нос от якобы неотмытой интеллигентщины, которая не заморачивается чистотой ногтей, зато яростно блюдёт моральные и нравственные принципы…

— Боже ж мой, так за ногтями следить необходимо! — почти кричала старушка. — Опять противопоставление нормы и другой нормы! Ну, как у вас это получается?

— Да не у меня, Фридочка! — тоже повысила голос Антония. — Это веяние времени, отказ от идеалов во имя наносного, внешнего…

— У кого отказ? Где отказ? Откуда вы это вообще взяли, что за люди появились в вашем окружении? Почему я таких не вижу?

«Потому что ты не знаешь мою дочь!» — мысленно орала в ответ Антония, но вслух продолжала говорить что-то другое. А ведь Таська сроду не декларировала ничего из того, о чём писала Антония. Так, были у них несколько раз вялые споры о том, что пренебрежение внешним видом — это признак бескультурья (Таськино убеждение), что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…» — эту цитату великого классика дочь произносила с особенным удовольствием. Но при этом она никогда не отвергала ценностей матери и шестидесятников. Она просто жила по-другому. И это раздражало Антонию.

К примеру, дочь каждые десять дней делала маникюр у маникюрши. А раз в месяц и педикюр. Регулярно ездила к своему мастеру на стрижку. А Антония прежде даже гордилась тем, что ни единого раза в своей жизни не была у маникюрши. Ни единого! И что — разве у неё грязные и неухоженные ногти? Да, она их не красит, потому что какой смысл? Если драить полы, мыть посуду, тереть ёршиком унитаз, то какой маникюр это выдержит?