Зия Самади - Избранное. Том 2

• Название: Избранное. Том 2
• Автор: Зия Самади
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1986

Второй том избранного З. Самади составили романы «Гани-батур» и «Маимхан».

В первом из них автор изображает национально-освободительную борьбу под руководством народного героя Гани-батура, начавшуюся несколько лет спустя после разгрома восстания Ходжанияза и приведшую к созданию временного революционного правительства в Восточном Туркестане.

События второго романа переносят читателя в более далекую историческую эпоху — в XIX век. И здесь, как и в предыдущих романах, — главная тема — тема освободительной борьбы против чужеземных захватчиков. С большим мастерством и теплотой рисует автор образ своей героини, славной дочери уйгурского народа Маимхан, отдавшей жизнь за свободу.

---

— Все пусто, ука, осталось только немного зерна.

— Лесные смельчаки грабят, что ни попадет им под руку, говорят китайцы, — подал голос второй стражник. — Богатые хозяева бросают свои дома и бегут, забирая с собой все до паршивой курицы…

Ахтам приказал седлать лошадей. Связанного Бахти, который к тому времени уже несколько пришел в себя, посадили к Хаитбаки, а на коня Бахти легко вскочила Маимхан.

— Спасибо, Умарджан-ака, если бы не вы, не выбраться мне отсюда живой, — сказала она, когда усадьба осталась позади.

— Просто я отплатил давний должок, сестренка. Ведь не окажись вы во дворце и не сообщи мне вовремя, что меня разыскивают, я тоже, наверное, распрощался бы с жизнью…

— Ну зачем говорить про такие пустяки…

— Тогда и вы не говорите, сестренка…

На другое утро перед мечетью в селении Дадамту люди увидели Бахти, у которого на груди висела дощечка с надписью: «Мада ночи»[114]. Ничто не могло сравниться с таким позором. В тот же день Бахти исчез из Дадамту, и больше его никогда не встречали во всей Илийской округе.

4

Дыбом поднялись волосы у гуна Хализата, холодный пот выступил на лбу у длиннобородого дарина, когда стало, известно, что произошло в ущелье Гёрсай. Из целой роты солдат уцелело не больше десятка. Среди них, к своему собственному несчастью, оказался и Абдулла-дорга.

Слухи о поражении китайцев повсеместно распространились с быстротой молнии. К длиннобородому стекались донесения о волнениях, которые вспыхивали здесь и там, — а как раз этого дарин особенно опасался. Что же касается разгрома роты солдат, то он всем винил доргу, называя его предателем и изменником. «Этот негодяй повел наших солдат в горы, не зная дороги, — говорил дарин жанжуну, пытаясь оправдаться в его глазах. — А может быть, он и знал дорогу, но не хотел ее показать… И все, может быть, подстроил заранее…» Дарин многозначительно умолкал, давая понять, что ему еще кое-что известно, и, может быть, не только про Абдуллу, а например, и про гуна Хализата…

— Ведь это вы, господин гун, — объявил он Хализату, пристально, без малейшего подобия усмешки глядя ему в лицо, — ведь это вы рекомендовали нам Абдуллу-доргу… Это ваш человек, гун Хализат, значит, не ему одному обязаны мы своим позором… Чем же вы надеетесь искупить свою вину перед жанжуном и великим ханом?

— Вину?.. Перед великим ханом?..

— А как же? Или вы назовете это как-то иначе? Вместо того чтобы уничтожить бунтовщиков, вы сами снабжаете их оружием… Разумеется, с помощью Абдуллы, преданного вам душой и телом…

— О боже… — Хализат безуспешно пытался решить, всерьез или в шутку говорит все это длиннобородый, но не похоже было, чтобы он шутил.

— Да, господин гун… И ваш Абдулла ведет наших солдат прямо в ловушку. Прямо в ловушку, господин Гун Хализат!..

— Я… Я уже наказал этого осла!..

— Вы?.. Наказали?.. — недоверчиво скривился дарин. — И вы вправду считаете наказанием два-три удара плетью?..

— Я выгнал его из дворца…

— Не думаете ли вы, гун Хализат, что, если этого человека бросить в кипящий котел, а потом скормить собакам, — и такое наказание будет для него слишком мягким?..

— Я… сделаю все, что требует господин дарин… — почти шепотом ответил Хализат.

— Значит, вы тоже полагаете, что Абдуллу-доргу следует наказать так, чтобы это послужило наукой остальным? Я вас правильно понял, гун?

— Ари[115], господин шанжан!

— Вот видите, наши мысли всегда сходятся, — с откровенной насмешкой заключил длиннобородый. — Я был так уверен в вашей поддержке, что не стал дожидаться этого разговора и приказал заняться Абдуллой… Сейчас с ним беседуют в «гостиной поучения»…

Тут слова длиннобородого прервал вопль, донесшийся из подземелья, — страшный, нечеловеческий крик, от которого вздрогнуло бы любое сердце. Что говорить о Хализате — даже длиннобородый дарин-с болезненной гримасой прикусил кончик пальца.

— Это Абдулла, — сказал он, помолчав. — Несмотря на свое богатырское сложение, он ведет себя как плаксивый ребенок. Не выдержать даже небольшого поучения… Прошу вас, гун, — дарин взял Хализата под руку и провел в смежную комнату, из которой вниз уходила узкая крутая лестница. Спустившись по ней, они очутились в небольшом помещении. Длиннобородый отдернул черный занавес, открылось отверстие в стене.

— Взгляните, господин гун, это наша «гостиная», — обратился он к Хализату. Тот нерешительно подошел к отверстию, заглянул — и, вскрикнув, отшатнулся.

Посредине «гостиной поучения», напоминавшей глухой колодец, лежал совершенно нагой Абдулла. В красноватых лучах светильников тело его, покрытое кровоточащими ссадинами и ранами, казалось черным, напоминая обугленную баранью тушу.

— Этот упрямец, — заговорил дарин, краем глаза наблюдая, за Хализатом, — этот упрямец издает столь неподобающие крики, а ведь к нему только слегка прикоснулись волосяной веревкой, и там, где лопнула кожа, присыпали перцем и солью… это простейшие приемы… Но теперь, с позволения господина гуна, мы попробуем проделать тан-лу[116]…

— Ради аллаха, мой дарин… Делайте что вам угодно, только, чтобы я не видел…

— Почему же, дорогой гун? Вы должны насладиться в полной мере зрелищем, которое в состоянии поспорить с пирами Джамшида, — улыбнулся дарин и кивнул палачам.

По этому знаку два палача перевернули связанного по рукам и ногам Абдуллу на спину и притиснули всем телом к холодному, политому водой полу — один сдавил ему голову, другой навалился на икры. Тем временем третий палач принес медный кувшин сочень узким горлышком — в нем кипело горчичное масло. Приговаривая «тан-лу», он принялся водить рукой с кувшином над распростертым Абдуллой, и там, куда падала капля масла, тело тут же трескалось. От невыносимой боли дорга скорчился, свернулся, как мясо на шампуре, затем распрямился с неистовой силой, отшвырнул от себя обоих палачей, и снова дикий вопль, смешанный с утробным рычанием, заполнил комнату.

Хализат давно уже забился в угол, пытаясь не слышать невыносимых криков, сам не в силах ни охнуть, ни вздохнуть. Страх сковал его с головы до пят, зубы выбивали мелкую дробь.

— Прошу, прошу вас, господин гун, — говорил ему длиннобородый, протягивая пиалу с ароматным чаем, — я полагаю, для каждого не бесполезно взглянуть на «гостиную поучения», в которую попадают те, кто плохо служит великому хану…

Хализат не мог произнести ни звука.

— Вы лишились дара речи, дорогой гун, или то, что вы видели, не произвело на вас впечатления?

Побелевшие губы Хализата пробормотали что-то невразумительное.

— А теперь пусть Абдулла больше не занимает наших мыслей, господин гун, ведь судьба уже вычеркнула его имя из списка живых, не так ли?..

— Как вам будет угодно..

— Ха балли![117] Мне хотелось посовещаться с вашей милостью и по другим важным вопросам.

— Что еще?.. — с испугом вырвалось у Хализата, и взгляд его невольно скользнул к черному занавесу.

— Скажите, гун, эта крамольница Маимхан действительно была ученицей Аскара?

— Что-то такое мне приходилось слышать, — неопределенно ответил Хализат.

— Прочтите это, гун! — Длиннобородый протянул ему несколько листов. «О аллах, когда же все это кончится?» — мелькнуло в голове у Хализата, и он взял нетвердой рукой тот листок, что лежал сверху.

Проклятье живодеру,
Насильнику и вору!

— То, что вы прочитали, гун, только одна из тысячи провокаций подобного рода, а они опасней, чем иное вооруженное восстание, вам это понятно?

— Я не представляю, кто мог распространить такие стишки…

— Но ведь, оказывается, двери вашего дворца гостеприимно распахнуты для сочинителей таких писаний?

— Как?.. В моем дворце?.. Вы ошибаетесь, господин дарин!..

— Успокойтесь, гун Хализат, — сказал длиннобородый, проведя языком по тонким сухим губам. Он чувствовал, что без единой нитки душит, затягивает петлю на горле у Хализата.

— По нашим сведениям, ваша младшая жена — близкая подруга Маимхан.

— О боже..

— Человек, который находился в доверии у самого хана, оказывается, пригрел на груди ядовитую змею! — Голос длиннобородого звучал все громче, все грознее, повелительней.

— Мой дарин, — пытался перебить его Хализат, — ведь вы знаете, нет человека, который был бы предан вам больше, чем я.

— Нет, нет!.. — Длиннобородый вскочил, размахивая руками, — широкие рукава делали их похожими на крылья летучей мыши. — Нет, господин гун, я никогда ни в чем не поддерживал ваших врагов, ни прежде, ни теперь!

— Господин дарин…

— Я рассказал вам обо всем просто для того, чтобы предупредить… Предупредить от беспечности в дальнейшем… Только предупредить, господин гун!.. Только предупредить!..