Лариса Никифорова - Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии

• Название: Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии
• Автор: Лариса Никифорова
• Жанр: Культурология

Дворец рассматривается как топос культурного пространства, место локализации политической власти и в этом качестве – как художественная репрезентация сущности политического в культуре. Предложена историческая типология дворцов, в основу которой положен тип легитимации власти, составляющий область непосредственного смыслового контекста художественных форм. Это первый опыт исследования феномена дворца в его историко-культурной целостности. Книга адресована в первую очередь специалистам – культурологам, искусствоведам, историкам архитектуры, студентам художественных вузов, музейным работникам, поскольку предполагает, что читатель знаком с проблемой исторической типологии культуры, с основными этапами истории архитектуры, основными стилистическими характеристиками памятников, с формами научной рефлексии по их поводу. Вместе с тем проблемы сюжетно-смысловой типологии дворцов, проблемы взаимоотношения политического и художественного в истории культуры могут быть интересны самому широкому кругу читателей.

---

Войска, шедшие торжественным маршем через весь город к императорскому дворцу, были увенчаны кокардами из настоящего лавра, «ибо в древние времена Римляне, с победы, входили в Рим с лавровыми венцы» [505] . Славные «римляне» маршировали мимо Ледяного дома, потехи исключительно северной, нигде более невозможной [506] . Если римский триумф представлял собой универсальную традицию, универсальную в том смысле, в каком античный Рим считался колыбелью всего цивилизованного человечества, то Ледяной дом олицетворял триумф Севера.

Юг и Север– понятия, наделенные в XVIII веке не только географическим, но метафорическим смыслом – это цивилизация и дикость. Поэтому, как показал Л. Вульф, в путевых заметках иностранцев XVIII века о России был так важен образ контраста – тепло и холод, лед и пламень, образ пространства, где встречаются цивилизация и варварство [507] . Огонь, извергавшийся из ледяных фигур, ледяные окна, освещенные огнями свечей, ледяные деревья вперемежку с живыми, померанцевыми, – весь этот «лед и пламень» был устроен как воплощенная метафора.

Маскарадное действо в рамках викториальных торжеств, – традиция Петровской эпохи. А.М. Панченко считал, что шутовские действа были по замыслу Петра «школой веселья», в которой формально соединились и западные образцы всешутейного собора и скоморошеские площадные зрелища [508] . Из записок В.А. Нащокина видно как похожи «курьезная свадьба» князя-папы П.И. Бутурлина, входившая в программу празднования Ништадского мира, и курьезная свадьба Голицына в празднования Турецкого мира. Но если свадьба князя-папы П.И. Бутурлина представляла собой секуляризованную и европеизированную скоморошью потеху, то свадьба шута Голицына явно эволюционировала в строну ученой забавы.

Турецкий мир принес России сомнительную выгоду – «такого постыдного смешного договора, как белградский 1739 г., ей заключать еще не доводилось и авось не доведется», – писал В.О. Ключевский [509] . В свете же побед Екатерининского времени эта победа окончательно померкла. Постепенно Ледяной дом оказался как бы вырван из целостной программы празднований, которая охватывала все общество, была устроена по последнему слову науки и принципиально включала национальные сюжеты. Все это для XIX века было несущественно, поэтому «опустевший» образ так легко сжился с романтическим содержанием.

«Августейшая вышивальщица». Собственная дача в Екатерины II как метафора благоразумия

В журнале «Иллюстрация» за 1847 год помещено несколько очерков об Ораниенбауме, отдельный очерк посвящен Китайскому дворцу. В прогулке по паркам и дворцам «ораниенбаумского старожила», так назвал себя автор очерков, сопровождал сторож – старый ветеран, который кое-что рассказывал со слов своего деда. Вот что сообщается о Стеклярусном кабинете Китайского дворца: «Как уверяет седой чичероне, это работа самой Матушки Царицы; белый продолговатый стеклярус составляет поле рисунка, а синелью вышиты деревья и птицы теплых стран света» [510] . История о том, что стеклярусные панно вышиты руками Екатерины, оказалась выдумкой, легендой, и понадобилось немало времени и трудов, чтобы доискаться до истины. Последняя точка в этой истории поставлена публикацией в альманахе «Памятники культуры Новые открытия» за 1983 год [511] : установлены имена русских вышивальщиц, работавших по руководством француженки м-м де Шель. И все же, сюжет об августейшей вышивальщице, который пришлось опровергать не одному поколению исследователей, не случаен.

Екатерина II действительно рукодельничала. В письме к госпоже Бельке, описывая свое обычное времяпрепровождение, она сообщает: «после обеда шью» [512] . Вольтер в одном из посланий к Екатерине благодарил за подарок – «обтаченную вашими прекрасными и августейшими руками коробочку», «произведение ваших собственных рук». Комплимент строился на сопоставлении способности побеждать в войнах, посрамлять врагов и … рукодельничать (touche) [513] .

Удивляет не то, что Екатерина умела шить, вышивать, вязать. Заслуживает внимания, что она это подчеркивала – переписка императрицы была занятием публичным, любое слово в письме предназначалось не только одному адресату, но вообще читателю, современникам и потомкам. Следовательно, образ августейшей рукодельницы должен был соответствовать неким мифо-поэтическим законам жизненного текста, законам исторического «автопортрета», который Екатерина сознательно и активно создавала.

Первое, с чего хотелось бы начать, с образа женщины за рукоделием, каким он был для широкого читателя и зрителя того времени. В искусстве Нового времени мы без труда обнаружим рукодельниц – вышивальщиц, кружевниц, прях. Они смотрят на нас с жанровых картин малых голландцев, с полотнен Мурильо и Веласкеса. На портретах кисти И.П. Аргунова (на обычном для парадного портрета фоне колонны и драпировки) дама вяжет на спицах [514] . Вяжут, вышивают и плетут кружева девушки, дамы, старухи с полотен В. Тропинина. Жизненная убедительность жанровых сцен, как и художественная фиксация реального умения рукодельничать – это только верхний «слой» содержания таких произведений, за ним присутствует метафорический смысл. Но живописные полотна молчат. Понять их можно, обратившись к помощи литературы, а через нее – к единому для всех Искусств тематическому полю, к тому, что А.В. Михайлов называл «фондом значимых мифов» [515] , из которого черпали сюжеты своих произведений в равной степени и художники, и литераторы. Для современников сюжетное единство живописи и литературы разумелось само собой, не случайно вплоть до середины XIX века звучали советы художникам обращаться за помощью в «изобретении» к поэтам и риторам, и этим советам активно следовали. Избрав тему, разрабатывали ее по-разному: погружали в античность (Веласкес «Пряхи») или осовременивали (Метсю «Кружевница», Вермер «Кружевница»), рассказывали торжественно (И. Аргунов «Портрет Шереметевой») или просто (Мурильо «Старуха с прялкой»; В.А. Тропинин «Пряха»). И все эти способы разработки темы были подчинены высокой цели «влагать в народ желанные … похвальные чувствования» (А. Иванов) [516] . Какова же она, эта единая тема, известная во множестве вариаций?

Без сомнения, образ женщина за рукоделием существует «от века». Ткут и прядут многие героини мифов и фольклорных сказок: Афина, Пенелопа, Ариадна, Василиса Премудрая и Марья-искусница, баба-яга и кикимора. Прядет Дева Мария. Прядение нити это вечная метафора устроения жизни, упорядочения, домостроительства. И потому рукодельницы держат в своих руках не только пряжу, но и нити человеческих судеб, разделяя занятие мойр и парок: «Парка жизнь мою скончает // Мирно здесь и увенчает. // День последний допрядет» (М. Ломоносов) [517] .

Среди литературных персонажей Нового времени особенно славились своим рукодельем феи, героини литературных сказок. В образе феи умение рукодельничать и направлять судьбу подопечного оказались соединены напрямую. Сказочные короли и королевы приглашали фей в крестные, и те помогали трудолюбивым и усердным, наказывали ленивых и праздных. Порой именно с помощью рукоделия феи осуществляли свою волшебную педагогику, воспитывая царственных отпрысков. Так феи из сказки Мари Катрин д’Онуа «Лесная лань» подарили новорожденной принцессе пеленки тончайшего полотна, «вытканного в часы досуга», на которых иголкой и веретеном была представлена вся история мира. На вышитых простынях и одеялах они изобразили тысячи разных игр, в которые играют дети. Они же украсили дворец, построенный специально для принцессы, множеством ковров, на которых вытканы разные истории, «чтобы принцесса могла без труда изучить различные события жизни героев и других людей» [518] . Право вмешательства в человеческую судьбу и способность творить чудеса были даровано феям, если можно так выразиться, по праву иглы и веретена. Да и сам волшебная палочка сказочной феи – не что иное как веретено. А еще сказочные феи умели строить великолепные дворцы и замки, они могли выстроить дворец и украсить его произведениями своих рук: «не то что Апеллеса и Фидия, но самих фей – покровительниц этих великих художников» [519] .

В литературных произведениях можно найти рукодельниц попроще, тех, кто устраивали судьбы без волшебства, одной только иглой. Это многочисленные героини нравоучительных историй и притч на страницах журналов «Пчела», «Трудолюбивый муравей», «Праздное время в пользу употребленное». Муж в поле за плугом и жена дома с рукоделием – так выглядит патриархальная семья, олицетворение простоты и чистоты нравов [520] . На страницах отечественной публицистики последней трети XVIII века мы встретим немало историй, в которых действуют сестры или подруги. Одна из них, Лизетта, Филиса, Аминта, «своею иголкою спомоществует умеренному содержанию» [521] дома и являет образец кроткой, рачительной и умелой хозяйки. Ее удел – счастье и покой. Другая или другие предаются развлечениям, наряжаются, ссорятся, тратят деньги в погоне за модой и остаются ни с чем. Они, что характерно, иглу в руках не держат [522] , а если держат, то ничего путного из этого не выходит. В этом же ключе выдержан эпизод из «Записок» Г.Р. Державина, посвященный встрече с его будущей невестой. Она молчалива и трудолюбива, во время визита будущего жениха занята рукоделием – вяжет чулок. А рядом – праздные сестры болтают, много и громко хохочут [523] . Похожая история рассказана в «Детской философии» А.Т. Болотова [524] .