Юрий Красавин - Время Ноль

• Название: Время Ноль
• Автор: Юрий Красавин
• Жанр: Современная проза

---

— Тузик! Тузик! — радостно звал Чирков и похлопал себя по ляжке. — Рекс! Рекс!

Нет, это была уже не домашняя собака, а одичалый пёс. Шерсть на его загривке поднялась дыбом, всё тело, худое, с поджарым животом, напряглось.

И тут с крутого берега оврага на Чиркова ринулась целая стая, не меньше полутора десятков собак. Он даже не сразу осознал, как это и что это, и секунду лишнюю промедлил, оторопев. Собачьи зубы тотчас впились ему в ногу выше колена. Чирков вскрикнул, но и другую ногу полоснула острая боль; ещё одна собака кинулась ему на грудь, зубы её сомкнулись у его горла с резким клацнувшим звуком.

Чирков отпрянул спиной к крутому обрыву, отмахивался топором; собаки отскакивали и кидались на него снова. Одна из них, окровавленная, кружилась юлой, а другая, отчаянно визжа, поползла в сторону, оставляя кровавый след.

Сильный толчок откуда-то сверху сбил Чиркова с ног — это здоровенный волкодав атаковал его с обрыва. Теперь закружились все в одном клубке — стая хищных собак и он, человек, ставший их дичью. Чирков вставал и падал во всеобщем рычании и лае; на нём висли сразу несколько псов, рвали одежду. Хорошо, что он был тепло одет!

Он уже выронил топор и отбивался ножом, выхваченным из-за голенища. Непонятно как оказался на полуповаленном стволе сосны — откуда взялось такое проворство! Собаки подпрыгивали под ним, пытаясь достать, пробирались к нему по стволу меж торчавшими с разные стороны ветками, он изворачивался, ударами ног сбивал их вниз.

Здесь, на дереве, Чирков уже пришёл в себя хладнокровнее и только теперь вспомнил про пистолет, положенный во внутренний карман бушлата. Никогда ведь не выходил из дома без него, и вот теперь, хладнокровно прицеливаясь, выстрелил… и ещё, и снова. Последнюю собаку пули настигли довольно далеко, за ручьём.

Наступила тишина. Впрочем, один из псов ещё поскуливал, слепо тыкаясь головой в куст.

Чирков спрыгнул с дерева, некоторое время стоял, обводя безумным взглядом окружающий его лес, крутые берега оврага, теряющееся в снегу русло ручья. Прихрамывая, обошёл собачьи трупы; шевелящихся добивал ударами окровавленного ножа.

Вот только после этого он оглядел себя. Кровь из разорванной мышцы правой ноги натекла на сапог. Липко было и пальцам в левом сапоге. Бушлат изорван в клочья, вата и шерсть овчины торчали тут и там.

Всё ещё насторожённо прислушиваясь, Чирков разулся, закатал штанины насколько смог и осмотрел свои раны. Одна была глубока, кровотечение не останавливалось, и он сделал тугую повязку, перекрутив ногу брючным ремнём. Прочие следы собачьих зубов промыл, брезгливо морщась, и умылся сам. Вода в ручье утекала от него розовая от крови. Оделся, отыскал брошенный топор и, хромая, побрёл к своему логову, всё ещё чутко слушая лес и держа наготове топор в одной руке, а пистолет в другой.

Придя в своё логово, он лёг на постель и словно в пропасть сорвался. Это был не сон, это был приступ беспамятства, отторжение от реальной жизни, почти смерть. А когда стал пробуждаться — воскресать! — раны уже затянулись коростой, и короста эта местами отваливалась. Он был худ, страшен и охвачен тоскливым томлением. Даже голода не чувствовал.

Происхождение от многодневного забытья происходило вяло. Он осознал, что лежит в обгаженной постели, но не было сил подняться. Превозмогая себя, все-таки встал, помылся в холодной душевой, выбросил постель на улицу, постелил другой тюфяк — у него их было много — поел сначала нехотя, потом все более жадно (тушеное мясо из банки в солидоле) и опять уснул. Но спал теперь недолго, и дальше жизнь его текла вяло, полусонно.

А вот по весне он встрепенулся, сонливость уже не преследовала его, и все чаще вспоминал о том, что у него есть семья — жена Влада и двое детей, две девочки. Но где они живут, далеко или близко — этого в памяти не было. И что теперь с ними, живы ли они, разум не мог подсказать.

Весной небо ясным не становилось, и хоть потеплело, солнце можно было различить только сквозь пелену облаков.

После нападения стаи одичавших собак, Чирков, выходя из дома, всегда брал с собой автомат, даже если шел просто за дровами. Мало того, в карман бушлата клал пистолет и еще вешал на пояс пару гранат. Зачем ему нужны эти гранаты, он не мог бы объяснить. Так, на всякий случай.

Однажды нашел им применение: в половодье бросил одну в омут — показалось, что там плещется рыба. После взрыва на поверхность воды всплыли странные рыбообразные существа — это были, конечно, окуни и плотицы, но изуродованные чьей-то злой волей и в таком изуродованном облике оставленные жить: все у них было, как у рыб, изображенных на неумелом детском рисунке, — грудные плавники один больше другого в несколько раз, хвост на жирном отростке, на спине розовая впадина, словно спинной плавник вырвали с корнем, и рана кое-как затянулась. Брюхо у этих существ походило на тараканье, в нём просвечивали насквозь кишки, и видно было, как внутри бьется махонькое сердечко.

Чиркова потянуло к работе на земле. В погребах мёртвой деревни ему удалось найти немного картошки; и он сажал её сразу в нескольких местах на полянах, но возделать поле под зерновые было ему не под силу, и угроза бесхлебья придвинулась к нему вплотную.

В начале лета на полях вокруг мёртвой деревни опять поднялись злаки, но лишь кустиками. По мере роста их заглушали ольха и малинник, крапива и лопухи, колючий осот и овсюг, да еще тут и там поднимались эти проклятые зонтичные — они высасывали почву, забирали скудный солнечный свет настолько, что рядом с ними не вырастало ни былинки, под ними было сумрачно и голо.

Теперь, когда запасы зерна у Чиркова иссякли, его стали преследовать уныние и страх: вдруг кто-то украдет или уничтожит те деревянные ящики, в которых покрытые солидолом банки. Страх, не основанный ни на чем, просто сам по себе: вдруг они исчезнут!?

Подвал с этими ящиками был глубок, его стены и пол забетонированы, двери сварены из листового и уголкового железа; на дверях Чирков навесил целую гроздь замков. Мало того: дверь он завалил, замаскировал, а в свое логово перетащил десяток ящиков — ближний запас. Нет, никто не мог проникнуть в склад. И все-таки, все-таки.

Несмотря на то, что вокруг было мертво — ни птичьего щебета, ни звериного крика — Чирков всегда был настороже. Он сохранил в себе это постоянное ожидание чего-то — даже искусственно подогревал настороженность: будь начеку, вот-вот должен кто-то появиться — один или несколько. Пусть даже люди, которые появятся, будут его врагами. Пусть они замышляют против него худое, но хорошо, если б они были!.. Должны быть! А вот если их нет — совсем беда.

Вокруг военного городка он устроил тайники с оружием: это на тот случай, если вернется из похода, а логово его уже занято кем-то. Так чтоб отбить свое, понадобится и пулемет, и гранатомет, и ручные гранаты. Завернутое в промасленные куски брезента, это хранилось в укромных местах, в лесу.

Железной дверью закрывалось его логово, а дверь всегда была плотно закрыта и заперта на засов, если хозяин внутри, или на большой висячий замок, если уходил куда-то. Ложась спать, Чирков клал рядом с собой автомат и два пистолета. Был еще под рукой ящик с гранатами. На всякий случай.

Но месяц шел за месяцем, лето сменило весну, а осень лето, и прошла еще одна страшная зима. Все предосторожности оказались излишни: никто не появился в обозримом пространстве Чиркова — ни с худой, ни с доброй целью. Если не считать тараканов.

В очередном своем походе он дошагал до неведомой ему доселе деревни и тут вздрогнул радостно и испуганно: на краю её очень уж правильно, в ряд расположились могилы, все одинаковые, без венков, но с православными крестами. Кресты деревянные, одинакового размера, и сделаны, судя по всему, в одно время. Значит, и захоронение совершено одновременно. Была даже пустая могила с другими в ряд, ожидавшая кого-то: стены ее были обшиты досками, чтоб земля не осыпалась.

Чирков понял, что кто-то хоронил тут людей уже после того, как они погибли подобно прочим жителям прочих деревень. А это означало, что после Времени Ноль кто-то остался в живых, следовательно, кого-то можно встретить даже сейчас. Он взволновался до того, что перехватило дыхание. Стал осматриваться, прислушиваться, но было тихо, безмолвно. Осторожно пошел по улице — дома были заперты на висячие замки и без замка оказался только один дом.

Чирков постучал — никто ему не ответил. Вошел — то, что он тут увидел, поразило его.

Посреди избы, прямо в гробу, на одеяле ватном лежал седой старик. Уже мертвый. Всё говорило о том, что старик этот с белой бородой сам улегся в гроб, а умер совсем недавно. Тело его еще не было тронуто тлением — значит, смерть наступила дня два или три назад; самое большое — за неделю до прихода Чиркова.

Осознав это, он чуть не заплакал от горя, словно старик был ему родным. Чирков сам удивился своему горю, но совладать с чувством не мог, смахнул слезу. Будто разминулся с дорогим человечком, и теперь уж им не встретиться никогда. Горько было от мысли, что в эти три года он, Чирков, мог быть не один — рядом жил бы еще один человек. Если б с ним поделиться банками в солидоле — жил бы и сейчас. Разговаривали бы.