Ирина Архипова - Музыка жизни

• Название: Музыка жизни
• Автор: Ирина Архипова
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0466-5

Если человек талантлив, то он, как правило, талантлив во многом.

В полной мере это можно отнести к Ирине Архиповой: архитектор по первому образованию, она стала оперной певицей мирового уровня. Ее знают и любят во многих странах, где она выступала на лучших сценах. Ей посчастливилось встречаться и работать с выдающимися музыкантами — дирижерами, певцами, композиторами… Об этих встречах, о наиболее памятных событиях своей жизни певица рассказала в этой книге. Книга Ирины Архиповой — не просто воспоминания. Это удивительный документ эпохи, в которой певице выпало жить, творить и радовать людей своим искусством.

Ирина Архипова родилась в Москве в семье инженера-строителя, где очень любили музыку. Закончив Архитектурный институт, начала работать в проектной мастерской, одновременно поступив на вечернее отделение Московской консерватории, куда ее привел редкий по красоте и силе голос.

В 1954 году Ирину пригласили в Свердловский оперный театр. Победа на конкурсе вокалистов в Варшаве подтвердила силу ее таланта, о ней заговорили.

Уже весной 1956 года она дебютировала в Большом театре, спев на прославленной сцене партию Кармен.

Так началось триумфальное восхождение Ирины Архиповой к мировой славе, на вершине которой она пребывает и сегодня.

Автор и издатели выражают признательность Т. А. Иваницкой и А. В. Андрееву за содействие при подготовке этой книги.

Литературная запись А. М. Даниловой.

---

Семья мамы была очень певучей. Мой дед Ефим Иванович (односельчане звали его по-украински Юхимом), хоть всю жизнь и трудился на земле, имел несомненный дар Божий — он славился на всю округу своим сильным, красивым басом-баритоном благородного тембра и был прирожденным артистом. У деда была природная постановка голоса, и он пел, как пелось: на веселых праздниках, на свадьбах, куда его приглашали не только односельчане, но и из соседних деревень. Одно время он руководил хором в сельском клубе. В округе неспроста говорили: «Когда поет дед Галда, так и телята плясать пойдут».

Пел дед Ефим и для себя — когда душа просила. С раннего детства, когда мы приезжали в гости к дедушке и бабушке, я запомнила ту особую задушевность, с какой в их семье пели народные песни.

Запомнилось мне и другое. В последний год войны, когда наша территория уже была освобождена от фашистов, мама попросила меня (мы тогда уже вернулись из эвакуации в Москву) съездить к старикам. Долгое время, пока шла война и южные области были оккупированы, нам ничего не было известно о родных: живы ли они? в чем нуждаются? Душа у всех нас была неспокойна.

Я в то время была уже студенткой Архитектурного института, и мама решила, что мне по силам отвезти в Николаевку небольшой мешок с мукой в надежде, что от станции Валуйки меня кто-нибудь «подбросит» по пути. Меня действительно довезли на какой-то подводе, но только до поселка Вейделевка — это на полпути к Николаевке. Оставшиеся 25 километров мне пришлось идти пешком с тяжелым мешком за плечами.

Я шла целый день одна, и впечатление от увиденного было ужасным: все было разорено, разрушено, вдоль дороги во рвах еще лежали неубранные танки. В этих местах летом 1943 года шли ожесточенные бои — здесь находился один из участков грандиозной битвы на Курской дуге.

Когда я под конец дня добралась до Николаевки, то бабушка не просто была поражена — она чуть не упала в обморок, увидев меня одну. Только потом я поняла, в чем дело. Война еще не кончилась, и по окрестным лесам и рощам бродили люди, с которыми было лучше не встречаться: то ли это были бандиты, то ли скрывавшиеся дезертиры, то ли еще кто-то, кого следовало остерегаться. Я же прошла 25 километров в полном одиночестве, ничего этого не зная. И это было чудо, что никого из этих людей я не встретила. Была еще одна опасность. В то время по лесам и полям развелось неимоверное количество степных волков, или шакалов, как их здесь называли. Объяснение этому было в том, что после сражений повсюду лежало множество неубранных трупов, которые невозможно было сразу захоронить, так как не хватало людей, чтобы помогать погребать погибших: население или было уничтожено фашистами, или бежало от страха в другие районы. В своих домах оставались лишь немногие. Мне запомнились страшные рассказы о бесчинствах стоявших в этих местах финских и итальянских фашистских солдат.

После всего услышанного я благодарила Бога, что мои дедушка и бабушка остались живы. Постепенно жизнь начала возвращаться в их село. В тот свой приезд я имела возможность слышать деда Ефима в местной церкви, где он пел сам и руководил хором, чтобы хоть как-то прокормиться. А было ему тогда уже за семьдесят. В хоре были одни старушки, и на фоне их слабеньких, писклявых голосов дед Ефим просто завораживал своим глубоким звуком. Без сомнения, пение было его призванием. Надо было видеть, с каким удовольствием он шел в церковь — задолго до начала службы, как приглашал прийти и послушать его во время другой службы: «Ну что эта… Вот вы бы пришли и послушали другую…» Мне теперь понятно это своеобразное кокетство. У нас, профессиональных певцов, тоже есть эта черта — когда нас хвалят после какого-либо удачного спектакля, мы порой говорим: «Ну что этот… Вы бы послушали нас в другом…»

Я уверена, что дед Ефим понимал свое истинное призвание, и подтверждением этого может служить такой факт. Когда после смерти бабушки дед по приглашению своих дочерей стал ездить к ним в гости, приехал он и к нам. Мама повела его в Большой театр на «Руслана и Людмилу». Потом она рассказывала, что сидевшие с ними в ложе явные знатоки оперы поразились тому, что негородского вида старик, очень скромно одетый, внимательно слушает музыку и правильно судит о ней. Когда мама оговорилась и назвала Людмилу Гориславой, дедушка ее поправил: «Да шо ты, Дуня! Це ж другий голос». После окончания спектакля дед, грустно показав на сцену, сказал маме: «О це, Дуня, мое мисце…»

У мамы тоже был красивый голос, он-то и привел ее в Москву. Еще когда мама была совсем маленькой, ее крестная мать (из среды сельской интеллигенции) и священник сказали дедушке с бабушкой: «Учите девочку». Они почувствовали в ней ум, способности, которые надо было развивать. Кроме того, мама уже в детстве обещала быть красавицей и заслуживала того, чтобы получить образование и соответствующее воспитание. Ее отдали в школу, и она была в то время единственной из всех дочерей дедушки, которая училась. Когда она бежала в школу со своими книжками, сельские мальчишки кричали ей вслед и дразнили: «Учителка!» Такой это было редкостью в селе — крестьянская девочка учится в школе.

Потом мама продолжила учебу в небольшом городке Валуйки, где получила в училище первоначальное педагогическое образование. (Несколько лет назад бывшие выпускники этого училища написали мне о том, что разыскали в старых списках учащихся фамилию моей мамы.) Именно там кто-то услышал ее красивый голос и посоветовал продолжить образование в музыкальном училище в Воронеже. Мама поехала в Воронеж, но вскоре ее преподавательница уехала в Москву, и мама поехала за ней, чтобы продолжить занятия.

В Москве в те годы было трудно, голодно. Маме удалось устроиться на работу, кажется, в детский дом, ей дали место в общежитии — оно размещалось в большом доме на Кудринской площади. Услышав от кого-то, что в Большом театре объявлен набор в хор, мама пошла на прослушивание и была принята. Она уже в течение месяца ходила на спевки, на репетиции, но выйти на сцену не успела — тут в ее жизни появился мой папа. Он не разрешил ей работать «на подмостках», «актеркой», очевидно, считая, что такое занятие не пристало его будущей жене.

А встретились мои папа и мама под колоннами Большого театра (что там ни говори, но в этом тоже какой-то знак судьбы). Мама со своей подругой Таней в тот вечер, чтобы попасть на спектакль, искали «лишний билетик». Но поскольку денег у них было мало, им пришлось выбирать тех, кто продавал билеты подешевле. Задача, видимо, была не из простых, потому что им никак не удавалось купить то, что хотелось. А в это время два студента МИИТа, наверное, так и не дождавшись своих девушек, решили продать остававшиеся у них два билета и предложили их купить маме и ее подруге. Те отказались, так как у них не хватало денег, чтобы расплатиться. Ребята по-рыцарски сказали: «Берите так!» — «Нет, мы не можем! Дайте свой адрес — мы привезем деньги, когда они у нас будут». На том и разошлись.

Через какое-то время, кажется через месяц, Таня отправила маму с деньгами по записанному адресу. Это было далеко — в Марьиной роще, там располагалось общежитие МИИТа. Маме помогли разыскать нужного ей студента Костю Ветошкина, который и думать забыл о том, что было месяц назад около Большого театра. Но девушка ему сразу понравилась (не устаю повторять, что мама была красивой), и он пригласил ее войти. Как потом она вспоминала, симпатичный студент хотел тоже понравиться, стал играть для нее на рояле. (Очевидно, в общежитии тогда был рояль.) Возможно, он играл ей и «Полонез» Огинского (недаром папа наполовину поляк). Прием для покорения сердца девушки был беспроигрышным — и музыка красивая, и исполнение хорошее: папа играл «Полонез» замечательно, это я помню с детства.

Потом студент пошел провожать свою гостью через всю Москву — на Кудринскую площадь, в ее общежитие. По воспоминаниям мамы, в тот вечер падал снег и Москва была очень красивой. А разве могло быть иначе? Влюбленным весь мир кажется прекрасным…

Когда они поженились, папа повез показать молодую жену своим родителям в Гомель. Бабушка Альбина, женщина строгая, серьезная, взглянув на невестку, сказала папе: «Боже! Где ты ее нашел? Она же похожа на тебя!» Действительно, мои родители были удивительно похожи друг на друга — типом красоты. Так бабушка Альбина одобрила выбор старшего сына.

После окончания института папа получил диплом инженера-строителя и стал часто уезжать из Москвы на различные стройки. Это были годы первых пятилеток, когда в стране строилось много промышленных предприятий, дорог, мостов, в возведении которых принимал участие и папа. Пока дети были маленькими, наша семья ездила на стройки за ним. В этих поездках для нас была и романтика путешествий, и возможность увидеть большой мир. Наше познание жизни шло гораздо быстрее, чем у детей, «сидящих» на одном месте. В моей детской памяти запечатлелось многое из увиденного тогда.