Андрей Лазарчук - Предчувствие: Антология «шестой волны»

• Название: Предчувствие: Антология «шестой волны»
• Автор: Андрей Лазарчук
• Издательство: Амфора
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00579-0

Советская и российская фантастика — один из важных феноменов отечественной культуры, постоянно изменяющийся и развивающийся. Этапы развития фантастики условно принято делить на «волны»: от «первой волны» 1920-х годов до «пятой волны» 1990-х.

Один из лидеров современной литературной фантастики Андрей Лазарчук представляет читателю молодых авторов новой волны — «шестой». И каковы бы ни были достижения предыдущих «волн», можно уверенно сказать: такой фантастики у нас еще не было!

---

— Вот гонит, чмо, — с удовольствием нашёптывал Гутэнтак. — Но мы этой петушине покажем. Пацан сказал — пацан сделал. Я отвечаю. Держи выкидуху. Загонишь ему нож под ребро?

Сосед не выдержал, поднялся и рванул к выходу. В проходе наступил на ярко-оранжевый фантик.

Гутэнтак с сожалением посмотрел ему вслед, вполшёпота насвистывая Бетховена. Наконец-то получилось.

Валентина Мохнюкова разревелась.

— Не трогайте его, — просила она. — Мальчик не виноват.

Она многое переосмыслила, всерьёз хотела приласкать: бедный мальчик, пятое-тридевятое…

— Вот именно, — подтвердил А. Я. Померанц, продолжая совершать поступок.

— Он исправится, — зевнул глава крестьянского профсоюза, старательно извлекая из волос перхоть. — Пожалейте соплю зелёную, чего уж там.

По рядам пронёсся сбивчивый говорок. В дальнем углу поднялся усатый Фальк.

— Не устраивайте здесь политическую Голгофу! — призвал этот по-своему замечательный человек.

— А я что говорю? — встрепенулся краснобучинский Серохвост. — Я как все, я против насилия.

В зале запахло братоубийственным разговором.

— Bay! — закричал моложавый хрен с лицом бывалого комсомольца. — Окучь зюзю! Свободу слова — надыть!

— Я тебе окучу, — сказал Лисицын. — Я тебе устрою Гоморру. Ты слышал, кто я? Знаешь, с кем я водку-то пил?

— Неужели вы не понимаете юмора? — спросил моложавый. — В ваши-то годы на людей кричать?

— Цыц, — печально сказал Лисицын. — В мои годы жизнь только начинается.

Он снова забыл о чём-то необычайно важном.

На заднем ряду тихонько смеялись циничные журналисты.

— Эх, сарафан, пропади оно пропадом, — махнул рукой Гутэнтак, подбираясь к ним. — Эх, удальцы мои, давай водку пить?

Циничные щелкописцы посмотрели на него с удивлением.

— Это им веселуха, — пояснил усатенький борзопёр. — А нам всё-таки работа. Сидим тут, конспектируем общественный лабудизм.

— Но сегодня ничего, — признался ещё один, молодой-фотокамерный. — Мы думали, съезд как съезд: сядут эти пыльные, разведут занудень. А вот и нет, тут тебе и психи, и беспредел. Такое шоу сразу первополосным пойдёт. Нам бы ещё эксклюзив у ненормального и рожу его запечатлеть.

— А который тут ненормальный? — заинтересованно спросил Гутэнтак.

— А это который пацан с трибуны, — пояснил фотокамерный. — Хотя, конечно, все они чуть шизые, работа у них такая. И не только шизые. Глава крестьянского профсоюза, как мне говорили, мафиози. Местный такой, поселкового масштаба, но всё равно бандит. С деревенским попом на джипе гоняют, тёлок в баню затаскивают. А вон тот ушастенький раздолбай — кажется, педофил, — он показал на Лисицына.

— А кто они такие вообще?

— По жизни, что ли? — усмехнулся усатенький. — Да так, псевдополитическая шпана. Их профсоюзы сто лет как распущены, а они по дури всё равно собираются. Не могут, наверное, без этого, вот и косят под депутатов. Про актуал-консула дурное не говорят, вот он их дурдом и не трогает. А политических механизмов у съезда ноль, я уж не говорю про экономические.

— Стало быть, они просто так?

— Ну да, трезвонят. Тут половина за секс-шопы, а половина за Сталина. Вот и выясняют, что ломовее. В стране давно уже другая эпоха, марсианский строй. А они не могут решить, как нам быть с синагогой и приватизацией туалетов, роют правду и колупают эмиссию. Во всём ищут моральный смысл, даже в минете. Делают вид, что последняя защита народа.

— А зачем они называются профсоюзы?

— А хрен их знает, — признался фотокамерный. — Молодёжь и слова такие забыла. У них было семь идей, как свою шарагу назвать: собор, сходняк, советский союз, фронда, ложа, вече и профсоюзы. Долго думали, решили, что последнее презентабельнее.

Гутэнтак радовался, что узнавал такое новое и занимательное. Даже улыбаться стал.

— А между собой, наверное, спорят?

— Я же говорю: половина за либералов, а половина за батьку. Но это они вид делают, что полемизируют. Им бы собраться да порыдать. О народе, конечно, не о себе. В этом они всегда соглашаются, а всё остальное и неважно. У них, если вдуматься, только две серьёзные идеи — причём для всех общие — для белых, для красных, для педофилов. Во-первых, они считают, что народ наш плохо живёт. Это, так сказать, идея открытая. За неё не расстреляют, вот они её и балакают. А второй мысль, что во всём виноваты консулы. А поскольку за это вешают, они её, так сказать, подразумевают. Собираются ежемесячно и начинают подразумевать. А вслух говорят, что виноваты экономические трудности. Каждый раз принимают программу, как с ними бороться. Загибин аналитический центр учредил, подпольный, правда, при теневом курултайском горсовете. А Лисицын в Женеву съездил, купил там на толкучке у доктора Миллера пару листиков, назвал их плодом Института Европы и приволок. Сейчас они две программы совместят, примут, как положено, и разойдутся. У них по фракциям уже всё закончено, Загибину только речь толкнуть. А дальше проголосуют и разбредутся. Они уже домой собрались, когда ненормальный вылез.

— Это точно, он ненормальный, — хохотнул Гутэнтак. — А давайте всё-таки водку пить, сарафан моё в околоточный?

— Нам нельзя, — печально сказала молодая дама в пятнистом свитере. — Нам бы эксклюзивчик и мордулет этого Иисуса. Вы лучше с ними выпейте, у них жизнь халявная.

— Хорошие вы ребята, бодунец мою на трандец, — сказал Гутэнтак. — Пиванул бы я с вами в скатёрку, только не туда, видать, баламуть. Вот и судьбина моя посконная.

— Знаете что? — предложил усатенький. — Чтобы материал уж точно первополосным был, сходите-ка на трибуну и загните всё это там. У нас, как вы видите, нынче модно на трибуну ходить.

— Не-а, — он расквасил лицо в улыбке придурка. — Не созрел я на такие дела. Вот как почую в себе силу духовную, так и двину. Будет вам тогда от меня, яшкин воз на хлебосол кочергой!

— Наверное, будет, — по-доброму сказал фотокамерный.

— Но я вам, дружбаны, удружу, перемол мне на самокат, — расплывчато пообещал Гутэнтак. — Я, как-никак, Христу тамошнему школьный брат. Ежели вам до эксклюзива дело, могу его на ошейник насадить да пред ясны очи, как недомута. Будет вам тогда мордулет и полная исповедь. Лады? Вот как его пинком отпроводят — так я вам его и заволоку.

Тут щелкописцы бросились его благодарить, набиваться в други и задавать вопросы самого занудного содержания (они умеют): кто, да почему, да по какому случаю? Гутэнтак дебильно косился и бурчал афоризмами, но удивительно невпопад. Например, на вопрос, где он родился, Гутэнтак чистосердечно сказал, что мёртвые сраму не имут и т. д.

Зал провожал Мишу сидя и без оваций.

— Да ладно, я иду, — соглашался Миша. — Я уйду, но дети мои придут. Не мир я принёс на землю, ох, не мир. Будет вам большая заруба. А за ваше непонимание пусть Господь простит. Одно хоть запомните: любовь и только любовь, нет ничего прекрасней любви. Будет любовь — будет и остальное.

Наиболее добрые смотрели на него с тёплым сочувствием, а кое-кто даже махал платочками и продолжал качать головой.

— Иди, щенок, не оглядывайся, — провожал его вице-президент Союза налогоплательщиков Загибин (в глубине души он рыдал от собственных слов).

— Не плачь, мальчик, — напутствовала его Валентина Мохнюкова, хотя мальчик пока не плакал (однако женское сердце может предположить всё!).

— Хотели как лучше, а получилось как всегда, — философски сказал краснобучинский Нострадамус и делегат Терентий Кимович Серохвост (через полгода он разбился в аварии, но уже сейчас знал об этом прискорбно-неизбежном событии).

— Кое в чём ты прав, — задумчиво бормотал А. Я. Померанц. — Уж не ты ли?

(Надо заметить, что А. Я. Померанц был на удивление легковерен и тем славился.)

— Вернёмся к повестке, — торжественно провозгласила носатая, попирая локтем президиумное сукно (её никто никогда не трахал, и от этого её нос становился ещё печальней… и так с каждым годом: Михаил Шаунов видел её беду и сильно сочувствовал).

— Устроили тут Голгофу, — шипел близорукий и по-своему примечательный Фальк (каждую неделю он писал в ООН доносы на всех коллег, за что его презирали в ООН, но очень уважали коллеги: они дали ему кликуху — Левозащитник).

— От такой мысли отвлёк! — воскликнул прошлый оратор цвета дерьма (между прочим, он владел всеми тайными способами).

— Жили у бабуси два весёлых гуся, — бормотал в забытьи Лисицын. — Один серый, другой белый, два весёлых гуся.

(Его называли педофилом лишь за то, что он впадал в детство.)

— Расчехляй, — прошептал Мише моложавый хрен с лицом бывалого комсомольца, когда тот шёл мимо. — Давай нашу?

(Он задорно подмигнул, не подозревая, что косит под идиота.)

«Молодой, а туда же», — подумал Вильгельм Пенович (он хотел вымолить у Миши рубль-другой, но своевременно застеснялся).