Артем Белоглазов - Ехал Грека

• Название: Ехал Грека
• Автор: Артем Белоглазов
• Жанр: Научная Фантастика

«Грека смеялся. Какое там – булькал, хрюкал и едва не давился смехом.

Егор невольно сжал кулаки. Он как про?клятый перся в эту глухомань, в пять утра вскочил, чтоб застать хозяина до обеда; час плутал по деревне, отыскивая нужный дом; его облаяла и чуть не укусила дворовая собака, а встрепанный парень с вилами принял за вора, и Егор долго объяснял, что ему, собственно, надо потолковать с Грекой. Каким Грекой? Да шут разберет, лично не знаком…»

---

Деревянными пальцами Егор притворил окно. Господи, ну и кретин! Поверил этому Греке. Безопасно? Хрен там! Спохватившись, дернул заржавленный шпингалет, словно это был засов на прочной дубовой двери, способной защитить от непрошеных гостей. Шпингалет никак не попадал в гнездо, и Егор, воюя с непослушной железякой, обо что-то порезался. Царапина тотчас набухла кровью; ладонь будто нарочно впечаталась в подоконник, оставив кровавую полосу, и тьма за окном отозвалась злобным приглушенным ворчанием.

Ругаясь сквозь зубы, Егор попятился к кровати, совершенно не представляя, как быть и что делать дальше. Он пятился и пятился, пока не уперся в холодную металлическую спинку. Ощупал, не понимая, что это. Понял. В мыслях царил кавардак. Оторвать дужку? За дубину сойдет. Пусть только попробуют… Стекло задребезжало. Сначала мелко, затем резче, сильнее. Месяц, скрытый туманом, налился ядовитой зеленью; он точно распух от влаги и напоминал лицо утопленника. Туман подступал ближе, заволакивая дорогу перед домом; подбирался к палисаднику. В нем чувствовалось смутное, неуловимое глазом движение. При взгляде на горящие в тумане огни брала оторопь. Егор неумело перекрестился.

Внезапно стекло брызнуло осколками, с улицы дохну́ло холодом. Было свежо, как под конец октября. Разметанный порывом ветра туман посветлел, раздался в стороны. Вдали сипло протрубил рог, глухо, на грани слышимости застучали копыта, и дикий ледяной ужас удавкой перехватил горло.

Небо затмили тени всадников. Не бряцало оружие, не звякали удила, не ржали кони. Молча и бесшумно скакали они, и из-под копыт вороных летели искры. Впереди конных бежали длинноногие, лишь отдаленно похожие на борзых зверюги.

Шум воды. Журчание. Запах рыбы. Стойкий, перебивающий другие запах. Затылок немеет. Ощущение – словно выскочил на мороз без шапки. Ни черта не видно, не видно даже поднесенных к лицу рук. Темень – глаз выколи. Рядом кто-то натужно сопит и хекает. Крепко разит потом. Неожиданный удар сбивает с ног. Скрежет. Откуда-то снизу и сбоку. Треск обломившегося дерева. Болтанка. Руки врезаются в скользкое, мокрое, живое. К губам липнет чешуя.

Треск? Болтанка? Чешуя?!

Сгинуло. * * *

Чай давно остыл. Егор механически размешивал сахар в кружке, время от времени щелкая телевизионным пультом. Отвлечься не удавалось; едва притронувшись к чаю, он отнес кружку в мойку и, ополоснув, завалился на диван. Голова гудела от мыслей.

Бред ведь? – спросил он. Ну, конечно, бред! А сердце ныло, сердце сжималось в обморочном предчувствии. День? Два? Сколько?! Псих не шутил.

По ящику бодро, в стиле «наши поезда самые поездатые поезда в мире», рекламировали средство от запора. Чтобы окончательно вынести мозг, рекламу пустили по второму кругу. Матюгнувшись, Егор переключил программу.

– …и помчались окровавленные всадники прямо в болото, не разбирая дороги. В теле короля Стаха еще теплилась жизнь, и долго еще из темноты доносился его голос: «Мы не умрем. Мы придем к вам. И к детям твоим, и к внукам твоим. Я и моя охота».

Егора аж подбросило. Пульт грохнулся на пол, телевизор умолк. Комнату заполнила вязкая плотная тишина, было слышно, как тикает будильник на полке. Трясущимися руками Егор нашарил пульт, впился в экран, лихорадочно прощелкивая канал за каналом. Что это? Откуда?! Фильм? Какого дьявола последние фразы в точности совпадают…

Зря он не свернул во дворы, отмахнулся, дескать, чепуха. Хлебай, умник, полной ложкой! Встреча с психом – к несчастью, пора бы усвоить; не помог и манёвр с переходом улицы. Чокнутый заметил Егора издали. Просияв лицом, рванул с места – только держи.

– Невааадик!

Зажал в угол между машинами, облапил. Ни дать ни взять – дружок закадычный, сто лет не виделись. И еще бы сто лет не надо. Невысокий, плюгавый. Сильный. Пальцы-клещи, руки-крючья. Ошеломленный натиском Егор слабо отпихивал чокнутого, не пытаясь вырваться или драться всерьез.

– Должок за тобой, Невадик.

Псих смотрел в глаза. Улыбался. Привстав на цыпочки, зашептал, зашлепал мокрыми губами прямо в ухо:

– До двенадцатого колена. Безжалостно. И никуда ты не скроешься ни наяву, ни во сне. Мы придем. Мы отомстим. Как приходили раньше – к детям, к внукам…

Когда Егор опрокинул психа на капот, тот как заведенный повторял: «Каждое из поколений твоих… мучительнее, чем я теперь… Иуда… Предатель!» И улыбался, сволочь. Вне себя от ярости, Егор швырнул мерзавца на асфальт. Зацепив боковое зеркало, псих оторвал его и растянулся под колесами соседней машины. Взвыла сигнализация.

Если б не это, Егор продолжал бы пинать лежачего: помутившийся от ненависти взор заслонил дебильный второгодник Юрась, который давным-давно чуть не утопил третьеклассника Егорку Климова от нечего делать. Сальная улыбка Юрася, его пришептывающий голос намертво отпечатались в памяти. Вломив гаду напоследок, Егор быстрым шагом двинулся прочь.

– Проклятье твоему черному роду! Мстили и до двенадцатого колена мстить будем. Слышишь, до двенадцатого!

Чокнутый улюлюкал вслед.

* * *

Красный, всклокоченный ото сна Грека орал и топал ногами. Люстра под потолком качалась, звеня подвесками; скрипели половицы. Егору было плевать, он думал об одном: жив, жив! Пока и еще жив, и это главное.

– Что ж ты врал, падла! Говорил, завтра, а они сегодня!

Шрам у виска Греки побагровел, глаза превратились в щелочки; серьга прыгала в ухе взбесившимся маятником.

– Я не врал. – Егор пожал плечами. – Не знаю, почему сегодня. Вальдемар сказал, завтра ночью.

– Твою гребаную мать, я знаю – почему! Какого хера ты расплатился сном?! Зачем?

– Ты сам захотел, – буркнул Егор.

Грека, уже собиравшийся крыть тройным загибом направо и налево, поперхнулся ругательством. Набычился. Крылья горбатого носа широко раздувались, в углу рта пузырилась кровавая ниточка слюны.

– Бессонница у меня, – сказал он. – Понял? Поживи с мое… – ожесточенно поскреб в затылке. – Взялся, ешкин кот, на больную голову! Егор – из-за леса, из-за гор. Уродоваться из-за тебя.

По комнате гулял сквозняк; в углу разбитого окна скалилась луна, поблескивали осколки в раме. Ни тумана, ни синих болотных огней, ни всадников. Лягушачий хор сменился привычным цвирканьем. На окраине деревни, ближе к лесу, заходились лаем собаки.

– Угодили, вишь, в переплет. – Грека придержал люстру. Свекольный румянец на его щеках постепенно исчезал. – Вовремя я. А эти, видал? Насилу оторвались.

Егор ощупал языком зубы. Зубы болели, как от хорошей затрещины. Когда ударился, обо что? Или ударили?

– Весла жаль. – Грека досадливо скривился. – Течение там, камни. Не напасешься весел-то. Ладно, посмотрим, кто кого прижучит. Ты ложись, нечего шастать. Окно вон подушкой заткни, чтоб не дуло. Не бойся, до завтра не явятся. Спокойной, значит, ночи. – На пороге задержался, хмуро бросил: – Дужку приладь. Я на этой кровати мальцом спал, а ты – ломаешь.

Егор отрешенно взглянул на металлическую дужку в своих руках, положил на пол. Казалось, металл изъела ржа: пятна засохшей крови сплетались грубым узором. Порез на ладони саднил, не давая забыть пережитый ужас. Возле подоконника блестело стеклянное крошево. Присев на смятую постель, Егор зажмурился, спрятал лицо в ладонях и сидел так бездумно и неподвижно, отходя от кошмара.

Звон лопнувшего стекла переполошил весь дом. Первым на шум прибежал Грека, за ним – парень, кидавший навоз, и лысый мужик с топором. Что случилось позже, Егор не помнил, разве что урывками.

Крик. Жуткий, отчаянный. Это он кричит, Егор Климов, разрывая ледяную удавку страха на горле, разрывая мертвую тишину и собственные легкие. Бледный, сосредоточенный Грека жестом отсылает мужчин прочь из комнаты. Огромные косматые тени всадников мчатся по крышам домов…

Темнота, спасительная, мягкая; немая. Баюкает, наваливаясь, дрема. Пахнет рыбой. Вдруг – треск, скрежет… Егор лежит на мокром и скользком. Вверху среди стада туч бродит месяц, заливая блеклым светом речную гладь. Зябко. Сырой ветер забирается под воротник, вынуждая кутаться в клеенчатый рыбацкий балахон. Лодку влечет течением, но уже не крутит и не болтает; обломки весел зря вспенивают воду. Егор елозит ботинками по груде рыбы, приподнимается, опираясь на локти. На корме, спиной к Егору, широко расставив ноги, стоит человек в плаще и наполеоновских размеров шляпе. Он жарко, трудно дышит и громко сморкается. Затем, приложив козырьком руку ко лбу, всматривается в еле различимую полоску берега на горизонте. Полы брезентового плаща треплет ветер, и они раздуваются двумя маленькими парусами.

Егор кашляет в кулак, сплевывая прилипшую к губам чешую.

– Оклемался?

Человек оборачивается, в ухе капелькой серебра дрожит серьга. * * *

Звонок в прихожей верещал, словно соседский кот, которому отдавили хвост.