Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

• Название: Рабочая гипотеза.
• Автор: Федор Полканов
• Издательство: Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Федор Михайлович Полканов известен читателю пока только по детским книгам: «Подводный мир в комнате», «За стеклянным берегом» и другим. «Рабочая гипотеза» – его первая «взрослая» книга.

Родился Федор Михайлович в 1919 году, окончил биологический факультет и аспирантуру Московского Государственного университета, был учителем, комсомольским работником, воевал, работал редактором в издательстве Академии наук.

Роман «Рабочая гипотеза» посвящен людям науки. Его герои – молодые ученые-радиобиологи и их убеленные сединами руководители – вступили в борьбу со страшным врагом человечества – лучевой болезнью. Неудачи, поражения, первые победы и горячая вера в полную победу – их трудная дорога.

Автор хорошо знает мир, о котором он рассказывает, знает жизнь людей – прототипов своих героев. Как удалось ему воплотить все это в художественном произведении – судить читателю.

---

Виталий чувствовал: теряет он под ногами почву.

На него произвел впечатление разговор с Жуковой в день, когда, смертельно напуганный, ходил он к Громову извиняться. Надо же: эта пигалица, не так давно – воплощение доброты, нежности, доверия и безволия, превратилась в женщину с характером покрепче, нежели у него самого!

Штурм букетами – метод старенький. Сначала женщина озадачена: что это за дурень деньгами швыряется? Потом начинает задумываться, а дальше – все… Но он впервые штурмовал букетами женщину, ранее обиженную, к тому же включенную Громовым в свою орбиту. Он волновался: получится или нет?

Очень хотел, чтобы получилось, так хотел, что начал уже забывать, зачем он эту кампанию предпринял, уже независимо от поставленной цели начал думать: «Выйдет или не выйдет?»

Уборщица жаловалась:

– Леонид Николаевич, ваши девочки все время забивают урну цветами. Каково мне оттуда вытряхивать?

Громов посоветовал Зине:

– Почему бы вам не делать несколько шагов в сторону? Запихивайте в урну, что стоит у титовских дверей. Когда будете защищать диссертацию, вспомните с радостью, что полученный от Титова черный шар хоть так, но оплачен.

Большие букеты выбрасывались, но маленькие букетики постоянно стояли на Зиночкином столе: Гриша Петров, превосходнейший математик, видимо, распределил свой бюджет.

Гриша – прелесть! Только вот уши уж очень торчат да высказывается слишком уж «современно». Громова зовет «предком», Шаровского – «ископаемым». На словах презирает все, ко всему равнодушен, даже к науке – «люблю красивую жизнь». Самого же от микроскопа можно оттащить разве что за уши, благо торчат. Зиночка порою его именно за них и оттаскивает – разумеется, когда в комнате никого нет. Как хорошо работать, работать, работать, а потом бежать к сыну, там снова о науке думать – ну, и немножечко о Грише Петрове! Какой он смешной: «Предок Громов влупил мне задачку. Тысячеинтегральную. Будь проклят! Но вечерком я буду у приятеля в вашем районе, можно к вам на секунду причалить?» Нерешителен очень уж… «Прах условностей мы стряхнули с рук-ног» – это о своем и Зинином поколении. И, стряхнув этот прах, боится за руку взять… Ох, до чего нерешителен! И как хорошо, что нерешителен, ничто не напоминает о наглости, которую совсем недавно принимала за мужское достоинство.

Однажды после работы вышли из института вместе с Громовыми, и Елизавета подошла к газетному киоску, купила справочник по обмену жилплощади, протянула его Зине:

– Проштудируйте раздел «Две в разных на одну вместе». Увлекательнейшее чтение, и скоро вам пригодится.

А Громов, до этого задумчивый, молчаливый, сказал неожиданное:

– Как вы Бельского называете? Моллюск?.. Из головы он у меня не выходит… Сдается, не трафаретный это мерзавец. Те в наши дни сплошь ловчилы, у него же что ни подлость, то, извините, мордою об пол. И от Краева после первой же неудачи он отшатнулся… Понимаете, что хочу сказать, Зина?

– Не очень.

– Вы человек добрый. И ни в коей мере вы не обязаны, однако полезно было б сходить к гаденышу, поговорить с ним. Не одной… Гриша тут в провожатые не годится, до рукоприкладства может дело дойти – горячий «потомок» у меня… Пойти нужно с Лизой. Пойдете? – Зина кивнула, а Громов на секунду умолк. – И вот еще что: когда-то он подарил мне идею. В долгу быть не хочу. Если пойдете, скажите следующее: любимую его проблему, сочетаемость форм и прочее, нужно только легонечко повернуть, чтоб стала она полезной. Тропики побоку. Закономерности проникновения сорняков на поля, взаимосвязь посевов и степной растительности. Далее – поймет. Дойдет и то, что без подобного поворота не видать ему больше науки. Не подумайте только, что с моей стороны это проявление доброты. С вашей – да, с моей – нет вовсе. Просто бесхозяйственно было бы вышвырнуть его, не испробовав последнего средства.

В Ботанический Зина и Лиза сходили, с Бельским поговорили.

Подействовало ли на него это – кто знает?

Сквозь клубы табачного дыма увидал Краев в дверях своего кабинета Титова. Давно не встречались – в последний раз это было в день смерти Сталина.

Они тогда сидели в другом кабинете, дома у Александра Ивановича, и по радио передавали траурную музыку, и было у Краева ощущение невосполнимой потери. Он принес тогда из буфета чашки, из холодильника – кулек с колбасой, а водку вынул из ящика письменного стола, где была наготове бутылка на случай, если уж очень измучит бессонница. Пили из чашек, а колбасу брали с бумажки руками. Титов усмехнулся, а может, и осудил Александра Ивановича за этакую простоту быта, Краев же не замечал ничего – не приспособлена его голова к размышлениям о тарелках и рюмках. Александр Иванович сразу же захмелел, полез обниматься к Титову.

– Вот и Иосиф Виссарионович ушел от нас… Старые стали мы с тобой, Николай! Оглянуться не успели, а жизнь уже под откос катится!

Титов быстренько изобразил во взоре слезу, начал поддакивать:

– Старые, Александр, ужасно старые!

Александру было в ту пору лишь пятьдесят, Николаю же не перевалило за сорок.

Почему это сейчас всплыло в памяти? Очень уж молод, круглолик и сияющ сегодня Титов, точно спрыгнул с рекламной картинки, прославляющей бифштексы и антрекоты.

Краев навстречу Титову не встал, однако руку пожал сердечно, хоть и не удержался, брякнул:

– Не молодеешь! Седина – как овсюг на полях плохого колхоза. – Сказал, а сам наблюдает за Титовым: артист, сияния мигом как не бывало, всемирная скорбь на лице – да, мол, старею; а через секунду улыбочка умиления:

– Зато вы, Александр Иванович, совсем хоть куда – в пору женить вас на молодухе.

Черт знает что! Откровенная, беспардонная лесть – Краев понимает, что постарел, нелегки для него послесталинские годы, а все же приятно.

– Садись, побалакаем! В командировку приехал? Так-так… Читал эту ересь? – Он показал на стопку журналов. – Кто только меня не клюет! Физики-химики, менделисты-морганисты… И клюют, понимаешь, не по-людски. Нет того, чтобы прямо, по-русски. Разводят интеллигентские антимонии – такой-то показал, из таких-то опытов видно, трали-вали, и только в конце: из этого следует, что критика гипотезы Громова не опирается на реальные факты! Идеализм противостоит материализму – какие еще факты нужны?

Титов поддакивает, покачивая головой: идеализм, да, действительно идеализм, действительно трали-вали… Нет, не удивляет его примитивность краевского мышления. То ли было еще! Не какую-то там гипотезу, отрицали целые науки: всю генетику, всю кибернетику. Материализм или идеализм – это решалось в голове. Америки, другими открытые, закрывались, опыты, практика инакомыслящих не считались критерием истины. Эксперимент – дышло, куда повернешь, туда и вышло. Краев любит сие повторять…

– Да, Александр Иванович, я вас понимаю…

Еще бы не понимал! Титов понимает не только

Краева, но и Шаровского, Лихова, Громова – Титов понимает всех и все. Положа руку на сердце, он даже вынужден будет сказать: великолепно вышло у Громова! Использовав модель, созданную на молекулярном уровне, – защиту каталазы с помощью цистеина, – Громов перешел к защите на уровне организма. Передовая, прогрессивная, новаторская работа, и философски вполне оправданная – от частного к общему через понимание диалектического единства части и целого. Материалистическая диалектика Громова, стоящая на подстилке из фактов, что-то лучше до Титова доходит, чем измышления Краева. Однако этого он не скажет. Напротив.

– Всюду лезут сейчас менделисты. Физики, химики и генетики – это, я вам скажу, блок.

– Блок? Нет, Николай, я бы покрепче выразился: круговая порука.

– Точно! Удивительно точно найденный термин – круговая порука идеалистов!

Краев берет папиросу за папиросой, Титов тоже курит. Единственный выход – курить самому, иначе в такой атмосфере, чего доброго, хватит кондрашка… Он смотрит на Краева. Феномен! Потрясающая, фанатическая убежденность! Верит в свои нелепые выдумки! Но, впрочем, фанатики такого типа Титову не в новость. Краев – заряженное ружье. Старое ружье снятой с производства системы, однако и по сей день стреляющее, и, главное, в том направлении, куда и Титов не прочь выстрелить из-за угла… Любопытно, догадывается ли Краев, что, сев в кресло Шаровского на «Олимпе», Титов сразу бы изменился? Начал бы поддерживать тех, на кого нападает ныне – Громова, Брагина, Шнейдера, – всех, кто был бы полезен ему, чтобы стать академиком. А от Краева – крутой поворот. Краева Титов стал бы критиковать, потому что среди физиков, химиков, подавляющего большинства биологов примитивизм, тем паче воинствующий, мягко говоря, не популярен, а это значит, что сторонника Краева могут забаллотировать…

А Александр Иванович между тем гнет свое:

– Рано делают из Краева собачью вешалку! Не позволю травить меня! Сформулированный мною закон… Пишу статью. Сам! Разом отвечу всем! Шаровского тоже задену, хоть он и отмолчался!