Еремей Парнов - Заговор против маршалов

• Название: Заговор против маршалов
• Автор: Еремей Парнов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012

Проза и публицистика Еремея Парнова хорошо известны чита­телям. Его научно-фантастические и приключенческие книги, очер­ки о странах Востока и повести на историко-революционные темы получили широкий отклик. Произведения Е. Парнова изданы во мно­гих странах Европы, Азии, Северной и Южной Америки.

В Политиздате вышли снискавшие общественное признание книги Е. Парнова «Боги лотоса» и «Трон Люцифера»; художест­венно-документальные повести «Секретный узник» (об Э. Тельмане), «Посевы бури» (об Я. Райнисе), «Витязь чести» (о Ш. Петефи), «Под солнцем багряным» (об У. Тайлере).

Новый роман Еремея Парнова «Заговор против маршалов» по­вествует о драматических событиях, предшествовавших Великой Отечественной войне. Речь идет о так называемом «военно-фашист- ском заговоре» в РККА, о процессе над выдающимися военачаль­никами, уничтоженными по указанию Сталина. Большое внимание уделено и фальшивке, сфабрикованной нацистской службой безо­пасности, кровно заинтересованной в политической дискредитации М. Н. Тухачевского, других советских маршалов и командиров, став­ших в скором времени жертвами репрессий. В романе исполь­зованы многочисленные, подчас неизвестные широкой общественно­сти документы…

---

—      Если бы немного поднажали,— прозрачно наме­кал Тухачевский,— и дополнительные средства дали, то я считаю, что никаких в этом нет затруднений. Наше положение чрезвычайно сильно выиграет, и мы поль­ско-германский блок можем поразить.

—       Вы лично когда конкретно начали проводить шпионскую работу в пользу германского генерального штаба? — спросил Якира Дыбенко, не поднимая го­ловы.

Постыдные вопросы, жалкие, бессильные увертки. И все не о том, не о том. Ни единого факта шпионской работы. Адаме, Нидермайер, военный атташе Кестринг — шито белыми нитками. Факты, конечно, упря­мая вещь, но имена — не факты.

—      Этой работы лично непосредственно я не начинал.

—       Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД? — поспешно выскочил со своим коронным вопросом Ульрих.— В чем заключалась ваша роль в подготовке поражения Красной Армии?

—      Конкретно нашей авиации? — подсказал Блюхер.

—      Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию.

Наркомвнудельцы беспокойно зашевелились. Ста­рый большевик Якир, на которого возлагалось столько надежд, отказывался помочь партии. Он обманул ор­ганы. Его уверения в безграничной преданности делу Ленина — Сталина оказались блефом. Чего же от дру­гих ждать? Эйдеман почти невменяем, остальные сле­дуют тактике Тухачевского: и нашим, и вашим. Путна признал связь со Смирновым, Фельдман — с Пятако­вым, но гестапо и Троцкий так и остались за скобками.

Один Примаков выполняет данное обещание. Ни от чего не отказывается.

—       Подсудимый Тухачевский,— Ульрих животным чутьем улавливал малейшие изменения настроений. За судейским столом и там, напротив, где собралась немногочисленная, но такая квалифицированная пуб­лика.— Вы утверждаете, что к антисоветской деятель­ности примкнули с одна тысяча девятьсот тридцать второго года, а ваша шпионская деятельность, ее вы считаете антисоветской, она началась гораздо рань­ше? — он не столько спрашивал, сколько отвечал за бывшего маршала.

—      Я не знаю, можно ли было считать ее шпионской.

И судьи, и обвиняемые понимали, что приговор предрешен, и хотели лишь одного: покончить как мож­но скорее с нестерпимой мукой души, растоптанной собственными ногами. Поэтому судьи убаюкивали себя мыслью, что их прямые вопросы скорее помогут, чем повредят подсудимым, которые наверняка ждут смерти как избавления. Но непонятное для них, судей, упор­ство бывших товарищей лишь затягивало невыноси­мую процедуру. И эта бессмысленная неуступчивость и связанная с нею затяжка порождали раздражение и даже враждебность.

—       Тухачевский сетует, что он и его сообщники где-то не поднажали своевременно, что им не дали дополни­тельных средств,— саркастически улыбнулся Буден­ный. Пожалуй, он один действительно верил в винов­ность своих давних противников и оппонентов.— И сла­ва богу, что не дали. Взятый Тухачевским и его сообщ­никами курс на ускоренное формирование танковых соединений за счет кавалерии следует расценить как прямое вредительство.

О находках на химическом полигоне он не упомя­нул: зачем лишний раз высовываться?

—       Будущая война станет войной моторов,— чуть ли не в одни голос возразили Тухачевский и Якир.

С точки зрения судей, они вели себя непозволитель­но. Суд грозил вылиться в давний концептуальный спор.

—      О боеспособности Красной Армии есть кому по­заботиться. Это, к счастью, уже не ваша забота! — наи­более рьяным обличителем выказал себя Алкснис.— Здесь не место для академических диспутов. За дымовой завесой вредных теорий скрывается шпионаж... Подсу­димый Корк, вы не ответили насчет передачи вами све­дений о войсках Московского военного округа пред­ставителям немецкого генерального штаба. Когда это было? При каких обстоятельствах?

—      Я неоднократно встречался с немцами на дипло­матических приемах, вел разговоры, но сообщал сведе­ния, которые было можно давать.

Алкснис попытался уличить Тухачевского и Якира, но безуспешно. Только признание — царица «доказа­тельств» — могло придать должный вес обвинениям в шпионаже.

—       Непосредственно шпионскую работу вы вели с немецким генеральным штабом? — спросил Уборевича Павел Ефимович Дыбенко, председатель Центробалта, легендарный матрос революции, и впервые оторвался глазами от бумаг на столе.

—      Не вел никогда.

На белом поле, на кронштадтском заснеженном льду они стояли рядом по-прежнему: Тухачевский и Путна в краснозвездных шлемах, бородач Дыбенко в лихо сдвинутой на бровь бескозырке...

Ульрих объявил перерыв на один час.

—       Пока я буду в Кремле, вы прекрасна успеете по­обедать,— порекомендовал он Зырянову.— Фриновский обещал, что сегодня у них будет что-то особенное...

Мучась теснотой впившегося в располневшую шею воротничка, Ульрих доложил Сталину о ходе про­цесса. Обрисовал двурушническое поведение Якира («Он еще смел клясться в преданности вождю!») и само собой постарался представить себя в наиболее выгодном свете: изобличил Тухачевского, скрутил Убо­ревича, укоротил Корка и Фельдмана. Не столько смысл, сколько сам факт доклада в присутствии членов Политбюро имел значение. Как неотъемлемый элемент разделения ответственности.

Поэтому Ульрих ограничился главным образом об­щими фразами. Ни Молотов, ни Каганович ни о чем его не спросили. Ежов, через которого шли все материалы, тоже, понятно, молчал. Иного принятый ритуал от них и не требовал. Орджоникидзе был последним, кто этого не понимал.

—      Всем подлецам — расстрел,— Сталин мимолетно тронул кончики усов мундштуком трубки.

Успев перекусить в кремлевской столовой, Ульрих возвратился к назначенному сроку в приподнятом на­строении. Хоть и не было в том никакой надобности, он предупредил секретаря:

—      Высшая мера для всех.

Зырянов наверняка догадывался, откуда явился председатель суда, и Ульриху было приятно подтвер­дить лестную для него догадку.

Перед тем как покинуть совещательную комнату, он порекомендовал членам присутствия не трогать более Уборевича и вообще перенести основной упор на теракты. В частности, против товарища Ворошилова. Тут у следствия была наиболее сильная позиция.

Как только возобновилось слушание, всем подсуди­мым было предложено ответить на один и тот же вопрос: «Имел ли место сговор по поводу отстранения Климента Ефремовича Ворошилова от руководства Нар­коматом обороны?»

Тухачевский, Путна и Корк признали, что разговоры на эту тему между ними велись, а Уборевич назвал в этой связи Гамарника.

—      Когда решили вопрос о Ворошилове поставить в правительстве, то уговорились, что первым начнет Гамарник. Он обещал крепко выступить.

—      Достаточно! — оборвал Ульрих.— Что и требова­лось доказать.

Выяснять мотивы никак не входило в его намере­ния. Сговор против руководителя партии и правитель­ства налицо? И довольно. Можно квалифицировать как подготовку к теракту.

Шел одиннадцатый час суда. Все устали. Пора было закругляться.

Подсудимым предоставили последнее слово. Они произнесли положенные фразы покаяния, просили о снисхождении; фактически не признав за собой вины перед партией и страной, клялись в верности револю­ции, Красной Армии, товарищу Сталину.

Все, кроме Виталия Примакова, прошедшего цар­ские тюрьмы, израненного в боях. О нем и о его червон­ных казаках слагали песни, но всю легендарную жизнь перевесила чаша, на которую неподъемным грузом упа­ли десять месяцев Лефортовской тюрьмы.

—      Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре,— начал он, и следователь Авсеевич чуть осла­бил напряжение в позвонках.— Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволю­ционные элементы, все, что было контрреволюцион­ного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого...

Многократные повторы, начетничество перечисле­ний, схоластическое чередование вопросов и ответов в духе какого-нибудь богословского диспута, само по­строение фраз, выдержанных в традициях бульварной романтики, даже навязчивый ритм — все здесь оказы­вало странное гипнотическое воздействие. Многим ка­залось, что они уже слышали это, и не однажды, но лишь запамятовали где. В устах измученного, слом­ленного человека неподражаемая поэтика несостоявше­гося клирика, как-то попробовавшего себя в стихах, так и осталась неузнанной.