Еремей Парнов - Заговор против маршалов

• Название: Заговор против маршалов
• Автор: Еремей Парнов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012

Проза и публицистика Еремея Парнова хорошо известны чита­телям. Его научно-фантастические и приключенческие книги, очер­ки о странах Востока и повести на историко-революционные темы получили широкий отклик. Произведения Е. Парнова изданы во мно­гих странах Европы, Азии, Северной и Южной Америки.

В Политиздате вышли снискавшие общественное признание книги Е. Парнова «Боги лотоса» и «Трон Люцифера»; художест­венно-документальные повести «Секретный узник» (об Э. Тельмане), «Посевы бури» (об Я. Райнисе), «Витязь чести» (о Ш. Петефи), «Под солнцем багряным» (об У. Тайлере).

Новый роман Еремея Парнова «Заговор против маршалов» по­вествует о драматических событиях, предшествовавших Великой Отечественной войне. Речь идет о так называемом «военно-фашист- ском заговоре» в РККА, о процессе над выдающимися военачаль­никами, уничтоженными по указанию Сталина. Большое внимание уделено и фальшивке, сфабрикованной нацистской службой безо­пасности, кровно заинтересованной в политической дискредитации М. Н. Тухачевского, других советских маршалов и командиров, став­ших в скором времени жертвами репрессий. В романе исполь­зованы многочисленные, подчас неизвестные широкой общественно­сти документы…

---

—      И все же, господин генерал, хотелось бы боль­ше определенности. Предпочитаю действовать наверняка.

—       Круг лиц не столь уж широк, чтобы долго ломать голову. Окончательный выбор облегчит имеющаяся у вас информация, если, конечно, ее удастся нужным образом подать.

—      Иными словами, вы не располагаете точным спис­ком?

—       Ни точным, ни каким-либо иным. Как вы пони­маете, его просто не может быть в природе. В том-то и состоит существо плана, что мы берем на себя сме­лость поразмышлять за противника. Полагаю, что не слишком ошибемся.

—       Хорошо,— Гейдрих встал, дав понять, что беседа окончена.— В самое ближайшее время вас проинфор­мируют о моем решении.

Пожалуй, он не был так уж разочарован. Скоблин сказал именно то, что мог или должен был сказать в сло­жившейся ситуации.

Радио передавало, что на улицах Мадрида завяза­лись бои между повстанцами и рабочей милицией. Часть войск осталась верной правительству. Астурийские горняки сформировали вооруженные отряды в поддержку республики. Фалангисты вместе с марок­канскими формированиями вступили в Севилью.

—       Наша борьба представляет собой не только ис­панскую, но и международную проблему. Я убежден, что Германия и Италия сочувствуют нашим целям,— сделал заявление для иностранных газет генерал Франко.

Гейдрих позвал домоправителя (он состоял в чине унтерштурмфюрера) и распорядился договориться о встрече с адъютантом полковника Коновальца.

32

Театр начинается с вешалки? Похоже, что виселицы начнутся с театра.

Фантом материализовался. И в том, что лик оборот­ня ни единой черточкой не напоминал о волчьем ос­кале, была гениальная находка создателя. Художест­венное провидение, уловившее музыкальную гамму эпохи. Позывные ее.

У кинотеатров, где демонстрировался «Партийный билет», выстраивались длиннющие очереди. Перекуп­щики брали вдвое и втрое.

Вот, оказывается, какой он, враг народа... Мерзкий пес, ядовитая гадина, а как выглядит? Влюбиться мож­но! Разве такого раскусишь? Тем опаснее. Тем зорче следует всматриваться в лица. Никому нельзя дове­рять — ни жене, ни мужу. «Тип умного, смелого и этим еще более опасного врага»,— выразила общее мнение «Правда», откликнувшись на новаторскую ленту Ива­на Пырьева похвальной рецензией. Шпион и предатель Советского государства, убийца Павел (артист Абрико­сов) разоблачен женой Анной. Теперь зритель видит подонка глазами прозревшей советской женщины. Обо­ротень предстает в его истинном облике. Он жалок и мерзок, его хочется поскорее раздавить, как вредное насекомое.

Впечатление оказалось настолько сильным, что в органы стали поступать заявления, разоблачавшие ин­женеров и местных партийных работников, чем-то похожих на мужественного красавца Абрикосова. Усердно писали брошенные жены. Об этом со смехом рассказывал замнаркомвнудел Берман. Наверное, были сигналы и посерьезней.

За разносами театральных постановок, выставок живописи, творений зодчества зловеще проглядывало стремление подогреть истерию. Определенно что-то го­товилось.

Призраки, коих гонят прочь, обретают свободу во сне. Поэтому театр — этот праздничный сон наяву — превратился в зону особого назначения. Подобно газе­там, в которых — старая российская привычка — наловчились вычитывать между строк порой вовсе и несуществующее, освещенная сцена давала выход за­давленным чувствам. В слове мудрецов и поэтов, в интонациях и манере актерской игры искали ответ на вопросы, которые лучше не задавать. И как востор­женно, как созвучно бились сердца, когда казалось, что приоткрывается некая общая истина, где, как в вол­шебной чаше, можно увидеть свое тайное отражение.

Благосклонное внимание высочайшего мецената еще более распаляло страсти, кипевшие вокруг театраль­ных подмостков. Тут скрещиваются не только видимые всеми прожектора с их разноцветными светофильтра­ми, но и лучи невидимые, подобно рентгеновским, про­свечивающие насквозь грудные клетки и черепа. И часто в мертвенном свете неведомо где установленного экрана те, кому это положено, видели совсем не то, что в натуре. В замкнутом кругу самообольщения и начальство, и рядовая публика, всяк со своей колокольни, выискивали намеки.

Не проходило и недели без очередного разноса. И всякий раз звучал трагическим шепотом вопрос: «За что?» Редакционная статья «Сумбур вместо музыки», с которой начался театральный год (буквально на сле­дующий день после триумфа маленькой Гели), была у всех на памяти. От нее отталкивались, как от эта­лона.

Но тут по крайней мере были ясны истоки: Ста­лин, разгневанный и музыкой, и сюжетом,— томление духа выливается в преступный бунт,— покинул ложу. Сложнее оказалось разобраться с набиравшими гра­дусы обличениями «мейерхольдовщины». «Клоп», «Баня», «Мистерия-буфф» — это же наше, революцион­ное. Это же Маяковский! «Лучший, талантливейший»... Но не перевелись памятливые умники на Москве.

Завзятые театралы вспоминали «Землю дыбом». Кое-кто сохранил и афишу той давней, двадцать третье­го года, премьеры: «Красной Армии и Первому Крас­ноармейцу РСФСР Льву Троцкому работу свою посвя­щает Всеволод Мейерхольд».

Вот и достукался. Негоже художнику заискивать перед властью? А как быть, если все вокруг государ­ственное? И власть требует прославления, даже клас­сику переиначивая в угоду себе?

— Театр, чуждый народу, обществоведению, исто­рии,— изрекает Молотов, посетив премьеру в Камерном. Его дочурка Светлана, наморщив лобик, дает оценки почтительно склоненному режиссеру Таирову. Климент Ефремович, покровитель искусств, тоже поучает. На сей раз — автора пьесы.

На что уж Всеволод Вишневский — гроза гнилой интеллигенции и тот репреманда не избежал. Правда, дружеского, в форме совета: «Как это может получить­ся, чтоб погибала армия?» — «Даю слово большевика в три дня исправить концовку. Армия не погибнет, погибнет только комиссар». Так прямо и отрапортовал, в бравом военморовском стиле, с каким громил Бул­гакова, Пильняка, Колбасьева. Приказ дан, приказ выполнен. Злые языки говорили, что Вишневский при­ходил на читку с маузером, который, как пресс-папье, прижимал листы рукописи. Легко тому, кто так может, а кто не может? И причем, позвольте спросить, здесь святое искусство? Если Таирова с блистательной Коонен и тех начинают понемножку поклевывать, то с чем, извините, останемся? С театром зеков? Из зоны в лаг- клуб труппа шагает строем. Стрельников, сменив буш­лат с номером на фрак, лезет в оркестровую яму. На­чальник крепостного театра великой эпохи тоже дает премьеру — «Холопку».

Булгакова «Правда» ударила с особым коварством: «Внешний блеск и фальшивое содержание». Казалось бы, какую фальшивку можно усмотреть в постановке филиала МХАТа «Мольер»? Историческую? Но исто­рический фон достоверен. Идейную? Но без натяжки трудно перекинуть мосты от эпохи Людовика-Солнце к историческому материализму. Намек на абсолютизм? Хорошо-с, предположим на минуточку, что Людовик — это Он. Кто же тогда Мольер? Сам Булгаков?,.

То-то и оно, что все не так просто.

Рецензент высмотрел главное — общечеловеческую трагедию и, в чем, собственно, весь ужас, не постеснял­ся записать это в вину. Не в прямую, понятно, более тонко, через реплику Мольера (артист М. Курейко из Чимкента): «Ваше величество... ведь это же бедствие, хуже плахи... За что?!»

Вот именно: «За что?»

Чего и говорить: звучит убийственно современно. Отсюда и тон, и грозный оргвывод: «Яншин (Бутон) своей игрой лишь усугубляет порочность пьесы».

Бедолага Яншин просто подвернулся под руку. Иг­рал талантливо, весело, не усугубляя. Требовалось за что-нибудь уцепиться, дабы сформулировать обвине­ние против драматурга и труппы, вот и хлопнули по Яншину (Бутон). Любой актер (персонаж) мог бы ока­заться на его месте.

Тухачевский очень жалел, что не посмотрел «Молье­ра», прежде чем пьесу сняли с репертуара. Пожалуй, в этом году он вообще по-настоящему не бывал в театре. Только в Большом на закрытых спектаклях, когда по­лагалось быть.

А сейчас и пойти некуда: лето.

Разве сюда?

Московские труппы гастролировали по Союзу, и в помещении МХАТа играли украинские актеры. Давали «Много шума из ничего».

Тухачевский соблазнился и взял билет в ложу; только-только начался второй акт. Семья отдыхала на даче в Покровском-Стрешневе, возвращаться в пустую квартиру не хотелось, а ехать, хоть и недалеко, пока­залось поздновато.