Владимир Ляленков - Просека

• Название: Просека
• Автор: Владимир Ляленков
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Роман
• Год: 1984

Вторая книга романа «Борис Картавин». Герой после Великой Отечественной войны приезжает в Ленинград учиться в институте. Однако неудовлетворённость собой постоянно вынуждает его вновь и вновь возвращаться к вопросу о правильности выбора жизненного пути, решать сложные нравственные задачи.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

— Это кто там, ребята?

— Всё равно — айда!

Через полчаса все в снегу и с красными лицами возвращаемся в тепло комнаты, к столу…

Я пришиваю пуговицу к рабочей фуфайке. Перед Новым годом на станции, на базе много работы.

Воспоминания о доме вызвали на лице блаженную улыбку. Но подумалось о Сухоруковой, улыбка исчезает. До сих пор от Нели не получил ни одной строчки, стараюсь не думать о ней. За окном темень, воет ветер. Я не заметил, как вернулся Николай. Я уговорил его встретить Новый год вместе с моей группой в городе, в квартире Ведомской. Мне кажется, Ведомская ему нравится.

Зондин и Яковлев утюжат свои костюмы. Беса нет, он уехал на праздник домой. Живёт он близко, где-то в Калининской области. Странно, но я испытываю какое-то облегчение, что ли, после его отъезда. Возможно, на меня действовало то, как он ведёт себя. За прошедшие четыре месяца он ни с кем из нас и минуты не поговорил. Ни разу не включался в наши беседы: прислушивается, о чём толкуем, заметит чей-нибудь взгляд на себе, заморгает и исчезнет.

Покончив с пуговицей, я вешаю фуфайку в кладовочке. Вваливается в комнату Федя Пряхин, которому во времена нашего абитуриентства запрещали зубрить в комнате. Теперь вряд ли кому взбредёт на ум так грубо шутить над ним. Он ещё вырос, раздался в плечах. Носит он чёрное пальто, такую же шляпу, шею повязывает белым шёлковым кашне, концы кашне вечно развеваются позади, когда он огромными шагами спешит куда-нибудь. Случается, объявится в общежитии захмелевший буян — вахтёрша призывает на помощь первокурсника Пряхина:

— Кликните Федю из двадцать второй комнаты!

Ему и руки в ход пускать нет нужды.

— А что здесь происходит? — вдруг загремит голос над головой буяна. И тот мигом успокаивается.

Федя здоровается со всеми за руку, поздравляет с наступающим Новым годом.

— Когда едешь, Ломоносов? — спрашиваю я.

— Шестого. Или восьмого.

Его прозвали Ломоносовым, и прозвище соответствует ему. За неделю до зачётной сессии получил письмо из деревни от матери. Она просила его приехать, так как очень больна. Вслед за письмом пришла телеграмма: «Федя приезжай мама». Только в один конец ему надо потратить на дорогу четверо суток. Хитрить он ещё не научился. Продлил себе каникулы поразившим всех способом: досрочно сдал два самых сложных экзамена — математику и физику. Прыть его удивила всех, потому что Федя никак не похож на записного умника. Всегда простодушно улыбается. Над чертежами, курсовыми работами не корпит, выполняет их будто шутя.

В Выборге живёт много его земляков. Некоторые навещают Федю. Тогда в комнате пир идёт горой. А он и пирует, и тут же чертит, продолжая болтать. Или делает расчёты.

Математику нам читает доцент Бродкович. Говорят, он величина в мире математиков. На экзаменах ужасно строг. Заметит у тебя шпаргалку — загоняет так, что сам выскочишь из аудитории. Он же запомнит тебя, на следующем экзамене, на лекциях будет придираться. Бродкович маленький, худенький; нос огромный, а ходит он маленькими шажками, глядя в пол. И все, должно быть, выводит и выводит мысленно формулы, берёт всевозможные интегралы. И вот Пряхин заявился на кафедру математики, показал Бродковичу телеграмму. Попросил проэкзаменовать его досрочно.

— Садись, — сказал небрежно лектор. Без всяких билетов задал несколько вопросов. И поставил Пряхину «отлично».

— «Четыре» за знания, — сказал Бродкович, — «единицу» прибавил вам за храбрость. Ступайте.

…Родители Ведомской ушли праздновать к своим знакомым. Квартиру на сутки предоставили нам. Собраться решили в восемь. Мы с Николаем приезжаем без четверти. Но гостей ещё нет. Ведомская, Величко и Толстова Ирочка возятся на кухне. Величко, улыбаясь, показывает нам, где вешалка. С девушками из моей группы Николай незнаком, знает их только в лицо. Мне думалось, он будет вначале чувствовать себя неловко. Но он сразу заявляет, что знает особый рецепт салата «Иркутский»; девушки уводят его на кухню.

Я брожу по квартире; в подобной я никогда ещё не бывал. В столовой висит, сверкая множеством огней, старинная люстра. На окнах тяжёлые шторы. На стенах две картины в тяжёлых рамах, а стулья с гнутыми спинками. В соседней комнате два дивана, обтянутые шершавой кожей, два таких же кресла. Полки с книгами, между ними фотографии в старых овальных рамках. В третьей комнатке опять кожаный диван, кресло, секретер, маленький рояль. И фотографии на стенах. На одной фотографии человек в очках и с длинными волосами — похож на Чернышевского.

— Борис, ты здесь? Тебе не скучно? Ты, пожалуйста, не стесняйся: родителей моих нет и не будет сегодня.

Ведомская в сером платье, на каблучках и в белом переднике. Сегодня она особенно хороша. Говорю ей, что мне тут не скучно.

— Кто это, Ниночка? — указываю на длинноволосого.

— Это? Это брат моего деда по отцу. Он вечным студентом был, — она смеётся, — но не разгильдяем: он в Технологическом учился. И там же работал в химлаборатории. Он знал Желябова, Перовскую. Бомбы делал им. Да. А это моя бабка. А скажи вот, кто это? — указывает она на девочку лет семи.

— Откуда ж мне знать!

— А теперь иди сюда. — Она ведёт меня за руку в другую комнату. — Вот, смотри.

На фотографии та же девочка, но в длинном платьице с кружевами и с очень длинными локонами.

— Похожи? — спрашивает Ведомская, лукаво улыбаясь.

— Да.

— Это моя бабка по матери, а там — я. А теперь посмотри, какой бабка эта была в двадцать лет. Красавица?

— Красивая.

Ведомскую зовут из кухни.

— Ну, любуйся, — бросает она и убегает.

Трогаю ладонью шершавую кожу кресла, сажусь и закуриваю. Спинка его на шарнирах, может качаться. Оглядываю стены. Тут вся родословная Ниночки. Своей родословной я не знаю. Она начинается и кончается на отце. Дальше — просто деревня, которая где-то в Льговском районе, в Льговском уезде, как говорит до сих пор отец. В той деревне я и не был никогда. По матушкиной линии, знаю, я потомок мещанина города Петровска, выписавшегося из мужиков пригородной деревни. И стоп — опять мужики. И только. Родословная никогда не интересовала меня.

Занятый своими мыслями, сижу полузакрыв глаза. Что ж, нет родословной — значит, она будет. Когда-нибудь появятся у меня дети. Ну да — дети. У всех бывают дети.

— Картавин, ну что такое? Что с тобой сегодня? — Это Ведомская.

За ней появляется Величко. Она в воздушном платье, костлявые плечи открыты, и платье держится на одних тесёмочках. В общежитии мы подозреваем, что Зондин влюблён в Танечку.

— Борис, что с тобой? — спрашивает она серьёзно. — Все уже собрались, а ты один тут в потёмках сидишь?

Я смеюсь, беру их под руки. Все уже за столом, шумно. Ведомская указывает, где мне сесть, и шепчет:

— Вот это место держи, — указывает на стул слева, — здесь сядет моя школьная подруга. Она славная. Ты поухаживай за ней.

— Кто она?

— В Технологическом занимается. Договорились?

— Да.

На стене между окнами висят старинные часы — без четверти двенадцать. Проводили старый год, в прихожей прозвучал звонок. Ведомская приводит девицу в чёрном платье до пят, плечи и грудь открыты. На голове готический храм из волос. Стрелки бровей смотрят куда-то поверх висков. Подвигаю ей стул, она садится. Ведомская знакомит нас. Незнакомка назвалась, но я не разобрал её имени.

— Как?

Но она не отвечает. Спокойно осматривает стол своими чёрными глазками.

— Что вам положить?

— Что-нибудь.

Надо сказать, я ещё никогда не бывал наедине с такими девушками.

…Сидим за столом около часа. Мой одногруппник Ковалёв Митька ставит пластинку. Танцую я скверно. Мне нужна теснота, чуть хмеля в голове. Тогда чувствую себя свободно в любом танце. Тебя толкают и сзади, и спереди, и ты можешь наступать на ноги своей партнёрше, есть на кого свалить свою вину — на тесноту. На неё можно свалить всё, даже собственное уродство, если у тебя, допустим, ступни выросли задом наперёд.

Танго. Это не так уж страшно, и я приглашаю свою черноглазую незнакомку. Держится она строго, ни на лице, ни в глазах ни тени улыбки.

— Простите, я не расслышал вашего имени.

Она произносит. Я пожимаю плечами.

— Да-ну-та, — говорит она по слогам. В глазах её наконец-то мелькнуло лукавство и веселье.

— Вы полька?

— Нет. Я русская. Но меня так назвали. Разве плохое имя?

— Красивое имя. Даже очень.

Танцует Данута легко, я не чувствую веса её тела. И у самого как-то уж больно ловко получается. Во всю прыть свою начинаю кружиться, задеваю вдруг плечом Ковалёва, тот с партнёршей отлетают к стене и чуть не падают.

— Карта, полегче! — кричит Ковалёв, его партнёрша с испугом посматривает на меня.

Я ругаю тесноту, смеюсь как-то по-идиотски. Потом я ещё кого-то толкаю, но продолжаю танцевать и второй, и третий танец.