Владимир Ляленков - Просека

• Название: Просека
• Автор: Владимир Ляленков
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Роман
• Год: 1984

Вторая книга романа «Борис Картавин». Герой после Великой Отечественной войны приезжает в Ленинград учиться в институте. Однако неудовлетворённость собой постоянно вынуждает его вновь и вновь возвращаться к вопросу о правильности выбора жизненного пути, решать сложные нравственные задачи.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

— Платонов твой в Христоса рядился, а надо и землю и всю вселенную драконить!

Буфетчица смотрит на бородачей и улыбается. Заглянул в столовую Полтора Ивана. В сером толстом свитере, в брезентовых своих брюках. Выставил вперёд могучее правое плечо, осмотрел исподлобья столики. Взял стул, подсел к нам.

— За продуктами приехал? — спросил Дима.

Полтора Ивана скрипнул зубами, стеганул взглядом по нашим лицам.

— Моего взгляда все боялись, — неожиданно произносит он, — а тут у нас: тайга — закон, медведь — хозяин.

Эх, лучше б он не говорил этих слов! Кто вырос среди уличных приятелей, тот в какой-то момент вдруг вспомнит, как и сам, бывало, состраивал зверские рожи, чтоб припугнуть противника. Я усмехнулся.

— Чего это ты улыбаешься?

— Что ж мне, слёзы пускать?

Я выдержал его взгляд. Он играет! До этих минут думалось, что это самобытный характер. А этот верзила играет. Ему нравится пугать свой страшной силой. Может, и с Феней он играет? Делает вид, что влюблён.

— Смотри-ка, какие они у тебя, Василич, — говорит Полтора Ивана Бурсенко. Улыбка кривит его крупные, сухие губы. — Угости-ка винцом.

Бурсенко протягивает ему деньги.

— Да денег мне не надо. Деньги у меня дома есть. Ты угости.

Я приношу всем по кружке вина.

Полтора Ивана выпивает залпом. Встаёт.

— Ну, до встречи в тайге! — многозначительно говорит он.

Но мне кажется, он учуял, что его раскусили.

Вернувшись на косу, мы ещё три недели на ночь возвращались к палатке. Потом ушли жить в тайгу

К этому времени протока пересохла. В озерке на косе утята подросли, начали летать. Созрела красная смородина. Чёрная созревает позже, но терпкий запах её ощущаешь постоянно, если только ветер не относит его. Дно протоки илистое, в пересохших местах оно ещё не затвердело, следы на нём отчётливо видны.

И вот однажды вечером, возвращаясь с работы, увидели отпечатки когтистых лап. Трезор, учуяв медведя, вздыбил шерсть на спине, на загривке, бросился было по следам. Но в кусты не сунулся. Либо инстинкт остановил его, либо он имел прежде неприятную встречу с хозяином тайги. Вдоль берега стали появляться кучки песку. Копнёшь его ногой, а под ним дохлая чайка. Бурсенко говорит, это медведь их закапывает, чтоб птица немного протухла. Потом ест. Но как он ловит чаек? С нами он близко не пожелал знакомиться

На просеке много родниковых ручейков под мхом. Выкопали ямку на таком ручье, получился колодец с великолепной проточной водой. Шалаш поставили просторный. Местность пошла ровная, сухая. Деревья растут редко, между ними папоротник выше пояса. Комаров стало меньше, белок, бурундуков много. Начинают созревать кедровые орехи. Тайга уже не та, что была летом.

В обед у нас на первое суп с рябчиками, на второе сами рябчики. На ужин тоже рябчики. Мясо их удивительно нежное и вкусное. Их здесь тьма. Совсем недавно они держались выводками, а теперь выводки начали объединяться. Почему-то им нравится наша просека. Шагаем утром к концу её, через каждые метров тридцать — пятьдесят раздаётся вдруг — фр-р-р! — и серая тучка взлетает с земли. Тут же рассаживается на ветках. Только шеи вытягивают, присматриваются: кто это стоит? Можно настрелять их сколько угодно. Главное, чтоб Трезора кто-нибудь держал в стороне.

На десятом километре надо от створа прорубиться по вешкам в сторону до озера. По карте здесь километров пять. По вешкам можно одному пробиваться.

— Мы по визирке пойдём, а ты, Борис, руби по вешкам…

Если со мной что случится, я должен сделать три выстрела подряд. Они поспешат на помощь. Бурсенко устанавливает теодолит, задаёт направление, и я отделяюсь от них. Ружьё у меня, и Трезор, понятно, дни проводит со мной.

По вешкам продвигаешься вперёд гораздо проще, чем по визирке.

Встретится толстое дерево можно оставить его. Ведь но этой просеке на лошадях не потащат механизмы. Она как бы тропинка, которая свяжет створ с озером. А может, через год-два здесь начнут что-то строить. И уже по моей тропе проложат дорогу. Допустим, ГЭС и не в этом створе будут строить. Но пойдут бурильщики, геофизики. Обнаружат никель, олово. Начнут строить рудник, посёлок. А по моей узкой просеке проложат к озеру дорогу. Или пройдёт улица. Это моя просека. По ней будет моя дорога. Или моя улица. Никто знать не будет, что она моя. Каждый должен в жизни прорубить хоть одну свою какую-то просеку.

Началась осень, и комаров мало. Это хорошо. Вон тот кедр попадает в створ, его я обойду, не трону. А эту ёлку надо свалить. Глазомер у меня хороший. Прицеливаюсь на три предыдущих вешки: они закрывают четвёртую и пятую. Отлично. Не нужно закрывать левый глаз, надо смотреть двумя. Вот здесь, да, так, ровно, в створе. Впереди полянка покрыта распластавшимися ветками можжевельника. С ним расправляться легко, но нудно: сразу и не найдёшь коренной стволик. Бурсенко сказал, дней за пять мне надо прорубиться к озеру. Быстрей сделаю. Меня ничто не задерживает — ни нивелир, ни мерная лента, ни пикеты. Я пробиваюсь по вешкам. Далеко-далеко лает Трезор. На рябчиков он уже не обращает внимания, должно быть заметил глухаря. Опять рядом упругие, толстенькие ёлочки. Мне жаль их, но одну придётся свалить и отбросить в сторону, иначе собьюсь с направления. Вот так. Да, надо передохнуть. Я падаю на спину в зарослях папоротника. Лицо горит, кровь гудит во всём теле. Как изодрана одежда! Ничего. Такая работа. Я рабочий. Я делаю свою улицу. Какой чистый здесь воздух! Кажется, никогда не дышал таким воздухом.

Славный мужик Бурсенко. Градоненавистник. Он вначале наблюдал за нами, за студентами столичного города. За маменькиными сынками — так он о нас думал. Тайга тогда доконала нас, одолела, но не покорила. Он теперь смеётся, рассказывая:

— Вижу, спать плохо стали мои ретивые молодчики. Ладно, думаю, посмотрим. А когда вы натолкнулись на тот старый кедр и я увидел, как Борис постучал по нему обухом и опустился молча на землю, понял: всё, надо перекур сделать…

По карте от створа до озера пять километров. В натуре оказалось все восемь. Всё, что подаётся на бумаге, надо выверять жизнью. Бурсенко говорит, у них работал топограф Емельянов. Он был отличный топограф, но рельеф заданного ему участка наносил на планшет, сидя в палатке. Удивительно ловко составлял таблицы возвышений точек. Вёл журнал работ. Рабочих отпускал в тайгу шишковать, искать золото. Зарплату их забирал себе, и они были довольны.

Часто ложь мы несём и в самих себе, особенно в юности. Отсутствие правильного воспитания приводит к самообману. Конечно, ты и не думаешь, что лжёшь. Ты веришь, что ты прав. Ты смотришь в правильном направлении, видишь там вершину, убеждённый, будто, забравшись на неё, достигнешь совершенства. На полпути по склону присматриваешься, оглядываешься вокруг растерянно: ты понял, что, достигнув её, до совершенства какого-то будешь так же далёк, как и в начале пути.

Ты просто не знал, что вершина на горизонте — не конец пути, где можно насладиться совершенством, а перевал, за которым опять дорога.

Чёрт подери, говорю я себе, когда-то я институт принял за вершину! В представлении древних, боги восседали на Олимпе. Достигнув своего Олимпа, я мечтал сразу строить что-то важное для страны, не подозревая, что никакого Олимпа и нет, а есть очередная школа со специальными дисциплинами. А работа начинается с узкой просеки…

Часов в одиннадцать дня вдруг выхожу к озеру. Это, скорей, огромное болото, в центре которого зеркальная гладь воды. Тишина. Я закурил и присел на бугорочек.

…Уже середина сентября. В институте давно начались занятия, а мы ещё здесь. Дима съездил в деревню, узнал, что и геофизики и топографы тоже не закончили работу. Митька свёз его к ребятам. Общим собранием решили: пусть опоздаем на месяц-два в институт, но работу закончить надо. В конторе партии нам, конечно, дадут бумагу, что были задержаны.

Первого октября Бурсенко провёл последнюю черту под столбиком цифр в своём журнале. Просека готова. Но мы где-то чуть ошиблись и не вышли прямо к тригонометрической вышке. Целый день ищем её. Находим. Она поставлена в сорок первом году. На верхней площадке вышки вырезаны ножом фамилии поставивших её. И год установки — 1941. Мы вырезаем рядом свои фамилии и ставим год — 1952.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

На этом мы расстаёмся с Борисом Картавиным. Расстаёмся навсегда, хотя жизнь у него вся ещё впереди. Расстаёмся, не гадая: как сложится в дальнейшем его судьба, кем он станет, закончив институт, где будет работать, к каким вершинам на горизонте выведет прорубленная им в жизни просека.

Вряд ли судьба Бориса Картавина будет гладкой, но и вряд ли он спасует перед ней. У него ясная память и доброе сердце. Он никогда не забудет войну, друзей своего детства и до конца дней любой ценой будет отстаивать своё человеческое достоинство…